В интересах государства. Аудиториум, часть 2 (СИ)

Ленька задергался в банке.
– Я требую, чтобы меня немедленно отнесли к ректору! – Бурлил раствором он. – Сию минуту! У меня есть сведения о произошедшем, и я должен передать их лично его высокопревосходительству! Несите!
Кто-то из охранников забрал из моих рук банку, и Пантелеев молча подмигнул мне на прощание.
Я был готов сдаться. Не сопротивлялся, когда меня отвели в сторону, чтобы освободить место для работы медиков. Мустафин явно ментально с кем-то связывался, то и дело бросая взгляды то на меня, то на трупы.
Ирэн умудрилась украдкой взять меня за руку, но ее тут же отвели дальше.
А затем я услышал удивленные возгласы за спиной.
Что-то зашевелилось рядом с телами. Сначала мне показалось, что между ногами безопасников пробежала собака, но нет. Шевелилась земля. Точнее…
– Ааааарррхххххх!
Тело Ронцова задергалось, забилось в конвульсиях. Из обгорелых легких выходил воздух и… пар. Пар дыхания!
– Серега!
Не знаю, откуда взялись силы, но я оттолкнул двух охранников в стороны и бросился к другу. Сперанский тоже удивленно обернулся и, заметив движение, метнулся к Ронцову.
– Стоять! – Кричали сзади.
Мы не реагировали.
Растолкав удивленных безопасников, мы пробрались в центр поляны. Ронцов открыл глаза – на черном обезображенном лице ярко выделялись белки и зубы.
– Хрррр…. Хрррр…. Ха-тьфу!
Он приподнялся и сплюнул на землю огромный сгусток темной крови. А затем поднял глаза на меня и улыбнулся.
– Миш…
Я застыл, не зная, что делать. Все сознание верещало, что это было невозможно. Серега умер. Умер у нас на руках. Сперанский подтвердил, а он в таких делах был докой. Да я и сам не чувствовал в нем жизни…
Ронцов менялся на глазах. Под обгорелыми и рваными лохмотьями, там, где раньше были обугленные рубцы и волдыри, проступала новая кожа. Никогда не видел такой быстрой регенерации. Как в кино…
– Я, видать, вырубился, да? – Как ни в чем не бывало спросил мертвец.
– Коля, – покосился я на лекаря. – Ты же говорил, он помер.
– Он и помер. Голову даю на отсечение. Вот те крест!
– Тогда что это за…
– Понятия не имею, Миш. Понятия не имею…
Ронцов с трудом поднялся, едва удержал равновесие и, пошатываясь, направился к нам.
– Ты меня спас, Миш. Спас от них. Теперь я тебе должен.
Он раскинул обраставшие плотью руки, словно и не чувствовал боли, и попытался меня обнять. Я инстинктивно отшатнулся.
– Серег, я тебя не спас. Ты умер. И либо мы все сейчас коллективно галлюцинируем, либо…
– В лазарет его! – заорал Мустафин. – Живо! Носилки! Бегом!
Ронцов удивленно хлопал глазами.
– Да как же умер? Вот же я…
Твою мать! Что за чертовщина здесь творилась?
Я встретился взглядом со Сперанским, глянул на остальных однокурсников – все застыли в ужасе, приросли к земле, не смея оторвать глаз от Ронцова.
– Хрень какая-то, – наконец выговорил Малыш.
Грасс нервно проглотила слюну. Безопасник первым пришел в себя, резкими криками раздал команды своим людям и снова растащил нас по сторонам. К Ронцову тут же подбежали сотрудники, вытащили медицинский комплект и непонимающе пялились на зараставшие ожоги воскресшего первокурсника.
– Хорошая новость – у нас одним трупом меньше, – хрипло сказал Мустафин. – А сколько будет плохих, я не знаю. Соколов, идешь со мной. И без глупостей. Хотя сегодня я уже ничему не удивлюсь…
Где-то вдалеке смеялся Ленька Пантелеев.
– Эхехе-хе-хе, воистину воскресе! Эхехе-хе-хе!
* * *
Едва мы вошли в кабинет, Мустафин отпустил безопасников, запер дверь изнутри на ключ и направился к столу. Молча достал из нижнего ящика флягу и стакан, налил себе до краев и залпом опрокинул. А затем уставился на меня.
– Учти, я все равно выясню, как все было, даже если придется раскроить тебе черепушку. Грасс сказала правду? На вас напали княжичи?
У меня дрожали руки. Стоило оказаться в кабинете куратора, как тело, до этого выдержавшее и похищение Головы, и битву с Меншиковым, и все, что было после, словно начало разваливаться.
Меня била крупная дрожь, постоянно бросало то в жар, то в холод, да и сосредоточиться почему-то было трудно. И я не мог это контролировать. Отходняк от стресса и последствия долгого пребывания на холоде не вовремя дали о себе знать.
 
