Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея

Через три недели, 21 августа 1943 года, Ханс Бете и Эдвард Теллер написали Оппенгеймеру о своем собственном недовольстве ходом проекта. «Недавние сообщения прессы и секретной службы говорят о приметах того, что у немцев в промежутке с ноября по январь, возможно, появится новое мощное оружие». Новым оружием, предупреждали они, вероятно, являются «трубные сплавы» — такое кодовое название атомной бомбе присвоили в Великобритании. «Возможные последствия, если сведения подтвердятся, можно легко себе вообразить». За этим следовала жалоба на частные компании, отвечающие за производство оружейного урана и тормозящие ход проекта. Предлагаемое решение: «выделить достаточные средства на дополнительную программу напрямую тем ученым, кто имеет наибольший опыт решения задачи на ее разных этапах».
Оппенгеймер поделился своими собственными сомнениями. Его тоже беспокоило отставание от немцев, он работал все интенсивнее и призвал своих людей следовать его примеру.
Должность директора по науке давала Оппенгеймеру практически безраздельную власть в стенах Лос-Аламоса. Хотя он якобы делил полномочия с начальником военного гарнизона, подчинялся только генералу Гровсу. Первый начальник гарнизона, подполковник Джон М. Хармон, часто вступал в ссоры с учеными и в апреле 1943 года был смещен с должности, прослужив на ней всего четыре месяца. Его сменщик, подполковник Уитни Эшбридж, смекнул, что главная задача — сократить трения до минимума и не злить ученых. По иронии судьбы Эшбридж был выпускником школы-ранчо для мальчиков Лос-Аламос, он прослужил на своем посту до осени 1944 года, когда переутомление и тяжелая работа вызвали у него легкий сердечный приступ. Его сменил полковник Джеральд Р. Тайлер. Таким образом Оппенгеймер пересидел трех полковников.
Секретность постоянно доставляла головную боль. В один прекрасный день служба безопасности выставила пост военной полиции прямо перед домом Оппенгеймеров на Ванной улице. Полицейские проверяли пропуска на входе в дом у всех, в том числе у Китти. Супруга Оппенгеймера нередко забывала пропуск перед уходом и устраивала сцены, когда ее не пускали в собственный дом. Правда, в целом она не жаловалась на присутствие военных, потому что не упускала возможности использовать их в качестве нянек Питера. Когда сержант, командовавший полицейскими, сообразил, что происходит, он перевел пост в другое место.
На основании договоренности с генералом Гровсом Оппенгеймер имел право сформировать комитет по вопросам внутренней безопасности в составе трех человек. Он назначил членами комитета своих помощников Дэвида Хокинса и Джона Мэнли, а также химика Джо Кеннеди. Члены комитета отвечали за соблюдение мер безопасности внутри лаборатории («зоне Т»), которая была отгорожена от остальной территории еще одним забором из колючей проволоки и куда военная полиция и солдаты не имели разрешения входить. Комитет внутренней безопасности занимался такими прозаическими вещами, как проверка, запирают ли сотрудники свои шкафы для бумаг перед уходом из кабинета. Если кого-то ловили на том, что он до утра оставлял на столе секретный документ, провинившийся дежурил в лаборатории следующую ночь, стараясь сам кого-нибудь застукать. Однажды Сербер наблюдал спор между Хокинсом и Эмилио Сегре. «Эмилио, ты не убрал прошлым вечером секретный документ, — говорил Хокинс, — так что выходишь сегодня вечером дежурить». «В этом документе полно ошибок, — огрызнулся Сегре. — Он бы только ввел противника в заблуждение».
Оппенгеймер вел постоянную борьбу с аппаратом безопасности Лос-Аламоса, защищая от него своих коллег. У него с Сербером было много разговоров о «спасении» различных сотрудников от увольнения. «Будь их воля, — говорил Сербер об отделе безопасности, — у нас бы не осталось ни одного человека». И действительно: в октябре 1943 года дознаватели отдела безопасности порекомендовали убрать из Лос-Аламоса самого Роберта Сербера и его жену Шарлотту. С типичным пафосом ФБР заявило, что Серберы «насквозь пропитались коммунистической идеологией, и все их знакомые являются известными радикалами».
