Сууширский фарс 2/3 (СИ)
Нужно торопиться, пока энергия не вытекла полностью. Лис вытянулся, сжёг вокруг себя ручейки силы, использовал их как топливо для броска и, руководствуясь только внутренним чутьём, устремился на запах Сердца мира. Вкусный, сладкий, обещающий мощь и саму эссенцию жизни.
Михей плыл бесконечно долго. Он почти выдохся, когда его усы опалило пламя кристалла, а шерсть на морде и груди начала тлеть. Он поспешно окружил себя ореолом щита. Ну… как — поспешно? Когда щит сформировался, плоть на передних лапах, уже коснувшихся Сердца мира, успела обгореть до кости. Михей зарычал, точнее яростно захрипел, и ударил всей своей силой по кристаллу. Сердце мира дрогнуло, отдача от удара выбила дух лиса из тела. Михей, повисшей на серебряной нити жизни, увидел себя со стороны: опалённого, окровавленного и свернувшегося в клубок лиса, сжимающего в пасти крупную светящуюся жемчужину.
Реальность дала трещину и начала осыпаться крупными, как стекло, осколками. В прорехи хлынула волна безликих и многоликих, бесформенных и напоминающих скорпионов, богомолов и мурен, бестелесных, прозрачных и кажущихся сплошным сгустком перетекающей тьмы тварей. Они разом кинулись на съежившегося лиса, облепили его со всех сторон. По нити жизни, связывающей Миха с телом, пополз первый из подаренных Шульгой паучок. Он сноровисто принялся ловить лапками расползающиеся серебристые волокна и сплетать их воедино. Но нить жизни истончалась слишком быстро: паучки бежали по ней уже один за другим, однако всё равно не успевали восстанавливать рвущиеся и повисающие спиральками волоски.
Вдруг с плеч Михея на нить жизни соскользнула змея. Обвилась вокруг, отгоняя паучков назад в шевелящуюся груду чудовищ, натянула чёрное в синих переливах гибкое тело, потянула мальчика хвостом за бесплотную шею к лису. Михей испугался и удивился одновременно. Испугался потому, что даже призраком ему ни за что не пройти через облепивших его тварей — они переключаться на основное блюдо с большим желанием, чем сейчас обсасывают аперитив. А удивился… змея-то откуда?! Во плоти, но тащит его, духа, к телу, как нефиг делать!
Грянул гром. Кисель гасил любые звуки, но раскатистый гул Михей услышал отчётливо. Даже призрачными ушами. Он поднял взгляд к тому, что могло бы быть одновременно и небом, и землёй, обомлел, потом обрадовался, затем снова обомлел, а потом совсем запутался в собственных эмоциях. Потому что с условного неба спускался Фаарха. Огромный, грозный, в короне и сияющих золотом латах, при ятаганах на украшенном драгоценными камнями кушаке и боевых кольцах у основания погремушки, которая тоже казалась покрытой золотом. В одной руке наг держал скипетр, а три других выставил ладонями вперёд со сложенными то ли в благословляющем, то ли в отпугивающем жесте пальцами. Кожа его человеческой половины тела была небесно-голубого цвета, рисунок татуировок на ней фосфорицировал, а за плечами широко и гордо раскинулись орлиные крылья.
За спиной нага словно разгорелось солнце. Яркий свет залил всё пространство. Твари прыснули от лиса, и по ним, разбегающимся и расползающимся, пронеслась коса. Михею показалось, что коса. Серая тень наискось чиркнула по копошащейся массе, оставив после себя чистую полосу залитой светом реальности. Тень остановилась, и Михей с трудом узнал в ней Кота. Высушенный, как мумия, состоящий из одних сплошных острых углов, его учитель с пылающими багрянцем глазами, когтями в шесть дюймов длинной и в плаще с капюшоном казался олицетворением смерти.
Уцелевшие чудовища слились в клубок, жадно набросились на застывшего в расслабленной позе куратора. Новый росчерк косы — и новая чистая полоса с обрубками и ошмётками по краям. Кот возник перед Михеем, — бесплотным и, по сути, невидимым! — схватил его за шкирку — тоже призрачную! — и швырнул в тело лиса.
