Седьмой выстрел
— Но для чего ему это, Холмс? Вы думаете, чтобы внести в дневник изменения?
— Минуту, — остановил меня Холмс и наконец достал из бездонного саквояжа ещё одну фотокопию.
На снимке виднелось множество клочков бумаги, и на каждом в разнообразных сочетаниях было начертано имя Фицхью Койла Голдсборо. На самых крошечных обрывках было только само имя, на более крупных оно повторялось, выведенное вокруг единой оси больше десятка раз. Кроме того, здесь были нарисованы звёзды и колёса, лучи и спицы которых образовывали штрихи в подписи Голдсборо.
— Зачем столько раз писать своё имя? — спросил я.
— Возможно, Уотсон, нужно иначе сформулировать вопрос: зачем кому-то столь усердно упражняться в написании одного-единственного имени?
— Чтобы набить руку? — предположил я.
— Превосходно! Итак, принимая во внимание, что почерк могли копировать и, разумеется, время, когда его пытались воспроизвести, — не говоря уже о совершенно прозрачной истории со сбитым с толку беднягой, вплоть до этого момента походившим на безумного короля Лира, который «зла терпит более, чем сделал сам» [33], — полагаю, у нас есть все основания подозревать заговор. Прибавьте к этим заключениям уверенность Голдсборо в том, что за ним следили.
— Но зачем вносить изменения в дневник, когда можно просто уничтожить уличающие пассажи?
— Добавить всегда легче, чем изъять, Уотсон. Особенно при том, что мистер Голдсборо любезно оставил в дневнике много пустого места. Любой заметил бы уничтоженные или вырванные страницы. Но если свести изменения к преувеличению того, о чём люди уже знают наверняка, можно создать самые необычные сценарии.
— Кто бы этому поверил? — спросил я.
— Здесь всё зависит от обстоятельств, дружище. Но если со времени убийства прошло больше года, и след уже наверняка остыл настолько, что его не взял бы даже миляга Тоби, ныне покойный [34]. Хотя я не люблю досужих домыслов, временами они, как Платоновы тени, способны отражать действительность [35].
Я откинулся на спинку стула, пытаясь как-то сжиться с чудовищностью преступления, на которое намекал Холмс.
— Что ж, Уотсон, — с улыбкой промолвил он (несмотря на поздний час, взгляд его серых глаз был бодр и проницателен), — вы сделали записи об итогах собственного расследования. Я хотел бы взглянуть, к чему вы пришли.
Сидя на скамейке в Центральном парке, я полагал свои наблюдения довольно важными. Теперь, сравнив их с дневником, который мне позволено было прочесть, я посчитал те умозаключения наивными и недальновидными. Тем не менее, кратко отчитавшись перед Холмсом о памятном визите в Сагамор-Хилл, я вручил ему записи. Он откинулся на спинку стула, раскурил трубку и провёл остаток вечера за изучением того, что я узнал о главных действующих лицах драмы. Когда я удалился спать, свет в гостиной всё ещё горел.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Полицейские методы
Одно из самых любопытных и поразительных явлений психологии — это то, что ей нет равных в умении пудрить мозги людям.
Хмурый воскресный день 29 марта не слишком-то подходил для прогулки в парке, которую Шерлок Холмс наметил для нас с миссис Фреверт. Настало время осмотреть при свете дня место убийства Филлипса. Итак, после раннего завтрака мы с Холмсом разыскали у отеля вездесущего Роллинза и велели ему отвезти нас к Национальному клубу искусств.
Миссис Фреверт ждала нас у входа, кутаясь в чёрную шубу. Холмс, усмехнувшись, сверился с часами.
— Нет ничего приятней — и необычней — пунктуальной женщины, Уотсон, — заметил он, когда мы вышли из автомобиля.
— О, мистер Холмс, — сказала Кэролин Фреверт. — Как я рада вновь видеть вас. Само ваше присутствие внушает мне такое чувство, словно мы уже приблизились к разгадке.
Мой друг улыбнулся и, указав своей эбеновой тростью на восток, объявил:
— Приступим.
