Седьмой выстрел
— Револьвер, мистер Ли, револьвер, — напомнил Холмс.
— Ах да! Простите, пожалуйста. Я склонен к всяческим отступлениям. Я сидел в своём кабинете за набросками для лекции, которую мне предстояло прочесть. В коридоре, прямо под моей дверью, разговаривали два детектива (имён их я не знаю). Один сказал, что Голдсборо использовал «шестистрельный», а другой усмехнулся и заметил: «Кем он себя вообразил — Диким Биллом Хикоком, что ли?» [38]
— Если всё так, как вы говорите, мистер Ли, — спросил я, — то почему пресса утверждает, что оружие было десятизарядным?
— Хороший вопрос, доктор Уотсон, — отозвался Ли. — Я только передаю вам, что слышал сам, но один мой товарищ предположил, что капиталисты, чтобы защитить свой класс, решили возложить вину за смерть Филлипса на одного лишь убийцу. Поскольку «шестистрельный» не мог произвести семь выстрелов, полицейские — или люди их контролирующие — должны были солгать насчёт орудия убийства, при помощи которого якобы была сделана вся грязная работа. То есть озвучить версию о десятизарядном револьвере. Имейте в виду, это чистое предположение, но оно вполне правдоподобно, не так ли?
Задав этот вопрос, он поднял голову, так что свет висевшей под потолком лампы отразился в его очках, скрыв глаза.
Поскольку вопрос явно не требовал ответа, а скрытый смысл его столь же явно остался не высказан, Холмс поблагодарил Элджернона Ли и встал, собираясь уходить. Я поднялся вслед за ним, но у двери Ли остановил нас.
Он неожиданно обратился ко мне.
— Если вы когда-нибудь напишете об этой истории, доктор Уотсон, — сказал он, — пожалуйста, сделайте одну вещь: донесите до своих читателей, что Фицхью Койл Голдсборо, виновен он или нет, не был одним из нас. Он никогда не принадлежал к социалистам. Боже милосердный, он был из мэрилендских Голдсборо. Что тут ещё скажешь?
Очень скоро автомобиль примчал нас к огромному комплексу зданий больницы Бельвью, возвышавшихся над Ист-Ривер. В сером небе над нами под аккомпанемент гулких корабельных гудков кружили белые морские птицы. Даже стены больницы не могли заглушить звуков речной жизни. Впрочем, времени на созерцание у нас не было; мы надеялись повидаться с врачами, занимавшимися Филлипсом после нападения.
Кроме личного врача Филлипса, доктора Юджина Фуллера, которого вызвали на место преступления, мы желали побеседовать с хирургами, осматривавшими раненого в больнице: Донованом, Мозесом, Уайлдсом и Дьюганом. Миссис Фреверт сообщила, что в карете «скорой помощи» писателя сопровождал доктор Уайлде. Но больше всего нам хотелось поговорить с Джоном X. Уокером и И. В. Хочкиссом, оперировавшими Филлипса.
В итоге ни с кем из них мы так и не встретились. Надменная медсестра с тяжёлой челюстью отправила нас к главному врачу больницы, доктору Милтону Фаррадею. Он ясно дал понять своим служащим, что всех интересующихся убийством Филлипса следует отсылать к нему.
— Я очень занятой человек, мистер Холмс, — с места в карьер объявил доктор Фаррадей.
Он согласился поговорить с нами, можно сказать, на бегу, в коридоре, под лязг металлических и стеклянных сосудов, которые сёстры разносили по палатам. Это был высокий косматый мужчина в длинном, до полу, белом халате: его сросшиеся брови только подчёркивали тот дефект зрения, который обычно называют косоглазием.
— Я обязан заниматься здоровьем тех, кто ещё жив, — сказал доктор Фаррадей, устремив на Холмса один глаз. — Не тратьте время — моё и моего персонала — впустую, заставляя припоминать подробности убийства годичной давности, до которого никому нет дела. — Затем он воззрился одним глазом на меня. — Вы, доктор Уотсон, как врач, разумеется, меня поймёте.
