За пять веков до Соломона (СИ)
* * *Осия тяжело молчал, погрузившись в свои думы. Моисей терпеливо ждал, зная, что собеседник непременно задаст вопрос — тот самый, на который он сам так долго искал ответ.
— И все равно, учитель, не понимаю я, почему Рамсес так поступил. Сначала дал вам разрешение евреев из Египта вывести, а потом передумал и заточил в темницу. Ведь сами же говорили, что коварство у фараонов египетских совсем не в почете было. И слово свое они обычно держали.
— Об этом и я себя много раз спрашивал. Никак не мог найти объяснения поступкам фараона. Только со временем правда стала открываться мне.
Моисей оперся на валун, голова запрокинулась назад, будто подставляя лицо скрывшемуся за горизонтом солнцу.
— А отыскал я ответ, только когда понял, как воспользоваться силой самого фараона. Давай вместе взглянем на все глазами Рамсеса.
Опять остановка. Долгая достаточно, чтобы молодой вождь успел над вопросом подумать.
— Смотри, Осия: худо ли бедно правит фараон Египтом, решает большие и мелкие проблемы. И тут вдруг является приемный брат и заявляет о заговоре, составленном верным Везиром. Что же делать Рамсесу?
— Гнать Везира чем подальше, а то и вовсе казнить, — резкие слова молодой вождь сопроводил красноречивым жестом.
— И тем самым нарушить баланс Сил. Признать правоту брата — значит возвысить его над другими. А ну как, наоборот, это навет клеветнический? Брат сам на престол метит? А историю о Везире для отвода глаз придумал? То-то и оно. Совсем непросто фараону. Но находит он блестящее решение. Дает брату непосильную задачу. А тот, вдруг, в течение очень короткого срока обретает огромную поддержку среди евреев-рабов. Не иначе, как загодя все подготовил. И понимает тогда Рамсес, что если хочет у власти остаться, должен брата обезвредить. Но как? Убить? Выслать? Не по царски это. Да и не по братски. И тут фараон находит точку опоры в брате — преступление, совершенное много лет назад. Не беда, что была объявлена амнистия — можно придумать другое обвинение. Не беда, что Бакенхонсу уже много лет, как в живых нет — ведь брат об этом не знает, и имя старого жреца на него прекрасно действует.
Пауза, долгий вздох, которого достаточно, чтобы Осия все понял, и сам закончил длинную мысль:
— Не учел он лишь одного: брат его больше был не сам. Вместе с ним жила Сила тысяч рабов, которых тот убедил и повел за собой. А здесь даже фараон оказался бессилен.
Моисей кивнул довольно:
— Следовать завету «Используй Силу людей» вначале совсем непросто: люди, сами того не осознавая, сопротивляются любым переменам. Но если отыщешь точку опоры, если сдвинешь камень с места, и он покатится по склону, то остановить сорвавшуюся лавину возможно уже только огромной Силой — в десятки и сотни раз большей. Применять которую открыто — опасно, особенно на глазах у простых людей, искренне верящих легендам о добром и справедливом правителе — посланнике Богов. Нет ничего страшнее, чем разрушить иллюзии. Именно поэтому и после нашего ухода Рамсес не решился употребить Завет Аменемхата. А до того очень мудро поступил, не ввязываясь в открытый конфликт с рабами на центральной площади. Вместо этого освободил меня и позволил уйти израильскому народу.
И тут Моисей удивил Осию. Сказал совсем не то, что ученик думал услышать:
— Но знаешь, Осия, Рамсес действительно сильный правитель. И я недооценил его хитрость и расчет. Даже за то малое время, что прошло между его пробуждением глубокой ночью и появлением в темнице, молодой фараон сумел составить великолепный план. Отпуская меня и еврейских рабов, Рамсес собирался одним махом решить сразу три проблемы: восстановить репутацию удачливого правителя, избавиться от брата и рабов, дерзнувших открыто угрожать фараону, а также от Везира, которому больше не мог доверять после моих слов. Суди сам. Вот что он задумал…
Глава Шестая
Удач остерегайся!
