Методотдел

А я, признаться, был ужасно раздражен. Я не понимал, зачем она хотела меня видеть, ведь с таким же успехом она могла бы совершенно одна бродить наедине со своими мыслями.
— Посмотри вокруг, — вдруг остановившись, сказала Лена, словно безумная Офелия. — Как вокруг замечательно: это высокое дерево, небо, дома.
Мы стояли в грязном дворе, и я не разделял ее медитативного настроения, — вокруг не было ничего прекрасного.
В автобусе мы сели вместе. Я поставил на колени ее пакет, который нес всю дорогу. Лена продолжала вести свою, в тот день такую раздавленную речь, плела хитроумную вязь надуманных диалогов с собой. Моя остановка, как всегда с ней, была чуть раньше. Отдав хозяйке пакет, я обнаружил, что он выпачкал мои джинсы. Большие маслянистые пятна были хорошо заметны даже на черном. Я потрогал их пальцами.
— Это щи, Лена, — сказал я.
Я вышел из автобуса, чтобы задышать бодрящей свежестью уже вечернего воздуха. Этот душный запах щей… Теперь мне стало легко и свободно, и еще отчего-то очень смешно.
  
Глава VII, более подробно знакомящая читателя с директором Дворца, его причудами и планами, а также с продолжением поисков загадочной тетради
 
Я и Ванда Капралова сидели в кабинете директора. Он вызвал нас прямо с утра для важного разговора.
Горовиц был старше меня лишь на пару лет, но из-за рыхловатой комплекции, высокого роста и низкого голоса эта разница выглядела раза в два больше. Наш директор любил курить сигары, откинувшись на спинку кресла и положив ногу на ногу. Курил он не стесняясь посетителей, пуская дым в направлении окна, — единственный компромисс, на который он мог пойти. Часто можно было слышать, как из его кабинета раздастся музыка, в основном блюз. Горовиц сам отлично играл на губной гармошке и иногда подыгрывал на этом диковинном инструменте.
В его кабинете стояла дорогая антикварная мебель. Здесь было все дорогое: книги, картины, статуэтки в шкафу. Директор был настоящим коллекционером разных винтажных штучек. Он был богат, образован и ужасно ленив, за что во Дворце очень быстро получил прозвище «Студень». Впрочем, его леность имела налет усталой обреченности, вызванной смесью снобизма и мизантропии, с одной стороны, и пониманием невозможности достичь идеала в принципе — с другой. Горовиц был циником, порой даже грубым, но все же не злым человеком. Для меня он был живым доказательством того, что по-настоящему умный человек не может быть мерзким подонком. Он может быть обидчивым, капризным, ленивым, ошибающимся, оторванным от действительности, но не способным на подлость и гнусность.
Горовиц стал директором Дворца за полгода до моего приезда. Обнаружив дела в довольно печальном состоянии, он быстро понял необходимость присутствия рядом с собой человека, на которого можно было бы спихнуть все скучные технические вопросы управления, чтобы самому заняться стратегическими задачами. Ему нужна была такая энергичная помощница, как Капралова, чтобы могла рыхлить землю, как кабан, и приводить в движение застойные воды. Энергичность, видимо, была настолько важным качеством для него, что он готов был закрыть глаза на всю ограниченность и самодурство своего заместителя. Я долго не мог понять, как этот начитанный человек терпит в качестве своего ближайшего помощника такое недоразумение, пока однажды не увидел их общение между собой. Очевидно, что Ванда забавляла его. Горовиц постоянно подшучивал над ней, над ее суетливой несуразностью, глупыми ошибками в речи и текстах и даже румянцем на щеках. И действительно, тем, кто не был в подчинении Ванды, ее поведение могло показаться очень забавным, ведь по натуре она была сущей клоунессой из кабаре на Монмартре. Я столько раз слышал про нее от посторонних восторженные возгласы: «милая», «классная», «с огоньком», «задорная». Что-то такое все же Ванда понимала про себя, потому что, казалось, подыгрывает этому амплуа, проводя в жарких спорах в директорском кабинете долгие вечера и веселя его своей непосредственностью. А между тем, это приносило ей дивиденды. Директор часто соглашался с ней, что, впрочем, я объяснял его нежеланием вникать в те дела, которые были ему неинтересны.
 