Я что-то пробормотал. Надеюсь, мой ответ прозвучал сочувственно, но не умалил необходимости поговорить с вышеупомянутыми докторами. Тем не менее главный врач отказал нам, согласившись лишь просмотреть свои записи, касающиеся Филлипса, чтобы ответить на наши вопросы, если они будут краткими. Отвечать на них он тоже намеревался кратко, настолько кратко, что наотрез отказался вернуться в свой кабинет, а вместо этого приказал услужливой сестре принести ему записи прямо сюда, в коридор.
— Пожалуйста, побыстрее, — напомнил он нам, посмотрев на часы и нервно озираясь кругом, словно в поисках соглядатаев.
— Вопрос только один, доктор Фаррадей, — сказал Холмс. — Как вы объясните, что семь ран на телах мистера Филлипса и мистера Голдсборо были сделаны шестизарядным револьвером?
— Ах, вот вы о чём, — промолвил Фаррадей. Он глубоко вздохнул и, кажется, немного расслабился. — Спросите в полиции. Не у меня. Тип оружия больницу не волнует.
— Мы уже спрашивали в полиции, доктор. Нам не сказали ничего нового.
— Знаете, мистер Холмс, это случилось год назад. Я уже смутно помню. Вроде бы Филлипса привезли сюда вечером в день убийства, а на следующий вечер он умер. Всё это время мы пытались вернуть его к жизни. В его палате то и дело появлялись разные люди, важные люди.
— Конечно, доктор, но после его смерти, при вскрытии тела, вы обнаружили пять или шесть входных отверстий от пуль?
Доктор Фаррадей заглянул в свои записи. Нашёл соответствующее место и стал зачитывать:
Одна пуля вошла в грудную клетку справа, между первым и вторым рёбрами, пробив правое лёгкое и выйдя из спины под левым плечом. Производящие вскрытие враги сочли, что эта рана была наиболее серьёзна. Вторая пуля вошла в брюшную полость справа и вышла из левого бока, чуть не задев кишечник. Третья пуля прошла через левое бедро. Четвёртая и пятая пули прошли через верхнюю часть правого бедра. Пятая застряла в бедре, откуда позже была извлечена, это единственная пуля, которая не прошла навылет. Шестая пуля прошла сквозь левое предплечье между локтем и запястьем. Шесть пуль, двенадцать отверстий.
— Но ведь должно быть только одиннадцать, — напомнил ему Холмс, — если одна пуля застряла в теле.
— Хм, — протянул Фаррадей. Он мельком взглянул на лист бумаги, который держал перед собой. — Вы правы, конечно. Я раньше не замечал этого расхождения. Ну так что же? Это не поможет установить тип револьвера.
— Верно, — ответил Холмс, — но это поможет поднять вопрос о достоверности медицинского отчёта.
— Какая разница, мистер Холмс? — куда более кротко поинтересовался доктор Фаррадей. — Шесть выстрелов. Семь выстрелов. Одиннадцать отверстий или двенадцать. Человека уже не вернёшь. И убийцу не накажешь. А теперь, вы меня извините.
И с этими словами он заспешил прочь, свернув направо на первом же углу, чтобы скрыться с наших глаз.
— Любопытно, Уотсон, — заметил Холмс, когда мы остались вдвоём посередине больничного коридора. — «Шесть выстрелов. Семь выстрелов».
— Так же сказал и детектив Райан, а, Холмс?
— Именно, дружище. — Он задумчиво усмехнулся. — Полное совпадение. Но идёмте. Мы должны вернуться в отель и собрать вещи к ночному поезду в Вашингтон.
Когда мы вышли из больницы Бельвью, хмурый день клонился к закату. Роллинз доставил нас в «Уолдорф», где мы с Холмсом уложили в два маленьких саквояжа всё необходимое для короткой поездки в столицу, а затем вновь вышли к шофёру, который отвёз нас на вокзал Пенсильвания.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Сенат
Настоящий «неконтролируемый класс» — это «приличные люди» со связями, а также связанные с ними правительственные чиновники; они нарушают законы; они проталкивают и приводят в исполнение несправедливое законодательство; они злоупотребляют доверием и терпением народа; они помыкают правосудием.
— Ну, Уотсон, и что вы думаете о Юнион-Стейшн? — спросил меня Холмс, когда мы выходили из главного вестибюля этого вокзала. — Ему всего пять лет.