Вечные каникулы (ЛП)
Так что, когда мама, наконец, умерла — вопреки заявлениям оставшихся СМИ, это не произошло ни быстро, ни легко, ни мирно — я похоронил её в саду на заднем дворе, собрал сумку с вещами и отправился в школу. В конце концов, куда мне ещё идти? И теперь, после хождения по округу и пережив по пути три нападения банд, меня разорвёт и сожрёт собака, которую я последний раз видел с высунутым языком, занимающейся любовью с моей правой ногой. Потрясающе.
Иона уже прошёл по комнате и стоял прямо передо мной. Его спина сгорбилась, задние лапы согнуты, готовые к прыжку. Клыки обнажены, глаза дикие и полны ярости. Это был очень крупный, очень злобный зверь. Я решил, что сначала ударю его в глаза и в горло, и одновременно попытаюсь пнуть по яйцам. Я не думал, что смогу убить его, но, если повезёт, смогу обездвижить его на какое-то время, отбежать, схватить сумку и запереть дверь. Директор мог и сам себя похоронить. Мне будет чем заняться, залечивая раны от укусов.
А затем собака оказалась на мне, и я сражался за свою жизнь.
На мне не было мотоциклетной куртки, но я был одет в облегчённую кожаную куртку, которая обеспечила мне защиту правой руки, когда я ударил ею в распахнутую пасть пса. Под его напором я откинулся на спинку кресла, попытался поднять ноги, чтобы отбросить зверя, но его задние лапы заскребли по твёрдому деревянному полу, клацая когтями в поисках опоры, и я не смог нанести чёткий удар.
Я ощутил на своём лице горячее влажное дыхание пса, когда тот терзал мою руку, яростно тряс её влево-вправо, пытаясь прорваться через неё к мягкой плоти на моём горле. Я поднял левую руку, ухватил его за глотку, и изо всех сил сжал трахею; зверь даже не замедлился.
Правая рука начала чертовски болеть. Зубы, возможно, не прокусят кожу, но челюсти пса были чудовищно мощными и я боялся, что он сумеет сломать кость.
Мы смотрели друг другу в глаза, и безумие в этих чёрных зрачках, наконец, вызвало во мне первые приступы страха.
Я сцепился с собакой, пытался отпихнуть её на пару сантиметров, чтобы дать себе возможность задрать ноги и пнуть его по задним лапам. Потеряв равновесие, он заскользил назад, но руку мою не выпустил, так что я подался за ним, словно в забавном соревновании по перетягиванию каната.
Я пнул ещё раз, что-то хрустнуло, пёс отпустил мою руку и тоскливо взвыл. Но при этом он не отступил. Судя по тому, как его правая лапа изогнулась влево, я понял, что повредил её. Бесстрашный пёс снова потянулся к моему горлу.
Теперь я был к этому готов и вместо того, чтобы использовать правую руку в качестве щита, я со всей силы ударил ею прямо ему в нос. Пёс тявкнул и снова отпрянул. С его пасти тянулись толстые нити слюны, он дышал и рычал, жадно смотрел на меня. Он не ел две недели, откуда в нём столько сил?
Не успел я пошевелиться, как Иона избрал иную тактику, вцепившись в мою левую ногу и яростно её терзая. Теперь я закричал. Велосипедные шорты не обеспечивали должной защиты, собачьи зубы впились в мою голень, и зверь впервые ощутил вкус крови. Я подался вперёд и принялся колотить его по голове. Я осознал, что фатально опоздал на долю секунды, чем Иона, и этого оказалось достаточно. Он выпустил мою ногу и бросился к открытому горлу, готовясь совершить финальный укус. У меня даже не было времени, чтобы отступить, когда меня оглушил громкий хлопок.
Оглушённый, я слышал лишь тихое поскуливание Ионы, умиравшего у моих ног. Я посмотрел в сторону двери и там в лучах света разглядел силуэт женщины с дымящейся винтовкой.
— Никогда не любила эту чёртову зверюгу, — произнесла она, заходя в комнату. Морщась, она опустила винтовку, закрыла глаза и нажала спусковой крючок, избавляя зверя от страданий. Она мгновение постояла, глаза закрыты, плечи сгорблены. Она выглядела самой одинокой женщиной во всём мире. Затем она взглянула на меня и улыбнулась своей самой милой и прекрасной улыбкой.
— Здравствуй, Ли, — произнесла Матрона.
