Машина лорда Келвина
Миссис Пьюл не упустила свой шанс влепить сыну увесистый подзатыльник и крикнуть: «Веди себя прилично!» — вот только теперь эти ее слова не возымели на Пьюла никакого действия. И любящей мамаше пришлось прибегнуть к тактике выкручивания ушей. Эта катавасия продолжалась, должно быть, секунд двадцать: Хиггинс мотал пострадавшей головой, Уиллис увлеченно драл его за уши и за волосы, а мать самозабвенно лупила сына по темечку, — и оба вопили, заглушая друг друга. Наконец миссис Пьюл схватила отпрыска за кудри и дернула так, что тот с воем опрокинулся на спину, дав Хиггинсу шанс вскочить на четвереньки и рвануть к парусине. Пропитанные свежей кровью бинты спали с его головы и грязными петлями повисли на плечах.
Далеко он, однако, не ушел: Хиггинса быстренько схватили за ноги и втянули назад, одним рывком подняли, усадили в кресло покойного капитана Боукера и скрутили по рукам и ногам снятыми с капитана же подтяжками.
И вот тогда я заметил краем глаза какое-то движение в дальнем конце хранилища. Там кто-то был, я совершенно в этом уверен. Кто-то бродил по закоулкам склада, но, заслышав выстрел и шум последующей возни, вышел на открытое пространство. Но, вероятно, заметив в окне наши с Хасбро вытянутые физиономии, неизвестный скрылся, заключив, что серьезных причин для волнения у него нет. Причем проделал он это с поразительной скоростью: когда я пихнул локтем Хасбро, привлекая его внимание к незнакомцу, того и след простыл. Впрочем, выслеживать его смысла не было: кто бы там ни прятался, к числу наших недругов он точно не принадлежал, ведь все они собрались перед нами, как в витрине. Помню, в тот момент у меня промелькнула мысль, что этот тип просто ждет естественной кульминации событий и появится на импровизированной сцене, когда вся грязная работа будет проделана.
Все это время Нарбондо мирно покоился на льду, неподвижный и, кажется, полностью оледеневший. По-видимому, эта черная фигура только сейчас бросилась Уиллису в глаза: Пьюл робко придвинулся ближе, глянул в лицо доктору и от страха побелел сам. Даже в своем глубоком, невозможном ледяном сне Нарбондо наводил ужас на бедняжку Уилла! И вот, будто по сигналу, доктор вздрогнул в своем холодном забытье и что-то пробормотал; Пьюл в ужасе отпрянул назад, привалился к дальней стене, вжался в нее и застыл, обхватив себя руками и задрав ногу на манер фламинго, — он словно одновременно хотел и свернуться в комочек, и иметь возможность удрать, если потребуется.
Миссис Пьюл всплеснула руками, подлетела к сыну и, трепеща ресницами, принялась увещевать свое великовозрастное дитя: она долго гладила его по голове с тошнотворным сюсюканьем, однако же взведенного револьвера из руки не выпустила. По пути, перешагивая через неуклюже разбросанные ноги мертвого Боукера, она оскользнулась в успевшей натечь лужице крови и устояла на ногах, только схватившись за лацкан пиджака Уиллиса. Прервав свое дурашливое воркование, миссис Пьюл смачно выругалась и преспокойно вытерла подошву туфли о сорочку капитана. Может, Хасбро со своего места не видел этой последней детали, но от меня она не укрылась — и, должен признаться, повергла в ужас, тем более что жуткая женщина не замедлила вернуться к сыну, величая его «потеряшкой», «бедным несмышленышем», «птенчиком» и всяческими иными ласкательными прозвищами. Я же не мог оторвать взгляда от украсивших рубаху капитана новых кровавых следов, оставленных туфлей этой лицемерки. Мне вдруг сделалось дурно, и я посмотрел на Хасбро: интересно, удалось ли ему сохранить привычную невозмутимость? Отвратительная сцена проняла и его, — на лице верного слуги Сент-Ива изумление боролось с глубоким отвращением; похоже, ничто человеческое и ему не чуждо.
— Нужно найти профессора, — шепнул я.
Перспектива продолжать наблюдение меня не привлекала: ясно ведь, что обездвиженному доктору не уцелеть и что процесс его умерщвления не станет приятным зрелищем. Эти двое — ходячий ужас, спору нет, но, как бы жестоко это ни прозвучало, в тот момент я не собирался мешать Пьюлам поквитаться с Нарбондо; просто не желал этого видеть.
