Белая роза

— Эх, господа, да кто же в этом сомневается? Но поймите и вы причины нашего испуга: ведь ребенок, как только услышит что-нибудь, так сразу норовит вздыбиться, словно жеребенок, на которого нашло помрачение. И все-таки, простите мое любопытство, о чем вы говорили?
— О многих разных вещах… о жестокости тирана Ричарда III, ну и… скажем так… о его зарезанных племянниках.
— Вот-вот, — воскликнул Зэбе, — с тех пор, как он получил свою рану, так если только услышит о раненых детях, тут же приходит в страшное волнение. Вы только подумайте, ведь у этого несчастного практически нет никаких собственных мыслей. Он на лету хватает любое чужое слово. Память у него, то ли вовсе отсутствует, то ли находится в таком жалком состоянии, что он не может сказать, где он родился и куда идет. О своем бедном покойном отце он говорит с таким безразличием, словно тот для него чужой человек. И еще он на полном серьезе утверждает, что не знаком со своей матерью. Одним словом, создается впечатление, что внутри у него поселился демон, из-за которого раздвоилась его личность, и как только он открывает рот, так нам сразу приходится следить за ним, как за малым дитем, и затыкать ему рот, едва только демон начинает беситься.
— Но мне не кажется, — заметил один из присутствующих, — что его помешательство сколько-нибудь буйное. Ведь со вчерашнего дня, когда мы повстречали вас на той стороне горы, этот молодой человек ни разу не выказал ни гнева, ни нетерпения. А посмотрите, каков он в седле! Всегда внимательный, спокойный, молчаливый. А уж как он хорош собой! Мы поначалу и не сомневались, что это какой-то важный господин.
— Почему бы и нет, — заявил торговец шерстью, — кто же еще так похож на важного господина, как не богатый негоциант? А как зовут вашего господина, дружище Зэбе? — добавил он. — Я знаком со всеми крупными торговцами в Европе.
Зэбе уже собирался ответить ему и завершить, таким образом, эту беседу, как вдруг послышался громкий окрик часовых, переполошивший весь караван. Каждый схватил аркебузу или пику, потому что от часовых поступил сигнал о приближении довольно многочисленного отряда, и из осторожности было необходимо тщательно контролировать обстановку.
Зэбе остался охранять молодого человека. Он никак не походил на серьезного вояку. Зато Жан, его коренастый компаньон, с воинственным видом выхватил огромный тесак и устремился вперед, намереваясь разобраться с незваными пришельцами.
Появившиеся всадники были лишь разведчиками, передовым отрядом основных сил, но они так ловко сидели в седлах, обладали столь впечатляющей военной выправкой и были оснащены таким великолепным оружием и доспехами, что все воинство каравана едва ли выдержало бы даже первую атаку этого неприятельского авангарда.
Один всадник, снаряженный скорее для боевых действий, чем для путешествий, который, судя по всему, командовал этим отрядом, выехал вперед и тоном, исполненным презрения, обратился к часовым с коротким вызывающим вопросом.
— Кто такие? — произнес он по-французски. — Почему стоите на месте?
Часовые, будучи швейцарцами и большими упрямцами, в ответ лишь опустили пики и что-то невнятно пробурчали по-немецки.
— Ага!.. Швейцарские собаки, — пробормотал всадник, — так это засада… Бог свидетель, сейчас вы увидите, что тут вам не Муртен…
Он уже повернулся к своим солдатам, собираясь приказать, чтобы те расчистили дорогу, когда торговец шерстью, который находился неподалеку и все слышал, бросился вперед, размахивая веткой, которая, правда, была не оливковой, а еловой.
— О, господин кавалер, — самым жалостливым тоном воскликнул он по-французски, — погодите немного!.. Разве вы не видите, что эти достойные сыны Гельвеции не понимают ваш язык?
Вооруженный всадник, услышав его, остановился.
— Мне все равно, чьи они сыны, Гельвеции или самого дьявола, — ответил он. — Но тому, кто решит изъясняться с помощью пики, мы быстро все объясним, и он убедится, что мы и сами неплохо владеем этим диалектом. Посторонитесь, добрый человек, и дайте нам пройтись по их животам.
