Белая роза

Но вот однажды чудесным июньским утром в этот неприступный двор явились служанки нашей саксонки и объявили, что к ней с визитом пожаловала герцогиня Маргарита Бургундская. В этот момент госпожа Уорбек была одета во все черное, и ее прекрасные золотистого цвета волосы были убраны очень строго, как подобает вдовам в валлонской провинции Эно, то есть были полностью закрыты большим обручем, собранным из оловянных пластин.
Услышав это известие, она немедленно прекратила заниматься своими цветами и, исполненная почтительности, поспешила откинуть сотканный в Брюгге занавес, который отделял двор от помещения прихожей. Но Маргарита уже сама успела приподнять занавес и в сопровождении Кэтрин ступила в женские покои.
Госпожа Уорбек молча склонилась перед герцогиней. Тем временем паж внес во двор стулья. Герцогиня была поражена, застав хозяйку столь сумрачной и в столь сумрачном одеянии.
— Как же так, — сказала она, — вы были печальны, когда я уезжала от вас, а теперь я вернулась и опять застаю вас в печали… Ну же, ну же, ваш Уорбек, не стоит такого потока слез. Теперь я это точно могу сказать. Вы никогда не были с ним счастливы. Лучше думайте о том, как сохранить красоту для молодых глаз, которые скоро на вас обратятся.
Саксонка восприняла эти слова безразлично и холодно, словно статуя. Казалось, что она не понимает ни комплимента герцогини, ни слов утешения. Эти слова и вправду могли бы показаться странными, если бы в те времена не считалось, что любое слово, произнесенное особой королевской крови, ценится на вес золота.
Кэтрин удивленно посмотрела на герцогиню, но Маргарита, как ни в чем не бывало, продолжила:
— Вам, душенька, необходимо встряхнуться. Мы вас любим, мы вас жалеем. Но нам кажется, что вы могли бы и улыбнуться, если речь пойдет о единственном в мире существе, которое, как говорят, вам очень дорого.
— Это Перкин, мой сын, — прошептала саксонка.
— Именно так. Счастлива та женщина, которая, потеряв мужа, все же может обнять своего сына.
— Но я, мадам, — ответила госпожа Уорбек, — не могу обнять моего сына.
— Рано или поздно вы обнимете его.
— Раньше я на это надеялась, а теперь потеряла надежду, — проговорила саксонка таким безжизненным и усталым голосом, в котором было столько отрешенности и отчаяния, что герцогиня запнулась, опасаясь, что внезапно обрушившаяся радость разорвет это слабое сердце.
— А что побуждает вас терять надежду? — продолжила разговор герцогиня. — Этот молодой человек обязательно должен возвратиться.
— Уже три месяца я только и слышу, что он возвращается, мадам. Но ведь не требуется трех месяцев, чтобы сын вернулся в объятия своей матери.
— А ваш сын любит вас?
— Он обожает меня. Во всяком случае, обожал, когда покидал меня.
— Я не вижу причин, по которым что-то могло измениться, госпожа Уорбек.
Саксонка подняла глаза к небу, по ее лицу пробежала тень. Этот жест, этот вздох со всей ясностью означали: "А я вижу!" Герцогиня с невинным выражением лица произнесла:
— Полагаю, что не его отец виновен в том, что любовь к вам исчезла из сердца вашего ребенка.
Услышав это, госпожа Уорбек резко поднялась. Казалось, что после таких простых и обыденных слов она уже не имела сил выслушивать то, что говорила герцогиня.
— Что с вами? — спросила герцогиня. — Что с ней? — едва слышным голосом обратилась она к Кэтрин, которая неотступно следила за этой женщиной и воспринимала ее красоту, страдание и болезненное возбуждение, как некий захватывающий и наводящий ужас спектакль.
Госпожа Уорбек не смогла совладать со своими чувствами и отвернулась к фонтану, как того требовали правила поведения в присутствии высочайшей особы.
Маргарита также поднялась, сделала знак Кэтрин, чтобы та не обращала внимания на подробности этой сцены, взяла саксонку за руку и увела ее в дальний конец двора, действуя с любезной решительностью, как это принято среди добросердечных женщин, пытающихся выведать у подруги ее секрет, или, лучше сказать, причину ее страданий.