Редкие прохожие, оказавшиеся в этот ранний час на улице, должно быть, принимали всю нашу компанию — миссис Фреверт в роскошных мехах, меня в длинном пальто, котелке и шарфе и Холмса в поношенном длинном плаще с пелериной и капюшоном и в дорожной шляпе с ушами — за тепло укутанную шайку.
— В день убийства мы с Грэмом позавтракали чуть позже обычного, — объясняла миссис Фреверт, пока мы шли по Девятнадцатой улице. — Он долго работал накануне и поздно заснул. Вроде бы он не ложился до семи утра. Лишь днём, не раньше половины второго, он накинул пальто и ушёл в Принстонский клуб за почтой. Как и мы сейчас, он шёл на восток по Девятнадцатой улице, по направлению к Ирвинг-плейс, а оттуда к парку.
— Он шёл по северной стороне?
— Конечно, мистер Холмс. Переходить улицу не было смысла.
Холмс вдруг остановился и посмотрел на другую сторону улицы. Объектом его внимания стал старый доходный дом из красного кирпича, выходивший окнами на Национальный клуб искусств.
— Рэнд-скул, Уотсон, — пояснил он. — Логово убийцы.
Это было непримечательное здание такого же тусклого, неопределённого оттенка, как и большинство близлежащих домов. Ничто не говорило о том, что именно здесь замышлялось гнусное преступление.
Холмс столь же внезапно сорвался с места, повернул налево и зашагал в северном направлении по западной стороне Ирвинг-плейс, обсаженной чахлыми деревцами. Зимой, когда убили Филлипса, они, наверное, смотрелись ещё более жалко. Хотя время от времени Холмс полагался на помощь своей трости, он мог при необходимости идти довольно быстро; теперь же он не торопился — явно оттого, что желал тщательнейшим образом осмотреть место преступления, а не потому, что стал немощен.
Хотя Холмс не спешил, дорога до огороженного участка, именуемого парком Грамерси, к которому и примыкала Ирвинг-плейс, заняла у нас всего несколько минут. В Англии подобное место назвали бы сквером. Это была симпатичная лужайка, окружённая городской застройкой. Попасть сюда могли только счастливые обитатели соседних домов. Отомкнув своим ключом чёрные металлические ворота, они оказывались в уютном зелёном оазисе.
У металлической ограды мы вслед за миссис Фреверт свернули налево и пошли по пешеходной дорожке, вновь повернувшей на север, за угол ограды. Сквозь чёрные прутья решётки мы видели парковые газоны, кусты и деревья — то же, что видел и Филлипс чуть больше года назад. Слева от нас, на другой стороне улицы, по ходу движения появились величественные здания.
Когда мы достигли Двадцать первой улицы, служившей северной границей парка Грамерси, миссис Фреверт остановилась и рукой в перчатке указала на середину пешеходной дорожки. Кажется, она направляла наше внимание к точке напротив Лексингтон-авеню — улицы, которая примыкала к северной стороне парка, так же как Ирвинг-плейс примыкала к южной.
— Это здесь, — промолвила миссис Фреверт, — напротив сто пятьдесят пятого дома. Здесь Грэма застрелили.
— Минутку, — сказал Холмс, не обращая внимания на серьёзность её тона.
Он ворошил тростью зелёные листья и белые лепестки цветов на панели возле скруглённого угла ограды. И вдруг опять сорвался с места, широкими шагами покрыв расстояние до точки, указанной миссис Фреверт.
— Двое коллег Грэма как раз выходили из Принстонского клуба на углу Двадцать первой улицы и Лексингтон-авеню.
Она снова показала пальцем, на этот раз — на красновато-бурый особняк из песчаника с белыми деревянными переплётами.
— Они заметили человека, прислонившегося к ограде на расстоянии примерно вдвое меньшем, чем то, которое отделяет нас от входа в клуб. Разумеется, это был Голдсборо. Он подошёл к Грэму и выстрелил ему в живот. «Получай», — сказал этот безумец, а потом быстро выстрелил ещё пять раз.
Миссис Фреверт закусила губу, выказывая завидное самообладание, как и в Суссексе, затем мужественно продолжила: