Возвращение в Чарлстон

 
Александра Рипли
Возвращение в Чарлстон
 
КНИГА ПЕРВАЯ
1900–1902
 
1
Преподобный Уильям Баррингтон прилаживал, пытаясь застегнуть, новый воротничок, эмблему своего сана и призвания, и руки у него тряслись. Его новый темный костюм мало что изменил: преподобный отец Уильям оставался все тем же Билли Баррингтоном двадцати двух лет от роду, и ему было страшно.
– Это всего лишь венчание, – сказал он себе, но ему стало еще хуже, когда он услышал собственный голос. Голос этот предательски дрожал. В сотый раз Билли пожалел о том, что мать заставила его сбрить бакенбарды, отпущенные в семинарии. И впервые о том, что в самом начале его поприща епископ вверил ему приход, хотя мог определить в помощники к более опытному священнику. А ведь после рукоположения, то есть всего неделю назад, ему казалось, что все сложилось прекрасно. И как же гордились его родители!
И вот теперь сидит он в этом взятом напрокат возке и говорит какие-то слова разбитой кляче, потому что боится ехать туда, где ему надо будет совершить церемонию. «Возлюбленные чада…» Это он снова решил попробовать голос. В ответ из леса, окаймлявшего с обеих сторон грязную дорогу, послышался издевательский отклик пересмешника и подняла голову старая лошадь. Билли рассмеялся и подстегнул ее, чтобы поторопилась. Минута страха была позади. Теперь он наслаждался очарованием ясного весеннего утра, звездочками цветущего кизила и благоуханием жасмина в лесу. Начиналось новое время года, первого года нового века, и ему предстояло освятить вступление мужчины и женщины в новую совместную жизнь. Что же плохого могло случиться, когда все в мире было так прекрасно и так правильно?
Билли свернул с дороги, и сердце у него забилось чаще, когда он миновал увитые плющом кирпичные колонны – знак въезда в имение Эшли Барони. Билли родился и вырос среди красноватых глинистых холмов и гор Южной Каролины. Всю жизнь он слушал рассказы об огромных плантациях в низменной части штата и теперь наконец должен был увидеть одну из них. Он чувствовал себя так, словно ему предстояло вот-вот встретиться с историей, открыть для себя тот самый патриархальный, доблестный и величественный Старый Юг, одно название которого в устах его деда звучало почти как «золотой век».
Дорога была вся изрыта глубокими колеями, ее края сильно заросли густой травой, оставшейся ширины едва хватало для лошади и легкого экипажа. На поля по обе стороны дороги наступал лес. Еще через полмили она плавно повернула. Билли увидел ветхие, потрепанные непогодой хижины, на их покосившихся крылечках росли в треснутых мисках и кувшинах пестрые цветы. Нигде не было видно ни души. Билли почувствовал укол разочарования. Таких негритянских поселков и у них в горах было предостаточно.
Но когда за новым поворотом дороги юноша увидел парк Барони, он непроизвольно натянул вожжи и, остановив экипаж, замер, очарованный открывшимся видом. Вековые дубы со стволами, покрытыми испанским мхом, высились по краям обширной лужайки, скорее луга, с подстриженной травой. На лугу паслись пять овец, рядом с ними резвились ягнята. Здесь же, напрочь не замечая ни апатичных овец, ни шаловливых ягнят, с высокомерным видом прогуливались десятки павлинов. И на все это, возвышаясь над полукружиями белых мраморных ступеней, смотрел сверху огромный дом – цвет его кирпичных стен от времени смягчился и стал розоватым, а колонны, несмотря на облупившуюся краску, были по-прежнему величественны. Билли не двигался. Он стоял завороженный чарами прошлого и слышал мерный звук своего дыхания.
Дом казался заколдованным замком, а когда юноша поднялся по ступенькам и вошел, это ощущение усилилось.
С противоположной стороны огромного холла за распахнутой дверью взору Билли открылись дорожка и лужайка, точно такие же, как те, что остались у него за спиной. В тени стен, вдоль всего помещения стояли столики с огромными букетами белых цветов, они смутно отражались в потускневших от времени зеркалах. Тяжелое благоухание было разлито в неподвижном воздухе. Неясно видимые, двоящиеся предметы, тишина и покой – все это казалось призрачным и ненастоящим. Билли глубоко вдохнул и затаил дыхание.
 