 
— Но, господин, ведь вас не пропускают в ваших же интересах!
— Как это так?
— Дорога перерезана лавиной, из-за чего мы и сами застряли здесь. Вот я англичанин, а вовсе не швейцарец. Я говорю по-французски, в первую очередь, потому, что люблю этот красивый язык, ну и отчасти потому, что он необходим для моей коммерции. Но я также говорю по-немецки, и, если вы позволите, я растолкую этим господам из Берна, все, что вы прикажете им сообщить.
— Пусть дадут дорогу и все тут, — сказал всадник, — а мы уж сами разберемся, какие тут строят козни и подвохи.
— Вы мне не верите? — язвительным тоном перебил его торговец. — И кому? Мне!.. Человеку, который стремится все решить миром… Ну так поступайте, как знаете… Вот и пытайся после этого всех примирить… Но имейте в виду, что я английский подданный, и если со мной случится какая-нибудь неприятность, то моя страна покажет, что она достаточно богата, чтобы сполна расплатиться за меня, и достаточно сильна, чтобы за меня отомстить. Поступайте, как хотите!
Произнеся эти слова, торговец скрестил руки на груди и застыл в величественной позе. Но краем глаза он продолжал следить за военным и с удовлетворением обнаружил, что тот заколебался.
Швейцарцы по-прежнему стояли, словно вбитые в землю сваи, к которым приделали пики, и продолжали упорно демонстрировать свою незыблемость и враждебность. А в это время сгрудившиеся у них за спиной участники каравана пытались успокоить этих молодцов и потихоньку твердили, что из-за их избыточного усердия произойдет всеобщая резня. Некоторые, правда, зачем-то кричали во всю глотку, что швейцарцы ребята достойные, безобидные и порядочные.
— Ну, ладно, — сказал всадник, — а что означают эти зловещие огни, красные отсветы которых мы видим на скале?
Торговец ответил:
— Это костер, рядом с которым мы пытаемся пережить эту ночь. Ведь сейчас прохладно, или вы не ощущаете холода под вашей стальной броней?
— Подойдите, господин кавалер, подойдите и сами убедитесь, — прозвучали со всех сторон голоса.
— Ну, Бог с ним, с огнем, — продолжил военный, — но пусть мне объяснят, кто испустил этот жуткий крик, который мы услышали, когда подъезжали к горному ущелью? Не был ли это крик какого-нибудь путешественника, которого вы схватили, ограбили и придушили? О, только не надо делать такие лица, господа хорошие! Так громко кричать могут только те, на кого напали разбойники. И кто бы вы ни были, швейцарцы или кто-то еще, но многие лица мне тут не нравятся, — добавил военный, и в его заносчивых словах явно почувствовалась застарелая обида истинного бургундца, причем бургундца, на стороне которого сейчас была сила.
Торговец решил, что не стоит переводить жителям Берна то, что было произнесено на хорошем французском языке. Да они и сами, похоже, поняли, что сказал всадник, а, возможно, и догадались, услышав его интонацию и то, как грозно звенел он своими доспехами. И хотя они продолжали ворчать, словно швейцарские медведи, но, разглядев направленные на них двадцать вражеских аркебуз и десяток пик, швейцарцы решили проявить осторожность и, подчиняясь настойчивым просьбам товарищей по каравану, молча, разошлись в разные стороны.
— Но мне так ничего и не ответили по поводу услышанного нами отчаянного крика, — заявил военный, за спиной которого тем временем постепенно собралась большая группа всадников, выглядевших весьма внушительно.
Оказалось, что возглавляет эту группу дама в дорогой одежде из бархата и куньего меха, восседающая на великолепной белоснежной кобыле породы андалузских иноходцев, в гриву которой были вплетены ленты огненного цвета.
— Бог ты мой, да что вы все толкуете об этом крике, — ответил торговец, решивший сам отвечать на все вопросы военного. — Дайте срок и вам все объяснят. Этот крик вовсе не означает, что кого-то зарезали. Его испустило самое невинное в мире создание, которое в настоящее время спит под открытым небом в окружении честных слуг, честных торговцев и…