Бурят (СИ)

Присутствовавший при разговоре Николай Андреевич Малинин поинтересовался:
— А за что конкретно вы его так? То есть я понимаю, что тварь он та еще…
— А вот за то, что он тварь. И вор. Я пока до главного вора добраться не могу, руки коротки — но расчистить вокруг него площадку для дальнейшей работы было бы крайне неплохо. Так почему бы не начать с этого мерзавца?
— А кто следующий?
— Следующих много, так что до кого первого доберемся. Есть у меня определенные мысли по этому поводу, а ваши люди мне эти мысли помогут сделать реальностью. Когда приходит первый воинский эшелон?
— В Москву послезавтра три приходят, а вот дальше когда уйдут…
— Полковника Никитина позовите…
Полковником Николай Николаевич Никитин стал еще во время войны. То есть во время Великой войны, где как раз в Польше и воевал. И воевал неплохо, о чем говорили четыре ордена (две «Анны», «Станислав» и «Владимир») и Святой Георгий. После революции долго не примыкал ни к красным, ни к белым, и вообще старался держаться от «политики» подальше. Настолько подальше, что когда его — проживающего с семьей в Томске ­– мобилизовал Колчак, то он — вместе переданным под его командование батальоном (что он счел вообще-то оскорблением) — просто «передислоцировался» в Читу и в гражданской войне вообще участия не принимал.
Но когда уже Председатель правительства Забайкальской республики бросил клич «Все на защиту России от ляхов», он вызвался одним из первых. Все же мнение Николая Николаевича о поляках было, мягко говоря, абсолютно нецензурным: в пятнадцатом он — во главе единственной роты — после приказа об отступлении двое суток удерживал рубеж чтобы обеспечить эвакуацию госпиталя, а когда позицию оставил, то узнал, что весь госпиталь, включая раненых, врачей и сестер милосердия, вырезали местные поляки…
Тогда Николай Николаевич поклялся «вернуться и отомстить», но вот раньше вернуться как-то не получалось. Зато теперь появился шанс клятву исполнить. Причем с легкостью: у него был полк, в боях закаленный, а большинство солдат и офицеров в нем тоже к полякам относились без нежности. Он таких специально подбирал, благо было из кого: ветеранов войны в Забайкальской республике собралось достаточно, так что найти среди них тех, кто в Польше повоевать успел, было нетрудно. Да и опыта они все в последнее время набрались: полк принимал самое активное участие в освобождении Монголии от китайского ига. Конечно Монголия — это совсем не Польша, да и поляки не китайцы, но и те же китайцы помогли многому в боях научиться, и научиться такому, что для европейца окажется сюрпризом. Причем сюрпризом весьма неприятным.
Двадцатого августа поляки объявили о взятии Бреста и подошли к Белостоку. Правда, штурмовать Белосток они пока не начали, поэтому уже двадцать первого три полка Забайкальской армии вошли в город и начали обживать его окрестности. Полковник Никитин в тот же день исполнил первый приказ Николая Павловича, но на это в городе почти никто даже внимания не обратил. Не до того было.
На следующее утро поляки начали штурм, и Николай Николаевич с удовлетворением подумал, что от китайцев они отличаются разве что формой: кавалерийская атака на укрепленные (по возможности) пулеметные позиции обычно к серьезным успехам не приводит. Но больше всего полякам досаждали не пулеметы, а простые винтовки. Причем винтовки довольно паршивые, единственным достоинством которых была высокая дальность прицельной стрельбы. Николай Николаевич через «американских друзей» все же закупил для своей армии Росс МК-III в количестве тысячи двухсот штук, так что в каждом взводе их было по меньшей мере две. И были солдаты, из них довольно метко стреляющие, так что польских офицеров забайкальцы выкашивали еще «на дальних подступах». Артиллерийская поддержка наступления у поляков тоже не задалась: в большинстве случаев батарейную прислугу русские снайперы вполне могли достать, а если пушки откатывались подальше, то откуда-то выныривали «малые диверсионные отряды» — и пушки внезапно начинали палить «по своим».
