Черные сказки железного века

Первая попытка
С этого дня они стали неразлучны. И все снова у него получалось. Элли без всякого сожаления бросила карьеру летчицы-рекордсменки. «А что тут думать, малыш, — говорила она ему. — Ведь ты у меня гораздо более талантливый гонщик, чем я у тебя — летчица». Подумать только — меньше года назад она над ним еще смеялась. Теперь Элли учила Берни летать, а он выигрывал гонки одну за другой: Кубок Ачербо, Гран-при Германии по горным гонкам, еще один подъем на холм — «Фельдбергенреннен». Они были самой популярной парой в Германии, их буквально носили на руках.
У Берни всегда было много друзей. И на редкость мало завистников. Ему это никогда не казалось странным, он об этом просто не думал. А сейчас, сидя в кабине машины-рекордсмена в ожидании, что ветер стихнет и ему наконец можно будет выйти на старт, вдруг задумался — почему так, чем он привлекал людей? Молодой, веселый, смелый. Все эти качества способны вызвать зависть. Но ведь не вызывали же! Да еще этот почти осязаемый ореол удачи, что постоянно, будто нимб, сиял над его головой. Он побеждал, и это было абсолютно естественным, иначе, казалось, и быть не могло. Он проигрывал, установив попутно рекорд круга или победив в тренировке — и тоже спокойно и просто, иногда нахмурясь, но чаще улыбаясь: «Через неделю — новая гонка...»
В 1937 году Роземайер выиграл кубок Вандербильта в США.
Самые разные люди становились его искренними почитателями: Алиса, жена Караччиолы, и рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, опасаясь преследований которого семья Карача перебралась в Швейцарию. Вообще, такое соседство было несколько неестественным — это совершенно неожиданно только что пришло в голову Бернда. Он жил в большой семье замечательных гонщиков, настоящих мужчин, благородных и верных, честных и мужественных. И его же друзьями были офицеры СС и СА. Бернд никогда не задумывался о политике, это было не его делом. И если иногда посмеивался с друзьями над некоторой опереточностью эсэсовских мундиров, над надутым дураком Хюнляйном, которого рейхсканцлер поставил руководить всем немецким автоспортом, то все же не разделял опасений Караччиолы и недоверия большинства остальных гонщиков по поводу фашизма и фашистов. Ведь навели же они порядок в германской промышленности, а германские автомобили теперь лучшие в мире. «И самые быстрые!» — всегда добавлял Бернд. Поэтому Роземайер не стал особенно возражать, когда в честь июньской победы в «Эйфельреннен» Гиммлер присвоил ему звание оберштурмфюрера СС. Но оно грело его не больше, чем почетное прозвище «Небельмайстер», «Повелитель тумана», которое дали ему журналисты после той гонки. Действительно, туман в окрестностях Нюрбурга был такой, что хоть глаз коли — видимость порой не превышала двадцати метров.
Но тогда было хотя бы тепло. А сейчас он окончательно задубел в этой алюминиевой консервной банке.
В самом начале одиннадцатого к нему подошел Вилли Себастьян; в прошлом сам гонщик и хороший инженер, он уже возглавлял производство гоночных «Ауто-Унионов».
— Кажется, ветер стихает, Берни, Можно выезжать на первую попытку.
— Наконец-то, — Роземайер кивнул.
Через три недели в Берлине открывается автомобильная выставка. Гитлер должен произнести там речь о достижениях германской промышленности, и боссы двух крупнейших немецких концернов хотят, чтобы в речи прозвучала фраза о новых мировых рекордах. Так вместо отпуска где-нибудь на хорошем курорте он оказался в это январское утро на автобане в окрестностях Франкфурта.