От плоти реальности отвалился громадный кусок, и в образовавшуюся дыру ворвалась серебристая сигара. Заложила крутой вираж, уводя в петлю преследующий её целый сонм устрашающего вида существ, рванула к условной земле, ушла в отрыв и свечой понеслась вниз. Невозможным манёвром развернулась, юзом подлетела к Коту и лису, на ходу буквально всосала их в себя и понеслась назад. Её обогнала кручёная сине-золотая стрела из вытянувшегося во всю длину и сложившего крылья нага. Сверкнули ятаганы, раскрутились в мельницу, расчищая Гальционе путь в кишащем тварями проёме, а вскинутый жезл пробил кораблю выход в Пустоту.
Михей ещё не успел прийти в себя, а его уже тормошили и что-то орали в морду. Он приоткрыл глаза, увидел перед собой гневное лицо Иватарна и снова зажмурился.
— Да сделай с ней уже что-нибудь! — кричал Иватарн. — Глотай, твою…!
О, как вдохновенно Кэп умеет ругаться, оказывается! Михей половины слов не знал, но смысл был понятен по интонациям. Глотать?.. А, глотать! Он про семя! В гудящую от потрясений голову лиса закралась пошлая ассоциация, и он непроизвольно захихикал.
— Да этот засранец ещё и ржёт! — взъярился Иватарн. — Древо сейчас проклюнется! Убирай его сейчас же с моего корабля!
Михей, не открывая глаз, выплюнул жемчужину между сожжённых лап. Подвигал челюстью и неразборчиво проговорил:
— Ме нжы сиы. Э саоть…
— А? — Иватарн наклонился к нему, чтобы лучше слышать.
— Ему нужны силы, — перевёл Кот. Он странно растягивал слова, и голос его был курлыкающим, бархатистым, льющимся. Опоён кровью Ива? — Сломать её он не может.
— Возьми мои что ли, — растерялся Иватарн.
— Не-а, солнышко, давай лучше я, — ледяные пальцы разжали лису пасть и снова сжали её.
Во рту у Михея стало тепло и солёно. Странно. Древний герти сам как айсберг, а кровь у него горячая. О!.. Челюсти лиса с хрустом сжались на руке учителя. Кот дёрнулся, потащил Михея за собой. Жемчужина чуть было не укатилась из обрастающих плотью, кожей и шерстью лисьих лап. Михей прижал её к груди и, как только смог почувствовать мышцы, раздавил. Сила, бездонная, неистощимая, сокрушительная захлестнула его целиком, полилась бурлящим потоком в Менкар, и Михей едва успел подставить под неё свой собственный пространственно-временной карман. Сознание начало гаснуть. Проваливаясь в темноту, Михей ещё успел услышать, как рядом глухо ударился о палубу бесчувственный Кот.
***
Пламя свечей трепыхалось, отчего по стенам метались угловатые тени. За плотно задёрнутыми шторами на окнах неистовствовала гроза. Женщина в одной нижней сорочке, растрёпанная, сгорбленная и бледная, рыдала в кресле. Михей кричал на неё. То есть, кричал не он, а тот, кем Михей сейчас был — мальчишкой, злым, сжимающим кулаки, трясущимся от гнева.
— Шлюха проклятая! — надрывался Михей. — Из-за твоих шашней с ним отец погиб! Ты виновата! Он знал, что вы трахаетесь! Знал! Его убили из-за тебя! Из-за тебя! Ненавижу!
Женщина заломила руки и зарыдала в голос. Дверь распахнулась. Влетевший сквозняк задул все свечи. Михей-не-Михей испуганно обернулся, присел под тяжёлым взглядом, оскалился и зарычал.
— Ты как с матерью разговариваешь, щенок?! — стоящий в дверном проёме тёмный силуэт шагнул в комнату.
И стало холодно. Невыносимо холодно. До лязга зубов. До судорог. Михей задрожал, попятился.
— Ну-ка иди сюда, поганец! — вошедший мужчина поднял руку, и Михей прыгнул, вцепился в неё зубами. Тут же вынул клыки из раны и сиганул вбок. Быстро, почти молниеносно. Но мужчина ловко поймал его за ворот пижамы. — Ах ты подлец!
Удар, хоть и смазанный пришёлся Михею по лицу. Пижама с треском порвалась, оставив в кулаке мужчины клок, а Михей полетел на туалетный столик. Сшиб, его, перевернулся вместе с ним, упал на руки, перекатился и вскочил. Развернулся, чтобы ответить, но тут же получил новый удар под дых.
— Уолтер, не надо! — услышал Михей истеричный вскрик женщины… матери?
— Помолчи, Элеонора! — рявкнул Уолтер и сгрёб мальчишку за грудки. — Мне осточертели его выходки! Засранца надо проучить.