Когда же фараон отпустил народ, Бог не повел его по дороге земли Филистимской, потому что она близка; ибо сказал Бог: чтобы не раскаялся народ, увидев войну, и не возвратился в Египет.
И обвел Бог народ дорогою пустынною к Чермному морю. И вышли сыны Израилевы вооруженные из земли Египетской.
Остановку сделали только перед закатом. Израильтяне всем видом показывали, что готовы идти дальше, но слишком уж растянулась колонна из шести тысяч человек. С самого начала Моисей велел разделиться по родам, патриархи возглавили отряды, стараясь не отрываться более чем на две сотни локтей. Но уже через пять часов передние Рувимы шли в семи тысячах шагов от замыкающих Асиров.
Уасет остался далеко позади. После недолгого раздумья Моисей повел израильтян не плодородными землями вдоль широкого Нила, а в сторону восточной пустыни. Через час привычная зелень полей сменилась желтыми песчаными дюнами, а когда солнце приблизилось к зениту, отроги каменистых гор преградили путь. Отряд резко свернул, оставляя гряду по правую руку. Моисей направлялся к долине на полуночи. Через нее пролегала дорога к Чермному морю.
Такой путь в Мадиамскую землю был чуть короче, чем по Нилу. Да и города с военными гарнизонами оставались в стороне. А главное — только безумец бы решился повести толпу беззащитных людей через бесплодные земли, где и колодцы-то встречаются не каждый день. Что-то подсказывало Моисею: не стоит полагаться на обещания Рамсеса. Лучше вести себя непредсказуемо, избегая людных мест и проторенных дорог.
Только сейчас Моисей полностью осознал, что затеял. Одно дело выступить на марш с обученной и дисциплинированной армией и совсем другое с сотнями семейств вчерашних рабов, что внезапно обрели свободу. Даже такое простое дело, как разбивка лагеря, затянулось на несколько часов.
Моисей полагал, что утомленные долгим переходом люди тотчас улягутся отдыхать, но к большому удивлению стан гудел и не думал засыпать. Широкие улыбки и радостные лица сопровождали Моисея, когда он проходил между сидящими прямо на земле израильтянами.
Казалось бы, вечерний зной, голая пустыня без единого деревца не располагали к ликованию. Но люди укладывали на песок нехитрые пожитки, а сами устраивались под покрывалами, что перекидывали через стоящих рядом буйволов. Стан израильтян ничем не напоминал военные лагеря, что не раз приходилось устраивать Моисею: ни строгого порядка, ни окриков десятников и сотников. Зато шум и гвалт, словно на праздничном рынке.
И чтобы подобие стало полным, в центре разгорелся высокий костер, а вокруг устроились музыканты. Моисей и не подозревал, сколько флейтистов было между рабами. Весело засвистела одна, вторая, третья дудочка, сложную мелодию подхватили арфы, потом вступили цитры — и вот радостная песнь поплыла над землею. Десятки барабанов разнесли ликование на сотни шагов, не оставив никого равнодушным. Израильтяне столпились в огромный круг, притопывая и похлопывая в такт задорной песне.
Невысокая женщина выступила вперед, трещотки-менат взлетели над головой, и изящное тело закружилось в танце. Стройный стан изгибался из стороны в сторону, повинуясь строгому ритму. Плавные наклоны сменялись крутыми поворотами на вытянутых носках. Трещотки стучали, словно пощелкивания бича, тысячи искр взлетали светлячками в вечернее небо.
Завороженный дивным танцем Моисей замер на месте. Очередной огненный сноп выхватил из темноты лицо танцовщицы, и Моисей с изумлением обнаружил знакомые большие глаза. А помолодевшая Мариам вдруг взметнула руку, музыка тотчас смолкла, повинуясь какому-то знаку.
— Я хочу посвятить этот танец человеку, который подарил нам самое ценное — свободу, — зазвенел чистый голос, за который десять лет назад Моисей был готов отдать, что угодно. — Моисей, это подарок тебе от всех нас!