– Да, все было так. Они хотели провести над нами какой-то ритуал. Даже меч притащили – ну, вы его видели.
– Которым почему-то оказался заколот Афанасьев, – ответил куратор.
Я не ответил. Сдавать Грасс не собирался. Хотят получить информацию, пусть вскрывают память. Хотя Ленька все равно выложит им, как происходило дело.
– Им нужны были только мы с Ронцовым, как представители…
– Грязной крови, – продолжил за меня куратор.
– Так вы знаете?
– Кое о чем догадываюсь. Но ничего не могу сделать.
Мустафин устало опустился на стул и жестом велел мне расположиться напротив. Куратор обхватил голову руками и обреченно вздохнул.
– Я уже три года охочусь за этой Темной Аспидой. Пытаюсь хоть что-то о них выяснить. Но каждый раз, стоит мне хоть немного приблизиться к этой загадке, как случается какая-то чертовщина.
– Мне казалось, Орден Аспиды – старейший в Аудиториуме, – возразил я. – Да и никто его не прячет. Многие хотят попасть в него, и конкурс открытый… Или это две разные Аспиды?
– Старая Аспида – красивая ширма. А в существовании Темной многие сомневаются… Михаил, это все слухи, домыслы, и никаких доказательств ни у кого нет. Я знаю лишь то, что когда в Аудиториуме начали поднимать голову революционные настроения, в противовес ей появилась Темная Аспида. Меня перевели сюда из Константинополя три года назад, и я еще не заслужил должного доверия. В тайны меня не посвящают…
– Но вы все же что-то разнюхали, – настаивал я.
– На уровне легенд. И судя по тому, что я наблюдаю, лучше в это не лезть. Жизнь дороже.
С этим было трудно не согласиться. Но раз уж я влез в это по самые помидоры, мне сворачивать с дорожки было поздно.
– Я знаю лишь то, что Темная Аспида существует и за пределами Аудиториума, – сказал куратор. – Знаю, что в этот Орден входят некоторые очень влиятельные аристократы. Но имена мне неизвестны. Они слишком тщательно конспирируются. Даже сейчас в живых не осталось никого, кто мог бы рассказать о задании для Меншикова и остальных.
– Денисов, – подумав, сказал я. – Меншиков обмолвился, что Денисов отказался идти с ними. Значит, он в курсе. Но я не знаю, кто из них получил задание. Присмотрите за ним, ладно?
Мустафин поднял на меня глаза.
– Конечно. Никому ни слова о ритуале, ясно? Только ректору. Надеюсь, произошедшее заставит его обратить более пристальное внимание. Хотя веры в это немного…
– Почему?
Мустафин наградил меня многозначительным взглядом.
– Как думаешь, расцвели бы эти радикалы в Аудиториуме без высокого покровительства?
Я пожал плечами.
– Пожалуй, нет.
– Так что молчи, если дорога жизнь. Впрочем, я уже не знаю, Соколов, что с тобой делать. Оставить здесь – значит, подвергнуть риску… Выпинать тебя – так сразу же сожрут безутешные князья…
В дверь кабинета торопливо и настойчиво забарабанили.
– Не сейчас! Занят! – рявкнул Мустафин.
Но, к его негодованию, дверь все же распахнулась, и на пороге возник запыхавшийся сотрудник в мятом кителе с шевронами, изображение на которых мне было незнакомо. Два скрещенных ключа.
Мустафин открыл было рот, чтобы разразиться возмущенной тирадой, но вошедший тут же затараторил:
– Савва Ильич, нижайше прошу прощения. Его высокопревосходительство…
– Знаю, что ректору уже доложили. Тебя зачем прислали?
 
– Савва Ильич, дело в том, что Владимир Андреевич требует к себе задержанного Соколова на аудиенцию. Немедленно. Так и распорядился – прямо сейчас.
Мустафин взглянул на меня не то с сочувствием, не то с тоской, и тяжело вздохнул.
– Ну вот, разбудили лихо… – Но возражать он даже не подумал. – Теперь всем обеспечена бессонная ночь. Ладно, Михаил, поднимайся. Пойдем.