Бурят (СИ)

— Для начала будем в сибирках рассчитываться, вот тебе три тысячи, — Николай Павлович подумал, что не зря он забрал у бурятов свои «трофеи». А подойдут патроны, буду брать у тебя за серебро. И за золото, но золото — это потом, когда мне уже тысячи патронов нужны будут.
— Э… а искать-то вас где?
— Я через три дня сам к тебе приду.
Вечером Николай Павлович зашел в здание почты, где расположился штаб партизан. Бардак в штабе его очень удивил: ему не пришлось никому ничего объяснять, чтобы зайти внутрь, а когда он поинтересовался, кто здесь главный, один из партизан повернулся и ответил:
— Ну я главный, а ты кто?
— А как тебя звать-то, главный?
— Командир партизанского отряда «Красный большевик» Хворостов.
— Дурак ты, Хворостов, а не командир. Ты зачем в город вошел? Кто тебя сюда звал?
— Вообще-то мы город от беляков освободили! — начал было вскипать партизан.
— Город не вы освободили. А сколько ты людей потерял, пока в город заходил? Сто, двести?
— Ну, немного за сотню, наверное, но город-то освободили?
— Говорю же: дурак. Я с двумя дюжинами воинов выгнал отсюда американцев, четыре сотни чехов на тот свет отправил. Потеряв двоих ранеными. Еще бы неделю — ушли бы и семеновцы, и японцы. Оставив в городе несколько сотен мертвыми. И это было бы именно освобождение, а ты сюда зачем пришел?
— Сам дурак. Мы же перерезали дорогу, по которой интервенты Колчака оружием и боеприпасами снабжают, а без снабжения Красная армия колчаковцев быстро разобьет.
— Вот тут ты верно сказал: дорогу перерезали. Завтра, самое позднее послезавтра сюда пойдут и японцы, которые на двенадцать верст от города отошли, и американцы, и с севера колчаковцы, а с юга уже семеновцы вас громить начнут. Весь твой отряд с дерьмом перемешают, половину города сожгут — но дорогу обратно возьмут. И что ты делать будешь?
— Отобьемся…
— Да ни хрена ты не отобьешься! Ты мне помешал сделать так, чтобы вся эта сволочь… как ты их назвал, интервенты? Вот чтобы они сами друг друга тут поубивали. А пока бы они тут этому приятному времяпрепровождению предавались, дорога бы стояла, причем стояла бы недели две, не меньше. Так что быстренько своих партизан из города уводи от греха подальше и больше сюда не суйся, пока не позовут.
— А ты кто такой, чтобы мне приказывать?
— Я тот, кто силами двух дюжин воинов отправил к чертям в котлы больше четырех сотен врагов. А ты, болван, выпустил две с половиной сотни семеновцев и шесть сотен японцев, которые теперь будут убивать русских и бурятских мужиков, грабить села и разрушать все, до чего дотянуться смогут. Так что уйди, от греха подальше, не мешай мне свою работу делать.
— Какую работу? — очень удивился такой формулировке Хворостов.
— Тихо и спокойно врагов убивать. Я не собираюсь их выгонять: живые-то они уйдут, но зла причинять много. А вот мертвые зла причинить уже не смогут. Убирайся из города! Ты хотя бы своих людей пожалей, умрут ведь ни за грош.
— Умрут за Советскую власть!
— Ну ты и идиот! Если тебе эта власть так дорога, то позволь своим людям за нее не умирать, а жить! Впрочем… ты вот о чем подумай: у тебя тут партизан сотни три. Мои люди за три для и две ночи четыре с половиной сотни оприходовали. Причем это были профессиональные солдаты, а у тебя всего лишь мужики. Как думаешь, сколько времени нам понадобится, чтобы и вас из города убрать? У тебя сейчас есть выбор: убраться живыми, чтобы врага и дальше громить, или убраться на тот свет — чтобы враги лишь порадовались этому.
— Ты мне угрожаешь⁈
— Нет, просто сообщаю, но…
Дверь в комнатку распахнулась и вбежавший в нее молодой парень с порога прокричал:
— Из Петровска телеграмма, станцию прошел эшелон, в котором полк каппелевской дивизии к нам едет. С пушками!
