На французской земле

И когда я думаю об упорстве этих людей, я не могу не вспомнить историю лейтенанта Василия Порика. Я называю его полным именем потому, что его нет в живых: он был расстрелян немцами 22 июня 1944 года[9]. Но этой смерти предшествовала удивительная жизнь, наполненная такой невероятной силой сопротивления и борьбы, что, думая о ней, всякий беспристрастный человек поневоле должен будет отказаться от обычных и законных взглядов на пределы человеческих возможностей, физических и моральных.
На фотографии, где он снят в своей лейтенантской форме, он похож на гимназиста последнего класса: у него юношеское лицо, короткие волосы и — что меня особенно поразило — очень добрые карие глаза. Общее впечатление — это мягкость его широкого, типично русского лица. Если бы я видел только его карточку и ничего другого не знал бы о нем, я склонен был бы предположить, что это немного ленивый русский молодой человек, который, наверное, любит рыбную ловлю, тихие летние вечера на юге России, откуда он был родом, и разговоры по душам. Может быть, это и было так — до тех испытаний, через которые он прошел. Но все остальное противоречит такому представлению с начала до конца.
Он кончил офицерскую школу, откуда вышел лейтенантом и инструктором по физкультуре. Об этой подробности нельзя забыть, потому что позже она сыграла в его жизни решающую роль: он отличался огромной физической силой и такой же выносливостью.
Его вывезли из России. Он проехал Германию и Бельгию и попал в шахты, на север Франции. Там он не терял времени. Это именно он был одним из организаторов диверсионных групп, занимавшихся систематическим саботажем, он сыпал песок в машины, он заваливал подземные проходы и сворачивал вагонетки с рельсов. Потом он бежал и вступил в партизанский отряд, где стал заместителем командира. Этот отряд жил тогда в катакомбах, на глубине сорока метров под землей — и оттуда, из небольшого отверстия в поляне, прикрытого травой, выходили по ночам вооруженные тени, которые занимались взрывами, атаками на немецкие машины и беспощадной охотой на SS. Вступая в отряд, он подписал присягу, обязательную для каждого советского партизана во Франции:
«Я, патриот Советского Союза, вступая в ряды партизан, беру на себя высокое, ответственное и почетное звание бойца партизанского фронта. Это звание я буду оправдывать с честью и достоинством патриота Советского Союза.
Подлые немецкие захватчики совершили чудовищные злодеяния в отношении моего народа. Я обязуюсь беспощадно мстить кровожадному врагу до полного его разгрома, до окончательной победы моей Советской Родины над фашистской Германией.
Вступая в ряды партизан, я обязуюсь быть честным, мужественным и дисциплинированным бойцом-партизаном, точно и беспрекословно выполнять все боевые задания, которые мне будут поручать мои руководители. Я всегда готов отдать мою жизнь за правое дело нашей борьбы и за своих товарищей по оружию.
Я совершенно ясно представляю себе трудности и лишения, которые ожидают меня на пути борьбы в тылу врага. Но я этих трудностей и лишений не боюсь и буду их преодолевать мужественно и геройски. Никакие трудности, ни даже смерть не могут остановить меня на пути борьбы против злейшего врага человечества — фашистских людоедов.
Выполняя мой долг перед Советской Родиной, я также буду честным и справедливым в отношении французского народа, на земле которого я защищаю интересы моей Родины. Я всеми силами буду поддерживать моих братьев-французов в их борьбе против нашего общего врага — немецких оккупантов.
Если я, может быть, погибну в борьбе с врагом, то считаю, что был верным сыном моего народа и погиб честно, в борьбе за правое дело великой Советской Родины».
Эту присягу он выполнил до конца. Его давно искало гестапо, ему удавалось каждый раз ускользать, до тех пор, пока однажды целый отряд SS не окружил тот дом, в котором он находился. И тогда началось неправдоподобное сражение, одного беглого описания которого достаточно, чтобы понять, почему народ, создающий таких партизан, не мог проиграть войну.