– Я вас понимаю. Жутковато, не так ли? – Голос прозвучал у него за спиной.
Билли вздрогнул и резко обернулся.
– Простите. Я не хотел испугать вас. Меня зовут Энсон Трэдд. Здравствуйте. – И мальчик протянул ему руку.
Билли сглотнул слюну.
– Здравствуйте, – ответил он. – Я – Уильям Баррингтон. Ваш священник.
Они обменялись рукопожатиями.
Энсон Трэдд улыбнулся, его улыбка, словно мгновенная вспышка, озарила полумрак помещения.
– Давайте уберемся подальше от этих ароматов, – продолжил он. – Вам как, разрешено пить до церемонии или только после? Я боялся нарваться на засаду, потому и шел так тихо. Не хотелось бы, чтобы папа застал меня с графинчиком в руках. Ну что ж, пойдемте? – И он провел Билли в чудовищных размеров столовую. Посреди нее стоял длинный, накрытый белой скатертью стол, а на нем – белый свадебный пирог, окруженный белыми же цветами. Шторы были задернуты, и все остальные предметы, кроме этого призрачного стола, были почти неразличимы.
Но Энсон в полумраке безошибочно двинулся к огромному буфету, и Билли услышал, как стекло звякнуло о стекло. А потом он прошел следом за Энсоном к двери в дальнем конце холла, и солнечный свет ударил им в лицо.
– За свадьбу, – сказал Энсон, подавая Билли рюмку. Билли щурился от ярких лучей.
Он только сейчас разглядел, что перед ним не мальчик, а юноша, видимо его ровесник. Его невысокий рост, легкость движений и худоба ввели в заблуждение молодого священника. Но теперь, вглядываясь в этот подбородок и рот, очертания которых казались еще жестче из-за золотисто-рыжих бачков, и в металлический блеск темно-синих глаз, Билли сам почувствовал себя мальчишкой. В ответ на тост он поднял свою рюмку. И хотя пить молодой священник не привык, на этот раз он был искренне благодарен за виски.
И еще он был благодарен Энсону за то, что тот, видимо, решил стать его добровольным гидом. Билли не пришлось задавать много вопросов, но уже через несколько минут он узнал, что Энсон приходится самым младшим братом жениху, а жениха зовут Стюарт. Есть еще средний брат, по имени Когер. Их отцу нравится, когда его называют судьей, хотя он удалился от дел очень давно, как только получил в наследство Эшли Барони. Кроме того, Энсон объяснил, что цветы, от которых Билли едва не стало дурно, – это гардении, а дом украшен ими в честь невесты, Маргарет Гарден.
– Ей приходится дедом, или троюродным дядей, или Бог весть кем тот самый путешественник доктор Гарден, который первым привез в наши края эти душистые штучки. Он тогда вернулся из Южной Америки или еще Бог знает откуда, и цветы назвали в его честь. Они пахнут так приторно, что мне становится худо.
Билли хотел сказать, что любит гардении, но подумал и решил, что не стоит. Епископ чрезвычайно внушительно объяснил ему, что в числе его прихожан будут члены самых старинных и прославленных в Южной Каролине семейств и молодому священнику следует быть весьма тактичным. Так что он ограничился словами:
– Вид у вас здесь прекрасный!
На лужайке по другую сторону дома было сравнительно пусто: там стояли только четыре длинных стола. Ковер подстриженной зеленой травы расстилался во все стороны и опускался к берегу зеленовато-коричневой реки Эшли. По обе стороны тропинки высились заросли азалий, ярко-алых и ярко-розовых.
– Нам повезло, – сказал Энсон. – Солдаты Шермана сожгли все дома на плантациях вдоль реки, кроме нашего: моя двоюродная бабушка Джулия запугала их и выгнала из имения. Папа говорит, что она могла бы нагнать страху и на самого Эйба Линкольна. Я ее почти не помню, но охотно этому верю. Как бы то ни было, наше Барони уцелело. Этот дом пережил и нашествие янки, и землетрясение. Плантация Гарденов – следующая за нами, выше по течению Эшли, они живут в том крыле здания, которое уцелело после пожара, кроме него, у них от дома ничего не осталось, поэтому венчание и будет здесь.