Бумажный Тигр 3 (СИ)

Госсворт начал рассказывать. Неохотно, вяло, осторожно, перемежая воспоминания множественными второстепенными деталями, но все же начал. У Лэйда ушло порядочно времени, чтобы разобраться, выстраивая всё в одну канву, но он смог с этим справиться. Среди его клиентов в Хукахука встречалось порядочно и пожилых людей и косноязычных и вовсе тех, что не были знакомы с английским языком, для него это занятие не было внове.
Это в канун Дня святого Дэвида[6] было, принялся рассказывать Госсворт, выходит, два с небольшим года тому назад. В ту пору, ежли помните, как раз очередной кризис на бирже приключился, вот всех и лихорадило, а больше всех – мистера Олдриджа. Он, бывало, по три дня дома не показывался, ночевал в Конторе, а если и приезжал, то бледный как молоко и уставший безмерно. А бормотал он такое, что я ни перевести, ни представить не могу, сэр. «Нам сломали плечо, - шептал он в полузабытьи, - Чертовы медведи совсем обезумели и погубят сами себя. Нам бы только перетерпеть пик, обеспечить ликвидность, а там… Господи, где взять денег?»
Этим вопросом он терзал себя денно и нощно. Я в тонкостях биржевых дел смыслю не больше, чем свинья в газетах, но денег им с мистером Крамби постоянно не хватало. Они всё занимали и занимали, находили невесть каких ростовщиков и готовы были брать под любые проценты, лишь бы вызволить компанию. Вот только все те крохи, что они добывали, таяли без следа и все было мало. Эх и бились же они, что воробьи о стекло… Дошло до того, что мистер Олдридж велел мне снести в ломбард его домашнюю библиотеку, костюмы и картины. Что там, даже запонки свои заложил, память о юности. Но даже так ему не хватало, чтоб покрыть долги. И выходило, что не хватает им какой-то малости, четыре сотни фунтов. Для обычного человека сумма, по правде сказать, огромная, но найти ее надо было кровь из носу. И по всему выходило, что ничего не выйдет, срок уж к концу подходил. Вот тогда-то мистер Олдридж и счудаковал…
Госсворт долго не мог перейти к следующей части истории – вздыхал, косился на Лэйда, что-то бормотал, вытирал пот, шамкал губами. Чувствовалось, что воспоминания об этом не пробуждают в его душе добрых чувств. Наконец, он решился.
Весь день наш мистер Олдридж сам не свой был. Рычал что лев, мебели целую прорву изувечил, тросточку свою прогулочную об колено сломал. Понятно, отчего бесновался – истекали последние часы отпущенного ему срока, а денег так раздобыть и не удалось. А потом вдруг он успокоился. Только недоброе у него какое-то спокойствие было. Глаза холодные сделались совершенно, как у мертвеца, меня от одного из взгляда в дрожь бросало. По правде сказать, даже подумалось, уж не задумал ли мистер Олдридж чего дурного. А ну как бросится под локомобиль в Айронглоу? Или доберется до Клифа – и сиганет в море с камнем на шее? У господ дельцов это дело обычное, нервность у них в работе высокая, вот и того…
Мистер Олдридж ушел в сумерках и строго-настрого наказал за ним следом не идти. И вид у него такой был, будто… Госсворт передернул плечами. Будто он уже сам себя отпел, вот какой. Мертвенный совершенно вид. И не было его часов пять или шесть. А когда пришел… Великий Боже! Я сперва даже не знал, что и думать. Костюм грязный, мокрый и тряпьем висит. Точно его стая собак грызла. Лицо сплошь в ссадинах и синяках. Глаза запали, изо рта кровь каплет. Будто… Будто пытали его целую ночь или не знаю… Такой слабый был и так трясло его, что на лестницу без моей помощи забраться не мог. А говорил так тихо, что почти не разобрать. Я сперва хотел в полицию бежать. Думал, занесло его, беднягу, куда-нибудь в Скрэпси в поисках денег, вот и всыпали тамошние джентльмены по первое число… А он меня за руку схватил и шипит в лицо «К черту полицию. Хватай телефон и звони в Контору. Пусть Крамби немедленно едет сюда. Скажи, я нашел деньги».