 
Бой продолжался три часа, до наступления темноты. Порик был один — против тридцати человек; у него было автоматическое ружье и ограниченное количество патронов. Но приблизиться к дому было невозможно. Он не промахнулся ни разу; на различных расстояниях от него лежали трупы немецких солдат, имевших неосторожность сделать несколько шагов в том направлении, где их ждала смерть. Наконец оттуда перестали стрелять: у Порика больше не было патронов. Но первый же солдат, подошедший почти вплотную к окну, был убит бутылкой, которая со страшной силой была брошена ему в лицо. И Порик продолжал бой бутылками: в доме случайно их оказалось очень много.
Становилось темно. Немцы потеряли одиннадцать человек убитыми. Когда они ворвались, наконец, в дом, там никого не оказалось, только на полу были большие пятна еще не запекшейся крови. Порик, с четырьмя тяжелыми ранами в теле, нашел в себе достаточно сил, чтобы взобраться на крышу. Он, может быть, был бы спасен, но его выдала соседка. И немцы захватили его. Теряя сознание, он кричал по-русски: — Да здравствует Советская Родина! Смерть немецким захватчикам!
Несмотря на его четыре раны, немцы пытали и допрашивали Порика в течение трех недель. Ум отказывается понимать, какая невероятная сила была заключена в этом человеке…
Он лежал на своей койке, в камере смертников аррасской тюрьмы, куда его отводили после очередного допроса. На этот раз в течение целого дня его не беспокоили. Он знал, что это значило: потеряв надежду добиться от него каких бы то ни было признаний, немцы решили его расстрелять. На рассвете предыдущего дня, проснувшись, как всегда, от боли, которую ему причиняли его раны, он слышал, как проводили и расстреливали советских пленных. Это происходило недалеко от его камеры, за какой-то стеной, на дворе.
Он знал в лицо всех людей из отряда SS, он видел много раз, как они избивали русских и что они с ними делали, и запомнил тех, кто принимал участие в пытках, которые он выносил. Он знал, что его ждет, но он не мог примириться с мыслью о смерти без борьбы. И он начал готовиться к побегу.
Часовые, зная, что он тяжело ранен и почти не способен передвигаться, не заглядывали в его камеру. Тому из них, который стоял на посту в эту ночь, такая неосторожность стоила жизни.
Порик работал около суток, стараясь ржавым гвоздем, найденным на полу камеры, выковырять кирпич у окна, куда был впаян поперечный прут решетки. Наконец кирпич был вынут. Тогда он разорвал на узкие полосы одеяло и рубаху и свил из этого довольно длинный жгут. Потом он лег на койку и пролежал около часу, собираясь с силами. Раны его были липки от выступившей после всех этих усилий крови, в висках у него стучало, но он понимал все с обычной своей холодной отчетливостью и тем непостижимым спокойствием, которое отличало его всегда, в самых отчаянных положениях. Все вокруг было тихо и неподвижно — каменные стены, окружавшие тюрьму, несколько едва черневших деревьев. Он, наконец, позвал часового. Как только тот показался в двери, Порик сразу узнал его тупое и широкое лицо — это был один из солдат, которым на допросах гестапо поручались самые грязные работы. И когда он вошел в камеру, Порик всей тяжестью своего тела бросился на него прямо с койки, оттолкнувшись ногами от стены. Нетрудно предположить, что, хотя он был тяжело ранен и очень ослабел от пыток и потери крови, все же, конечно, часовой не мог ему оказать сколько-нибудь длительного сопротивления. Он не успел даже крикнуть — и через минуту его труп лежал на полу. Штыком от его винтовки Порик отделил еще несколько кирпичей и вынул решетку. Затем еще одним усилием он выдернул продольный прут и согнул его так, чтобы получилось нечто вроде крючка. Он привязал к нему свою веревку, спустился вниз, потом перелез через вторую стену и, наконец, через третью. Третья стена была высотой в семь метров. Когда он спрыгнул с нее вниз — за этой стеной была свобода, — он упал, как он рассказывал, на что-то, что не было землей. И, скользя в этом темном пространстве, он судорожно уцепился пальцами за первое, что ему попалось под руку. Через минуту он понял, в чем дело.