Вот только в своей машине Роземайер был почему-то не слишком уверен. Она была сделана на базе прошлогоднего автомобиля-рекордсмена, на котором он установил три мировых и шестнадцать международных рекордов в октябре. Но мотор стал мощнее, вместо радиатора, по примеру англичан установили бак со льдом. А главное, доктор Порше придумал какой-то очень хитрый аэродинамический трюк. Бернд особенно не вникал, но что-то там было с разницей в скорости воздушных потоков. Для этого в полу даже просверлили здоровенные дырки. Продувка в аэродинамической трубе в минувшее Рождество показала, что автомобиль стал гораздо более обтекаемым. Разве что из-за тяжеленного бака для льда и новых обтекателей вместе с чудными юбками по периметру кузова он теперь, как говорят инженеры, немного менее стабилен. А значит, подвержен влиянию бокового ветра. По уму эту машину еще бы нужно довести, снова проверить. Но времени не осталось. Потому что именно сегодняшний день глава Национал-социалистического автогоночного комитета Хюнляйн зарезервировал для рекордных попыток. В любой другой раз хозяевам «Ауто-Униона» придется платить самим, чтобы перекрыть имперский автобан.
 
В паддоке берлинского АФУСа в 1937 году. В распоряжении Роземайера во время трековых гонок был «Ауто-Унион» с аэродинамическим, обтекаемым кузовом.
В первой своей попытке он проиграл Руди целых 7 км/ч. Карач стартовал первым, в восемь утра и перекрыл его осенние рекорды и на километр, и на милю. Берни первым поздравил соперника. И первым услышал от него об этом злосчастном ветре. «По прогнозу, с девяти будет довольно сильный юго-западный ветер, — предупредил Руди. — Пережди его, не спеши. А если не перестанет, лучше вообще перенести попытку». «Ничего страшного, — улыбнулся Роземайер. — Ты же знаешь, я везучий!»
И опять ехать нельзя. Ветер. Роземайеру вдруг стало страшно тоскливо. Что за черт! Зачем ему этот дурацкий рекорд в «классе до восьми литров»? Он и сам знает, да и все вокруг уверены, что именно Бернд — самый быстрый гонщик на свете. Так что он тут делает, на этой серой бетонке? Его дело — абсолютные достижения. Доктор Порше работает над проектом автомобиля, на котором можно будет смело спорить с англичанами — Кэмпбеллом, Айстоном. А быть «восьмилитровым рекордсменом?» Какого черта?!
Бернд искал глазами Карача и не находил. Ему хотелось посоветоваться. Если Руди сейчас скажет «вылезай», он никуда не поедет. Но Караччиола куда-то пропал.
Как они здорово поссорились в августе тридцать шестого, после швейцарского Гран-при. В гонке целых восемь кругов Руди блокировал его как мог, не обращая внимания даже на голубые флаги, которыми размахивали судьи, призывая лидера уступить дорогу более быстрому «Ауто-Униону». А вечером оба дали волю своему раздражению, нечаянно встретившись в лифте бернской гостиницы. Но кто старое помянет...
Догоняя ушедший поезд
Роземайеру вспомнился прошлый, такой неудачный для него сезон. Инженеры «Мерседес-Бенца» обошли своих коллег из «Ауто-Униона», подготовив новую машину с 5,7-литровым шестисотсильным двигателем. «Серебряные стрелы» образца 1937 года были вне конкуренции. Берни знал это, может быть, лучше, чем кто бы то ни было. Ведь однажды он — неофициально, конечно, втайне от своего и «мерседесовского» начальства прохватил несколько кругов на их машине. Модель W125 его поразила: она очень здорово держала дорогу и отменно управлялась по сравнению с буйным в поворотах, как необъезженный мустанг, «Ауто-Унионом». Команда же Фойеррайзена, понадеявшись на прошлогоднюю модель «C», отстала. Очень часто гонщики «четырех колец» вынуждены были сходить с трассы из-за различных поломок. Кто-то жаловался на машину, кто-то потихоньку искал себе место в другой команде. Роземайера же эти проблемы не касались вовсе. Что из того, что его машина чуть хуже? Ведь таланта не стало меньше, мастерство не пропало, а опыта прибавляется с каждой гонкой, с каждым кругом. И по-прежнему, где только это было возможно, он оставлял с носом питомцев толстяка Нойбауэра, реннляйтера «Мерседес-Бенца» — фон Браухича, Ланга, Караччиолу.
Маленький Берни на руках отца. До трагедии остаются считанные дни.