Лесная ведунья. Книга вторая

Вот там и тогда свое сердце я ему и отдала. За то, что правой считал, за то, что утешил, что помочь решил, и что… по имени назвал. Да и он полюбил он меня. Я ведь ведьма, я видела любовь. Красивая она, искрится волшебными огоньками, сиянием зачаровывает, весной расцветает.
Так весна вступила в жизнь мою, осушила болото в душе, серое, мутное, беспросветное, расцвела всеми цветами мироздания, и стала моей отрадою.
Как же я любила…
Я с того дня для него жила. Каждый удар сердца – для него. Каждый вздох – с мыслью о нем. И полетела, душа моя полетела. Она порхала над ссорами и дрязгами среди учениц, взмывала под самые облака, когда Славастена жестоко наказывала, и по ночам, возвращалась ко мне, согревая теплом и нежностью.
Все было у нас. Он от своего отца терпел, я от его матери. Но когда удавалось вырваться, пусть и ночью глубокой, а то и под самый рассвет, во время, когда темень беспросветная на земле царит, мы встречались в саду, под огромной вишней, он обнимал меня, я прижималась к нему – и не было никого на свете счастливее нас.
Первая любовь, любовь чистая, невинная. Лишь полтора года спустя, под той вишней, что цвела непрерывно, едва весна поселилась в сердце моем, Тиромир поцеловал меня впервые. Нежный, робкий поцелуй, для меня – первый, для него… он сказал, что для него тоже как первый. Я смеялась и не верила, я все знала о нем – и про романы его с актрисами, и про то, что в среди магов нет никого красивее Тиромира, от того принцессы и те на него засматриваются, не говоря о придворных дамах, но я ведала и о том, что со дня, как Весей меня назвал, безнадежно бьются-стучатся к нему послания тех, с кем молодой маг время ранее проводил, да меня узнав – позабыл их вовсе. Я все знала, но я любила, и я знала, что он тоже любит. Когда мы полюбили друг друга, мне было пятнадцать, едва двадцать минуло ему, и как бы не было нам тяжело – счастье струилось по нашим венам, нежность жила во взглядах несмотря ни на что. Юность – пора надежд. Мы так надеялись, что все получится. Мы столько вынесли. Мы сколькое сделали, чтобы быть вместе. Но лишь спустя полтора года, мы смогли позволить себе первый поцелуй… В тот вечер, добившись от матери и отца разрешения на наши отношения, Тиромир встал на одно колено предо мной, достал из кармана обруч обручальный, и тихо спросил, никого вокруг не замечая: «Ты станешь мне женой, весна моя?».
Один раз в год сады цветут… один раз в жизни, весна цветет в сердце ведьмы…
Свою весну я отдала другому.
И свой первый поцелуй ведьмы, вложив в него всю свою силу, я тоже отдала другому. Так уж распорядилась жизнь… Так решила я.
– Ударим на закате, – ворвался в мои воспоминания голос аспида. – Два отвлекающих удара здесь и здесь, и основной на болотах.
Я вздрогнула, огляделась, осознала, что как бы война на носу, не до воспоминаний мне, да и на карту поглядела. Оказалось, что в воспоминаниях я провела не мало – на карте уже имелся готовый план боя.
– На закате еще ничего, – произнес задумчиво Гыркула, – только учтите, господин Аедан, к полуночи нежить в силу входит.
Аспид кивнул, и пояснил:
– Именно поэтому, к полуночи ваши отряды должны отступить. Гиблый яр лес внушительный, быстро передвигаться способны по нему лишь умертвия лесных ведуний, да, возможно, леший, коли есть таков, от того так важно, рассредоточить врага.
– Твоя правда, – согласился вождь Далак. – Да только сподручнее было бы нас в бой взять, мои парни в бою равных не имеют.
Усмехнулся аспид, да и ответил:
– Твои парни кровь имеют алую да быструю, от того с собой лишь ту нечисть возьму, что никогда нежитью не обернется.
Моровой Морут, кивнув туманной головой, сказал:
– Господин Аедан дело говорит. Нам, моровым, яд не страшен, под власть свою возьму бадзулов и злыдней.
– Анчутки со мной, – решил граф Гыркула.
– Мне остаются ауки, – оскалился Далак.
И все почему-то посмотрели на меня. Так неуютно себя ощутила то, так непривычно. Как ученица нерадивая, что всю лекцию в облаках витала, а тут от меня все ответа ждут. Откашлялась, на карту поглядела, на аспида, что на меня взирал насмешливо, да и решила:
 