* * *Я морщился, пока Матрона смазывала укус антисептиком. Лазарет выглядел точно так же, как когда я ушёл — чуть более пустые полки и чуть более скудные запасы в медкабинете, а в остальном, почти ничего не поменялось. Тут по-прежнему пахло трихлорфенолом, что показалось мне странно приятным. Впрочем, Матрона изменилась. Белая форма исчезла, её сменили военные брюки, футболка и куртка. Волосы её были неопрятными, а макияж превратился в воспоминание. Под глазами виднелись чёрные круги, а сама она выглядела жутко уставшей.
— Директор появился здесь с месяц назад и попытался захватить руководство, — рассказывала Матрона. — Веришь, нет, он начал устанавливать законы, раздавать приказы, управлять детьми.
Я мог поверить.
— Он пытался ввести карантин, хоть для этого и было слишком поздно, и правила похорон уже болевших мальчиков. Он выглядел вполне нормально, до одного дня, когда, внезапно, в нём что-то щёлкнуло. Он сказал Питеру… мистеру Джеймсу помочь похоронить одного мальчика, но тот был уже слишком болен, чтобы встать с кровати, и отказался. Я думала, директор решит его ударить. А тот просто разрыдался, и никак не мог остановиться. Он ушёл к себе, заперся и больше не выходил. Я несколько раз пыталась вытащить его, но в ответ слышала лишь плач. А потом, через несколько дней, и это прошло. У меня не было времени заглянуть к нему, мальчики умирали каждый день, а у директора первая отрицательная, вот я и решила, что разберусь с ним, когда всё закончится. Но, когда я попыталась открыть дверь, то услышала собачий рык, и я, в общем, не стала беспокоиться. Не хотелось хоронить обглоданный труп. До сих пор поверить не могу, что пёс его не тронул. Странно. — И добавила: — Тупой бестолковый ублюдок. Какая утрата.
Я не считал его смерть какой-то серьёзной утратой, но вслух этого говорить не стал.
— Значит, ты сама выкопала все могилы? — спросил я.
— Нет. Мистер Джеймс помогал. Поначалу.
— Но ты же не могла остаться единственной выжившей. Должен остаться кто-нибудь из мальчиков.
Мне не хотелось спрашивать о Джоне. Он был моим лучшим другом с тех самых пор, как мы начали здесь учиться семь лет назад, и, когда его родителей не смогли найти, его бросили здесь. Мама предложила забрать его с нами, но директор запретил — что если родители будут его искать?
— Из двадцати брошенных, осталось только трое — Грин, Роулс и Нортон.
Фамилия Джона была Свифт. Значит, мёртв.
— А, и мистер Бейтс, конечно же.
— Да? Я думал, он ушёл.
— Ушёл. — Матрона наложила на рану марлевую повязку и потянулась за бинтом. — Но где-то неделю назад вернулся. Я не спрашивала, но предполагаю, его жена и дети мертвы. Он немного… раним сейчас.
Бейтс был учителем истории. Крупный, мускулистый мужик, вечно носивший регбийные футболки в пятнах карри; слово «ранимый» было последним в списке тех, какие можно было бы использовать для его описания. Им восхищались мальчики-спортсмены, а на мальчиков-ботаников у него не было времени; его версия истории целиком состояла из битв и обезглавливаний. Он также возглавлял курс военной подготовки в Объединённом Кадетском Отряде школы, ему нравилось кричать на плацу, мазать себя ночным камуфляжем и водить дружбу с парнями из Территориальной армии, с которыми он тренировался раз в два месяца.
Мой папа не считал, что школам следует одевать четырнадцатилетних мальчишек в военную форму, учить их пользоваться оружием, создавать видимость, будто война — это самое весёлое, что может быть в жизни. Он сделал так, чтобы я познал реальность службы — кровь, смерть, грязь. «Не будь таким, как я, сынок, — говорил он мне. — Не будь убийцей. Не связывай свою жизнь со смертью. Хорошо учись, сдавай экзамены, найди нормальную работу».
Хватит об этом.
Помню, как однажды в пятницу папа стоял на краю бетонного плаца, по которому мы маршировали и наблюдал, как Бейтс красуется на учениях. В один момент Бейтс выкрикнул: «НАПРА-ВО!», выдерживая вторую «а» целую вечность, и ставя голос так, чтобы он звучал, как карикатурный сержант из фильма «Так держать». Папа рассмеялся так громко, что его услышали все. Бейтс покраснел и принялся таращиться на него до тех пор, что я начал думать, что его голова взорвётся. Папа смотрел на него в ответ, ухмылялся, пока Бейтс не распустил нас и не промаршировал в учительскую.