Сквозь заросли сорной травы мы с Хасбро зашагали к небольшой двери, которая вела в «спальные покои» капитана Боукера. На сей раз дверь оказалась заперта надежнее, чем в первый мой визит — на засов, закрепленный в скобах продетым через них болтом, — хотя едва ли была в состоянии предотвратить бегство изнутри наружу. Впрочем, и мы без труда избавились от засова и, войдя, обнаружили на кровати покойника-капитана Сент-Ива, связанного по рукам и ногам с кляпом во рту. Мы вытащили кляп, распутали веревки и частью жестами, частью шепотом объяснили, какого рода мрачные делишки творятся в дальней каморке. Сент-Ив тотчас бросился к двери, ведущей в ледяную кладовую, полный решимости положить этому конец. Ему было безразлично, чьей именно жизни угрожает опасность, пусть даже этот человек негодяй и преступник: в представлении Сент-Ива даже Нарбондо имел право рассчитывать на то, чтобы предстать перед магистратом.
Распахнув дверь, Сент-Ив обнаружил за ней, как не сложно догадаться, миссис Пьюл, с достойной гиббона ухмылкой на лице и со взведенным револьвером наготове. Готовый одним прыжком раствориться в ночи, я мигом повернулся к еще открытой входной двери с единственной мыслью, разумеется: кому-то необходимо сбежать, чтобы привести констебля или позвать на помощь. Что поделаешь, если подобная задача всегда почему-то выпадает именно на мою долю! Но путь мне преградил Уиллис Пьюл — осунувшийся и измученный, с трагически-зловещей маской на лице, он дрожавшими руками держал нацеленное на меня капитаново ружье. Итак, я поднял руки, а миссис Пьюл тем временем отобрала у Хасбро револьвер. На том дело и кончилось.
Мать с сыном препроводили нас обратно в окутанное парами аммиака хранилище с лужами талой воды и хлюпавшей под ногами соломой на полу. Мне стало вдруг нестерпимо холодно, и я подумал, как неприятно глядеть в лицо смерти в четвертом часу утра, когда тебя знобит и ты не чувствуешь ничего, кроме смертельной усталости. Ночь для меня стала длинной чередой побегов от опасности: не успеешь выскочить из одного львиного логова, как ноги уже несут в другое, только успевай приподнимать шляпу. Удрать сейчас, находясь в буквальном смысле меж двух огней, было бы крайне проблематично.
Сент-Ив рванулся вперед, едва заметив на столе недвижную фигуру Нарбондо: взял за руку, пощупал пульс и, кивнув, приподнял доктору веко. Затем внимательно обследовал аппарат с эластичным пузырем, поднял бутылку с эликсиром, принюхался к ее содержимому — и сунул в карман пальто с таким видом, будто поступка естественней и логичней и вообразить нельзя.
— Поставь на место! — прошипела у меня за спиной миссис Пьюл, и к моему виску вдруг прижалось холодное дуло ее револьвера. Вытаращив глаза (чтобы лучше видеть), я наблюдал, как Сент-Ив медленно возвращает остатки эликсира на край стола.
— Разбуди его! — приказала она, отведя револьвер от моей головы и указывая им на спящего доктора.
Сент-Ив помотал головой.
— И рад бы, — огорченно сказал он, — да не знаю, как. Если бы я только мог оживить его и передать в руки правосудия, этот день стал бы счастливейшим в моей жизни.
Дамочка хохотнула в голос.
— Прямо мои слова, — сказала она, намекая на разговор в лавке мистера Годелла. — Правосудие… Правосудие — это мы! И мы свершим его, не правда ли, мальчик мой?
Уиллис закивал, весь лучась от счастья, — думается, отчасти потому, что Сент-Ив отказался оживлять доктора. Пьюлу вовсе не хотелось будить Нарбондо, его вполне устраивало, что доктор спит. Он принес саквояж с инструментами, поставил на стол и раскрыл; едва ощутив знакомый запашок, я сразу понял, что воспоследует за этим. Так и вышло: Уиллис извлек из саквояжа истерзанные останки игрушечного слона и горстку собранных с пола и пригнанных друг к дружке шестеренок.
— Вот что я проделал с его слоном, — похвастал он Хиггинсу, кивнув в мою сторону.
— Слоном? — переспросил Хиггинс, бросая на меня взгляд, в котором смешались страх и удивление. Эта незначительная деталь, должно быть, поразила ихтиолога, своим неуловимо зловещим смыслом, — тем более что жалкие останки в руках Пьюла слона даже не напоминали. Бесформенная кучка раскрашенных каучуковых лохмотьев, да и только.