 
Не сказать, что все это нанесло полькой армии огромный урон, но поляки остановились. И задумались…
А пока они думали, на русской стороне фронта нарыли еще окопов, блиндажей понаставили. Разместили еще три подошедших полка забайкальцев и, послав в совершенно нецензурной форме командующего Западного фронта, посадили в окопы и почти пять тысяч красноармейцев, командовать которыми было поручено уже Владимиру Михайловичу Гиттису. Понятно, что он командовал не в одиночку, так как Каменев все же «проникся» и позволил ему взять с собой «для согласования» и два десятка других «краскомов». И здесь польское наступление остановилось.
А южнее уже десять полков забайкальцев объяснили полякам, что Брест — это исконно русский город. То есть город они брать не стали, а просто окружили, перерезав все линии снабжения — ровно так же, как это проделывали «красные партизаны» в Забайкалье. Поляки попытались прорвать эту блокаду, чем воспользовался командующий Юго-Западным фронтом Егоров, который (при некоторой помощи еще трех забайкальских полков) взял Львов.
Британцы, почувствовав, что ситуация снова меняется явно не в пользу поляков, опять предложили учинить мирные переговоры — и советское правительство под скрежет зубовный это предложение приняло. Сначала было объявлено «временное перемирие», прекратившее стрельбу двадцать пятого августа, а сами переговоры — после примерно недельного согласования различных вариантов — состоялись в Риге. И седьмого сентября был подписан мирный договор. В котором граница между странами проходила в основном по «линии Керзона» — за исключением Белостокского уезда и Львовской губернии, стороны поклялись больше «не нападать друг на друга» и «поощрять взаимную торговлю». Кое-кто в Москве таким результатом был очень сильно недоволен, а кое-кто — еще сильнее недоволен тем, что произошло в процессе остановки польского наступления.
Кое-кто из «партийцев», хотя пока еще все же «высшие партийные деятели» до «забайкльца» не снизошли, и Никодай Павлович снова разговаривал с руководством столицы. Ну как разговаривал: общался. Товарищ Каменев просто пылал яростью, задавая Николаю Павловичу вопросы, которые в целом можно было отнести к риторическим:
— Объясните, по какой причине вы расстреляли весь состав Польревкома⁈
— Так они сами об этом попросили, причем весьма настойчиво.
— Как попросили…
— Обыкновенно. Вы же отдали приказ, причем совершенно однозначный, что к нашим солдатам и офицерам никакой агрессии не проявлять. А они вот проявили, причем в совершенно нецензурной форме…
— То есть как это «в нецензурной»?
— За револьверы хвататься начали и даже стрелять попытались. Я же предупреждал: у нас такие действия наказываются, причем по обычаям предков наказываются смертью. Ну да пес с ними, сдохли так сдохли. Поляков-то мы в русскую землю не пустили!
— Вы не совсем понимаете, что вы наделали…
— Это, похоже, вы не совсем понимаете. Посему считаю должным кое-что объяснить. Главный тамошний поляк мало что учился вместе с Пилсудским, так еще и поклялся «освободить землю польскую от москалей». А сам Пилсудский о нем публично говорил, что он «никогда не нарушал обещаний, данных польскому народу». Вам газетки с этими словами занести или сами их разыщите? Так вот, благодаря в том числе и ему поляки узнавали о ваших военных планах раньше, чем командиры Красной армии. Главный партиец уже готовился к пропаганде польских идей на территориях, которые Пилсудский уже считал территорией Польши. Фактически он уже приступил к созданию польской коммунистической, но строго антироссийской партии. Прочие не лучше, так что для вашего же спокойствия лучше этот вопрос пока не поднимать. Потому что если… когда вы узнаете, кто эту шайку здесь покрывал, то… в общем, до вечера такого дня вы просто не доживете.
— Но вы же скажете…
— А вы хотите не дожить до сегодняшнего вечера?