— Ну вот. Ты, Хворостов, лучше послушай, что тебе умные люди говорят. Уводи своих партизан пока есть куда идти…
— А… а ты?
— Я тоже уведу. То есть я уже своих увел. Потому что мне не нужно освобождать города, мне нужно, чтобы враги здесь же и сгинули. И они сгинут, но ради этого самим помирать… я думаю, что это глупость. А ты…ты сам решай. Все, до свидания… если живым останешься, что еще наверняка встретимся, командир Хворостов.
 
Полковник Морроу, примчавшийся в Верхнеудинск аж из Читы, после недолгого расследования, проведенного при тесном взаимодействии с японцами, составил для командования экспедиционного корпуса рапорт, в котором подтверждались сообщения лейтенанта Прайса: на американскую охрану станции напали пьяные чехи, которых затем просто вырезали воспользовавшись случившимся вошедшие в город красные партизаны. Но последние, осознав, что против регулярной армии им не выстоять, город бросили и ушли в леса. Два эскадрона семеновской кавалерии струсили, так что на них теперь полагаться вообще смысла больше нет, что же до японцев — те, в целом, проявили благоразумие, отведя без потерь батальон в пригород, где спокойно подготовились к штурму города. Который вообще не понадобился, что позволило им вернуться на оставленные позиции уже через сутки.
Однако полагаться на японцев тоже нельзя: довольно много жителей города сообщали, что в стрельбе по американским солдатам японцы тоже принимали участие, и они же и чехов с удовольствием резали — так что есть веские подозрения в том, что они просто хотят всю эту территорию подмять под себя. Что подтверждается хотя бы тем, что они активно помогают войскам Семенова, с которыми они и Верхнеудинск покинули практически одновременно…
Николай Павлович снова посетил железнодорожные мастерские спустя пять дней, и Демьян Федорович — тот самый медник — его ожидания не обманул. Очень даже не обманул, хотя из оплаченных трех сотен патронов успел изготовить чуть больше сотни. Первая же проверка показала, что патроны получились вполне приемлемыми, так что старикова винтовка могла еще послужить. Все же попасть в человека за пятьсот шагов из трехлинейки у него ну никак не получалось, а четырехлинейная пуля весом в двадцать два грамма из «льежской» винтовки спокойно попадала прямо в голову мишени. И даже за пятьсот саженей Николай Павлович мог в человека из нее попасть: спустя еще неделю он в этом убедился, засадив такую пулю в какого-то американского офицера, вышедшего покурить на воздух из здания станции Петровского Завода. Но смотреть, что там дальше происходило, он не стал…
Прибившийся к отряду Николая Павловича верхнеудинец Кузнецов, увидев результат этой стрельбы (а голова американца просто взорвалась, как переспелый арбуз), восхищенно поинтересовался:
— А ты так человека за сколько застрелить можешь?
— Иван Алексеевич, во-первых, мне не нравится, что вы ко мне на «ты» обращаетесь. Во-вторых, я интервентов и предателей убиваю бесплатно. В третьих, я просто погорячился — уж больно мишень удачная подвернулась. Еще вопросы есть?
— Так ты что, может, из бывших будешь?
— Из кого?
— Из дворян или помещиков.
— Дворянин, мой род занесен во вторую часть Родовой книги.
— Но ты же… ты же бурят?
— Русский. Андреев Николай Павлович. Но все это отнюдь не мешает мне убивать… этих, интервентов. Я императору присягу давал Россию защищать!
— Самому Николашке⁈
— Насколько я успел узнать, Николай Александрович сам Россию предал. Нет, не ему, и присягал я России, а не императору. И Россию теперь и защищаю. От врагов внешних и внутренних.
— А я думал, ты с нами…
— С нами — это с кем?
— С большевиками.
— Знаешь, Иван Алексеевич, я уже наверное раз в третий или четвертый это слово услышал, но что оно означает, понять не могу. Просто я много лет… не в России был, а в Монголии… в основном.
— Много лет? Да тебе ведь…
— Это от бабки, она буряткой была. Ее некоторые девушкой называли, когда она уже седьмой десяток разменяла. Так что ты не внешность мою обсуждай, а лучше расскажи, что тут творится и кто такие большевики. Может, у нас задачи одинаковые? В городе-то мы вроде вместе неплохо поработали.