Секретарь директора — пышногрудая Инга Кузьминична — принесла нам троим кофе.
Директор курил вторую сигару. По его довольному лицу было видно, что он что-то придумал для нас; скорее всего, долго вынашивал какую-то идею и вот сейчас уже наконец готов дать поручение.
— Я тут подумал, — сказал он, выдыхая изо рта табачный дым, — работу Дворца нужно серьезно обновлять. Так больше не может продолжаться, как вы уже понимаете…
— Да, да. Я всегда вам об этом твердила, — оживилась Ванда.
— Подожди, — он отмахнулся от Ванды, как от надоедливой мухи.
С подчиненными наш директор был всегда на «ты», за исключением старших по возрасту коллег, и почти всегда фамильярен. Вкупе с его остротами такая манера общения порой выглядела довольно грубой, напоминающей отношение барина к холопам. Меня это ужасно раздражало, но что поделать — я не мог ответить ему тем же, хотя порой очень хотелось, и при других обстоятельствах я непременно сделал бы это.
— У меня есть некоторые мысли по этому поводу, — продолжал он, — но я хочу сначала получить концепцию от вас — может, в чем-то и совпадем. Я специально позвал только вас двоих, потому что остальные ничего толкового предложить не смогут, хотя, конечно, вы можете озадачить всех, кого считаете полезными. — Он слегка покачивался в кресле, как будто сидел в кресле-качалке. — Я жду от вас концепцию, которая сделает наш Дворец современным интересным образовательным центром. Понятно?
Я кивнул. Ванда набрала в легкие воздух, чтобы начать что-то говорить, но директор ее остановил:
— Сейчас ничего не нужно рассказывать. Мне нужен внятный, хорошо обдуманный документ с конкретными предложениями.
— Сроки? — спросил я.
Горовиц отпил из чашки и почесал нос:
— Вчера, ты же знаешь.
— Но почему вы думаете, что у меня не может быть уже сейчас такого плана? — изображая обиду, кокетливо сказала Ванда, надув нижнюю губу.
— А потому, что в твоей голове так скоро появляются одни только глупости, — отрезал директор.
— Ну что вы начинаете…
— Документ должен лежать у меня через неделю.
В кабинете Ванды мне потом пришлось долго выслушивать фантазии ее разгоряченного мозга. Первое, что она предложила: «Всех уволить! Всех до единого».
— Егор Степанович, это же все как опухоль, ее надо вырезать. Должны остаться только вы и Эльвира, ну, может быть, еще в вашем отделе эти новенькие, как их там, — мальчик и девочка, а остальных нужно гнать отсюда. Нужны новые люди с новой энергией. Конечно, может быть, не всех сразу, а постепенно, но это нужно сделать. Они уже все успокоились, сидят на своих местах, и им ничего не надо. Было бы хорошо взять не крымских, а тех, кто только что сюда переехал с материка, потому что местные ужасно ленивые и наглые…
— Да, но наши зарплаты… Разве суперспециалисты на них польстятся?
— Но вы же нашлись… И другие найдутся. — Ванда захохотала. — Ведь и я тоже нашлась, и директор.
— Ну, допустим. А дальше что?
От приступа воодушевления Ванда вся раскраснелась. Она принялась рисовать на доске светлое будущее Дворца. Каждое свое слово сопровождала каким-то графическим изображением — видимо, так ей было легче изъясняться.
— Прежде всего нам нужны новые современные кружки. Ну кого сегодня удивишь краеведением или тем более «Юными библиотекарями»? Это же прошлый век. Необходимы современные форматы. Еще надо делать краткосрочные программы для тех, кто приехал сюда отдыхать. Это могут быть какие-то установочные мотивационные занятия, вводящие в какую-либо предметную область. В курортный сезон мы можем хорошо подзаработать. Многие приезжают сюда с детьми на месяц, кто-то даже на все лето. Вот это как раз и есть наши клиенты. А потом, почему бы не придумать семейные курсы или курсы для взрослых? Тут вокруг столько всяких музеев, парков, которые можно использовать. Почему бы нам с ними не сотрудничать более активно?