 
Хотя Роберт Сербер действительно имел левые взгляды, он никогда не принимал участия в политической деятельности в такой же мере, как его жена. В 1930-х годах Шарлотта активно участвовала в таких акциях, как сбор средств для испанских республиканцев. Но, разумеется, Оппенгеймер был к этому причастен даже больше Шарлотты. Из архивных записей не ясно, кто и как отклонил предложение военных; возможно, за лояльность Серберов лично поручился Оппи. Однажды начальник отдела безопасности капитан Пир де Сильва пристал к Оппенгеймеру по поводу политического прошлого Сербера, на что Оппенгеймер пренебрежительно ответил, что это не имеет значения. «Оппенгеймер проговорился о том, что знал о прежнем участии Сербера в коммунистической деятельности, и даже сказал, что Сербер сам ему об этом сказал». Оппенгеймер объяснил, что перед переводом Сербера в Лос-Аламос он предложил бывшему ученику прекратить политическую работу любого рода. «Сербер дал слово, и, следовательно, я ему верю». Де Сильва принял это объяснение Оппенгеймера за проявление наивности, если не хуже.
Как и многие жены сотрудников лаборатории, Шарлотта Сербер работала в технической зоне. Несмотря на то что досье контрразведки на Серберов содержало справку о левых взглядах ее семьи, должность заведующей научной библиотекой, по сути, делала ее хранительницей самых важных секретов Лос-Аламоса. Оппенгеймер полностью ей доверял. Одетая в джинсы или слаксы, Шарлотта постоянно сидела в библиотеке, куда все заходили поболтать и обменяться сплетнями.
Как-то раз Оппенгеймер вызвал Шарлотту в свой кабинет. В Санта-Фе поползли слухи о том, что на плоскогорье находится какой-то секретный объект. Он предложил Гровсу запустить в оборот отвлекающий слух. «То есть, — сказал Оппи, — пусть жители Санта-Фе думают, что мы делаем электрическую ракету». После этого он попросил Серберов и еще одну супружескую пару почаще ходить в бары Санта-Фе. «Болтайте. Болтайте побольше, — предложил Оппи. — Делайте вид, что выпили лишнего. <…> Не знаю, как, но убедите местных, что мы строим электрическую ракету». Вскоре Боб и Шарлотта Серберы в компании Джона Мэнли и Присциллы Грин съездили в Санта-Фе и попытались распустить фальшивый слух. Однако на него никто не клюнул — контрразведка не перехватила ни одной беседы об электрической ракете.
Ричард Фейнман, неисправимый любитель розыгрышей, придумал свой способ борьбы с режимом секретности. Когда цензоры высказали недовольство, что его жена Арлин, пациентка туберкулезного санатория в Альбукерке, присылает ему зашифрованные письма, и потребовали выдать им шифр, Фейнман заявил, что шифра у него нет и что он играл с женой в игру — кто лучше расшифрует письмо. Фейнман бесил охрану тем, что по ночам по всей лаборатории вскрывал кодовые замки на шкафах с документами. В другой раз заметил дыру в заборе вокруг Лос-Аламоса, вышел через главный КПП, затем пролез обратно через дыру и снова вышел через главный вход — и так несколько раз. Его чуть не посадили под арест. Выходки Фейнмана стали темой местных баек.
Отношения между военными, с одной стороны, и научными работниками и членами их семей, с другой стороны, всегда были шаткими. Тон задавал генерал Гровс. В кругу своих непосредственных подчиненных он называл гражданских лиц Лос-Аламоса не иначе как «детьми». Одного из командиров он наставлял следующим образом: «Постарайтесь угодить этим капризным людям. Не позволяйте, чтобы жилищные условия, семейные проблемы или что-то еще отвлекали их ум от работы». Большинство гражданских считали Гровса «неприятным человеком»; в свою очередь, он давал понять, что плевать хотел на то, что они о нем думают.
Оппенгеймер ладил с Гровсом, но большинство офицеров армейской контрразведки считал тупицами и хамами. Однажды капитан де Сильва вломился на регулярную пятничную послеобеденную планерку с руководителями групп и с порога заявил: «Я хочу пожаловаться». Де Сильва объяснил, что к нему в кабинет зашел поговорить один ученый и, не спросив у него разрешения, присел на краешек стола. «Мне это не понравилось», — кипятился капитан. На потеху всем собравшимся Оппенгеймер ответил: «В моей лаборатории, капитан, каждый может сидеть на любом столе».