— Послушайте, — мягко сказала герцогиня, — давайте разберемся. То, что происходит с вами, это в порядке вещей или это не так? Позвольте заметить, что проявленная вами слабость не к лицу женщине ваших достоинств. И кроме того, коли вы так тяжело переносите разлуку, то почему вы позволили, чтобы Уорбек увез в такую даль вашего сына?
 
— Да разве я позволила? — воскликнула саксонка, быстро и недоброжелательно взглянув на герцогиню. — Разве у меня спрашивали разрешение на то, чтобы увезти моего сына?
Сердце Маргариты не отличалось мягкостью, но и ее задел этот крик души, вместивший гнев и боль несчастной женщины. Правда, после своих слов госпожа Уорбек покраснела, затем побледнела и теперь кусала губы, явно переживая из-за того, что сказала лишнее.
Замечено, что сильные мира сего весьма ловко умеют покорять сердца людей с помощью различных приемов, наиболее успешным из которых является демонстрация сострадания.
— Бедная женщина! — сказала герцогиня. — Бедная мать! Но почему осмелились причинять вам такие страдания?
Сказано это было очень ласковым тоном со слащавой улыбкой и чарующими жестами. Но уже было поздно проявлять любопытство. Сердце саксонки захлопнулось, а выражение ее лица стало непроницаемым.
— Бог ты мой, мадам, — сказала она. — Ваша светлость слишком добры, проявляя незаслуженный интерес к такой незначительной личности, как я. Поверьте, все, что случилось со мной, не стоит вашего внимания!
— Вы для меня так же дороги, как какая-нибудь королева, душа моя. Именно поэтому я прошу вас оказать мне доверие и объяснить, почему Уорбек разлучил единственного сына с такой матерью, как вы.
У саксонки уже не было сил, чтобы сопротивляться. Теперь надо было либо лгать, либо признаваться.
Внезапно лицо госпожи Уорбек стало совершенно спокойным. От герцогини не ускользнуло, что теперь оно выражало не истинные чувства, а притворные: искреннее выражение унылой грусти сменилось деланной озабоченностью. Совладав с собой, саксонка заявила:
— Раз вы требуете от меня признания, мадам, то вот вам факты. Я отказывалась отпустить в путешествие моего сына Перкина. Любая мать так поступила бы на моем месте. Но сыну это не пошло на пользу. В ответ на мой отказ господин Уорбек, которому надоело мое сопротивление, рассердился и, не предупредив меня, просто взял и увез нашего сына.
— Не предупредив вас? — холодно осведомилась герцогиня. — Просто взял и увез?
— Да, мадам.
— Среди бела дня, открыто или обманным путем? Будь это днем, вы бы все увидели.
— Ночью, через потайную дверь, которая выходит на Шельду.
Герцогиня подумала и решила, что такой отъезд выглядит очень странно. Она могла бы и дальше продолжать свой допрос, не опасаясь, что нанесет душевную рану хозяйке дома, которая и так сильно увлеклась, пытаясь поглубже спрятать свои секреты. Но задача Маргариты состояла не в том, чтобы командовать и демонстрировать, что именно она является хозяйкой положения. Все было как раз наоборот. Она нуждалась в госпоже Уорбек и не могла себе позволить потерять ее расположение.
Поэтому она решила сменить тон и заявила безразличным голосом, обнадеживающе взглянув на свою собеседницу:
— Ну что ж, вашу рану можно легко излечить, а врачом буду я сама. Вы огорчены отсутствием Перкина. Но ваше огорчение скоро сменится радостью, потому что он возвращается.
— Он возвращается! — воскликнула саксонка. При этом было заметно, что она пытается подавить в себе радостный порыв.
Затем она добавила:
— Сколько раз уже мне говорили эти слова!
— Да, но говорила их вам не я, — ответила Маргарита с едва заметным высокомерием, которое подействовало на горюющую мать сильнее тысячи ласковых слов.
Госпожа Уорбек почувствовала, что за этим высокомерием скрываются искренность и правда.
— Вы точно знаете?.. — пробормотала саксонка, умоляюще сложив руки.
— Больше того, — с улыбкой ответила Маргарита, — я видела его.