Нашел ли он их? Да, сэр, нашел. Когда мне удалось разнять его дрожащие руки, чтобы раздеть, он обронил мешочек, что держал притиснутым к груди. Дрянной этакий мешочек вроде тех, в которых хозяйки отруби держат, заскорузлый и вроде как тиной покрытый. А оттуда… Нипочем не угадаете, сэр, что оттудова высыпалось! Новенькие золотые соверены[7]! Один к одному, блестящие и стучащие, будто только вчера из-под пресса. И целая куча! Сам и пересчитывал их, вот этими пальцами, и вышло ровно четыре сотни! Мистер Крамби примчался как ветер. Ох и ликовал он, увидев деньги! Ох, и смеялся! «Вы кудесник, Атрик! Где вы их достали? Мы спасены! О, какое счастье! Я верил, верил в вас!». Только вот мистер Олдридж не смеялся. И на монеты он смотрел без всякой радости. Как я собрал их, так он даж не притронулся к ним, только зыркал этак из-под бровей. Будто не чистое золото, а куриный помет. «Послушайте, Крамби, - сказал он, и так тяжко сказал, как даже при смерти не говорят, - Эти деньги спасут нас сегодня. Но вы должны мне кое-что пообещать на счет них. Пойдемте в кабинет, я все расскажу».
 
Дальше между ними беседа была, на которую меня, понятно, не звали. Только разговор это был непростой, как видно. Часом позже мистер Крамби вышел со звенящим мешочком в руках, но выглядел очень уж задумчивым, прямо-таки смятенным. А мистер Олдридж... Не знаю, где носило его в тот день, и знать не хочу, знаю только, что после того разговора разбила его лихорадка, да такая свирепая, что я думал, не доживет наш бедный мистер Олдридж до рассвета. Видать, промок он до нитки, пока в поисках денег бегал, промок и продрог, а в его возрасте это смерти подобно. Ох и метался он, ох и бредил, а дыхание в груди то клокотало так, будто ребра сломает, то пропадало вовсе. К утру кричать начал, и кричал так, что всех постояльцев в гостинице перебудил. Страшная была ночь. И следующие две недели не лучше. То в беспамятство впадал, то поднимался и начинал по комнате бродить, как лунатик. То кричал на меня страшно и смертью грозил, то рыдал у меня на груди и просил прощения. Жутко наблюдать за джентльменом в таком беспомощном состоянии, сэр.
Что было дальше? Ничего хорошего, мистер Лайвстоун. Мне иногда кажется, что мистер Олдридж так полностью с того дня и не оправился. Будто что-то надломилось в нем. Как только оправился от лихорадки, у него снова был разговор с мистером Крамби и снова тайный. Но мне довольно было бросить взгляд на светящееся от счастья лицо Крамби, чтобы понять, он принес добрые вести. Компания была спасена, беда миновала. Вот только мистер Олдридж, сдается мне, этому обрадоваться уже не мог. Едва державшийся на ногах после болезни, он вдруг набросился на мистера Крамби с такой злостью, что, верите ли, стекла в рамах звенели от его крика. Когда мистер Крамби, смущенный, ушел, впервые не попрощавшись, мистер Олдридж сел на кровать и заплакал. А после… После он сел к столу, спросил бумагу с чернилами и без единого черновика набросал письмо, которое велел мне немедля отнести в Контору. Много позже я узнал, что это был его указ об отречении, как шутили тогда прочие господа. Этим, значит, приказом он назначил мистера Крамби на пост директора, сам же удалился от дел и с тех пор ровным счетом ни единого раза на службе не показывался. А в тот же день приказал мне собирать чемоданы, мы, мол, перебираемся в другое место. Да, по первому времени от мистера Крамби прибывали курьеры с отчетами, но мистер Олдридж строго-настрого распорядился отправлять все их писульки в камин – ни одного даже не распечатал. Вот и вся история, сэр. Может, где я приукрасил, где чего позабыл, но в целом так оно и было.
Лэйд не нашелся, что спросить еще. Картина и без того, как будто, вырисовывалась вполне живо, так живо, будто он сам, спрятавшись от взгляда мистера Госсворта за вешалкой, был свидетелем всех этих безобразных сцен.
Как и следовало ожидать, чем хитрее несгораемый шкаф с патентованным замком, тем проще ключ, которым он отпирается. Ключ, который отпирал странный шкаф под названием «Олдридж и Крамби» был так прост и безыскусен, что Лэйд даже ощутил подобие разочарования, услышав щелчок воображаемого замка.
Ревность. Обычная человеческая ревность, в которой ни на грош ни кроссарианства, ни прочих таинственных материй. Как это обычно и бывает в жизни.