– Пойду список писать.
К чести присутствующих, когда я уходила никто даже не возоржал, хотя по правде признаться – были бы правы.
«Ступай, лесная хозяйка, выспись, поешь как следует, а к ночи накидай мне списком, чего супротив нас могут сделать ведуньи лесные».
Почему-то первыми я в списке слова аспида написала. Потом долго на них глядела, пока домовой мне еду собирал, да и опосля, все к ним же возвращалась, пытаясь сосредоточиться на деле.
А не выходило у меня, сосредоточиться-то.
Бравые воины мои уж разошлись – я клюку лешему отдала, тот их и разводил по местам для боя отведенным. С ними исчезли со двора три груды руды металлической – от своей идеи поставить мосты, по которым нежить не пройдет аспид не отказался, вот только после демонстрации сил моих, он свою формулу-то еще усовершенствовал. Теперь резал мост шипами острыми, самодвижущимися, все что на него нарасти пыталось… Хороший из аспида военачальник выходил в общем.
С меня вот воительница была так себе.
Список я накидала, потом все стерла. Потом переписала. Потом стерла. Потом явился кот, долго смотрел на мои потуги, сказал извечное «А потому что учиться надобно лучше!». Хорошо леший тоже пришел, так что большего себе кот не позволил, да только и друг мой верный смотрел на меня осудительно, и сопел, но и слова не сказал… он же не ворон. Мудрый наш прилетел, в окно влетел, как только ему леший открыл, на меня посмотрел, на листок пустой, на меня, на листок, на меня…
– Даже не начинай, – взмолилась я.
– А ты это, поспишь, может? – невинно поинтересовался кот. – Господин аспид, он же дело говорит, это уж все признали.
– Пошли вон! – нервы у меня сдали окончательно.
Друзья верные, да не особливо послушные, меня покинули без охоты особой, домовой с поганками, которые заправил лучком и маслом подсолнечным, в глубине печи скрылся, осталась я одна…
Посидела, перо гусиное грызя от нервов, а опосля, сама как не ведаю, потянулась рука за блюдцем серебряным, да и пустила я по нему яблочко наливное, и хотела же сказать Агнехран, да от чего-то позвала вдруг:
– Охранябушка.
И замерла, пальцы к губам приложив. Не ожидала я от себя такого, совсем не ожидала.
Ну охранябушка, ну был и был, мое дело спасти и отпустить – я свое дело сделала, от чего же так тоскливо на душе?
А тут как назло Агнехран взял да и ответил!
Засияло блюдце серебряное, и взглянули на меня глаза синие, как летнее небо перед грозой, глаза родные… Архимаг только этот родным мне не был, он мне враг, только враг и мне нельзя забывать об этом. Отвела я взгляд, в окно поглядела… а не хватало мне за окном охранябушки. Так не хватало. Того, настоящего и простого, с волосами обычными, в рубахе льняной просторной, с топором в руке, с лицом не мага, но воина…
Агнехран таковым не был. Волосы в хвост собраны идеально, волосок к волоску, глаза темным подведены – чтобы взгляд был пугающим, кожа смуглая, рубашка черная шелковая, на пальцах перстни магические, в позе надменность нечеловеческая. Не мой это охранябушка, вообще не мой.
– Веся, – мягко позвал архимаг.
А вот по голосу – мой. И хочется глаза закрыть, тогда можно на миг, на секундочку, да притвориться, что все в жизни по-прежнему, и за моим окном трудится охранябушка, а я точно знаю, что его печать сниму и с бедой его справлюсь. С любой бедой справлюсь. А вот сейчас нет у меня такой уверенности… вообще нет.
 
– Твои волосы все так же черные, – тихо произнес маг.
– Угу, – согласилась я, все так же глядя в окно и пытаясь продлить этот миг, когда кажется, что все по-прежнему. – Да ты не печалься, это от проклятия тьма. Вот будь я только ведьмою, и кожа позеленела бы, а так… сойдет, месяц-другой и сойдет чернота…
Тут вспомнила, с кем говорю, на архимага заставила себя посмотреть и извинилась: