Отравленные клятвы (ЛП)

— Когда я буду отдавать тебе приказы, зайчонок, — бормочет он. — Ты будешь знать это.
Мое сердце замирает в груди. Так не должно быть. Но он смотрит на меня сверху вниз, его голос внезапно становится ровным и дымным, и я чувствую, как у меня перехватывает дыхание и учащается пульс.
— Садись, — снова говорит он. — Или ты будешь сидеть у меня на коленях.
Каким-то образом я заставляю свои ноги двигаться, протискиваясь мимо него к дивану. Я вижу ухмылку, играющую на его губах, и ненавижу его за это. Он заставляет меня чувствовать себя виноватой в том, что я этого не хотела, как будто это со мной все сложно, в то время как именно он принудил меня к браку, которого я не хотела.
Он садится на корточки перед камином, достает поленья из латунной подставки рядом с ним и вставляет между ними щепки для растопки, и это заставляет меня на секунду забыть, как я зла, потому что я так удивлена, что действительно вижу, как он разводит огонь. Я предполагала, что здесь будет охрана и персонал, как в особняке, что такой богатый и влиятельный человек, как Николай, ничего не будет делать для себя сам. Но, похоже, нас здесь действительно только двое.
В комнате тихо, и я сижу, сцепив руки на коленях, наблюдая, как он возится с огнем. Я не знаю, что будет дальше, но не могу представить, что это что-то хорошее. Я не понимаю, зачем он потрудился привести меня сюда. С таким же успехом он мог бы трахнуть меня в особняке или в своем пентхаусе, о котором он постоянно упоминает. Ему не нужно было увозить меня неизвестно куда.
Николай встает, отряхивая руки о темные джинсы, в которые он переоделся перед нашим уходом, и я снова поражаюсь его мускулистым размерам. Он высокий, с широкими плечами и заметными мышцами на руках и бедрах, темные джинсы и темно-коричневая ткань футболки туго натянуты поверх них. Он сгибает руки, и я вспоминаю, какими они были на ощупь на моей коже.
Я не хочу хотеть его, но волна тепла распространяется по мне, покалывая кожу, и я чувствую, как у меня пересыхает во рту, когда он подходит к тому месту, где я сижу на диване.
— Голодная? — Спрашивает он, и я понимаю, что голодна. Я не ела весь день, если не считать сухих тостов и фруктов, которые я попробовала, пока мы были в отеле. Но я ничто иное, как упрямство, когда дело касается Николая. Я не хочу давать ему что-то еще, чтобы использовать против меня.
Я пожимаю плечами.
— Я в порядке.
Он свирепо смотрит на меня, раздраженно выдыхая.
— Сколько раз мне нужно повторять тебе, что ты не обязана бороться со мной ни за что, Лиллиана? Я знаю, что ты голодная. Я спросил из вежливости, но я знаю, что ты почти ничего не ела этим утром, и я готов поспорить, что ты не обедала в особняке из вредности.
В этом он прав. Мысль о том, что у меня есть персонал, по-прежнему вызывает у меня чувство неловкости, и у меня не было ни малейшего желания спуститься на кухню и найти кого-нибудь, кто приготовил бы мне еду. Я не думаю, что мне разрешат готовить самой. Более того, я боялась столкнуться с его отцом, но я не собираюсь признавать это вслух.
— Где мы возьмем еду? — Скрещиваю руки на груди. — Я не думаю, что здесь, у черта на куличках, есть доставка суш.
— Я ненавижу суши, — сообщает мне Николай. — Но здесь много еды.
— Кто будет готовить? Ты? — На самом деле я довольно приличный повар, но я не собираюсь говорить об этом Николаю. Я отказываюсь быть его прислугой, пока он держит меня здесь взаперти.
— Таков был план. — Николай жестом приглашает меня следовать за ним. — Пойдем со мной. Я принесу тебе бокал вина, пока готовлю ужин.
— Оно будет отравлено?
Николай выглядит так, как будто он изо всех сил пытается сохранить свое терпение, что выводит меня из себя еще больше. Он не имеет права испытывать нетерпение, раздражение или что-либо еще. Он архитектор всей этой ситуации.
— Просто пойдем со мной, Лиллиана.
Он назвал меня Лиллианой, а не одним из своих прозвищ, больше с тех пор, как мы добрались до хижины, чем с тех пор, как мы встретились. Это похоже на своего рода победу, тем более что это означает, что я проникаю ему под кожу. Я не отказалась от идеи, что, если я буду его достаточно раздражать, возможно, он просто разведется со мной, когда устанет от меня в постели.
 
Итак, я соглашаюсь с этим и выхожу вслед за ним из гостиной.
Он ведет меня на огромную открытую кухню с большим островом из того же светлого дерева, столешницей из черного гранита и висящей над ней железной стойкой в деревенском стиле, на которой размещены всевозможные кастрюли и сковородки. Николай жестом предлагает мне сесть на один из барных стульев с кожаным верхом, а затем переходит к черной гранитной столешнице на другой стороне кухни, где стоит винный шкаф, сделанный из того же грубого железа.
— Кажется, я припоминаю, что тебе понравилось вино, которое мы пили за ужином в тот первый вечер. — Он снимает бутылку со стойки, плавно открывает ее и пододвигает стеклянный графин к тому месту, где он стоит. Все, что он делает, кажется легким и отработанным, и мне интересно, сколько времени он проводит здесь.
— Ты часто бываешь здесь? Чтобы побыть одному или… — Вопрос вылетает у меня из головы, и я останавливаю себя на полпути, проклиная себя за то, что проявляю хоть какой-то интерес ко всему, что он делает. Я сожалею об этом еще больше, когда вижу легкую ухмылку, которая появляется в уголках полных губ Николая.
— О. Я вижу, ты наконец проявляешь интерес к своему мужу. — Он протягивает руку, открывает один из деревянных шкафчиков и достает два бокала для вина, прежде чем подойти к черному металлическому холодильнику, где достает белый бумажный пакет и кладет его на стойку, но, пока, не отвечая мне.
Николай поворачивается, смотрит на меня, прислоняясь бедром к стойке.
— Тебе что-нибудь принести, пока вино остывает? Немного воды?
— Ты что, гребаный обслуживающий персонал? — Я свирепо смотрю на него. — Ты не отвечаешь ни на один вопрос? Я уже жалею, что вообще спросила.
— Ты не отвечаешь на очень многие мои вопросы. — Он лезет в другой шкаф, достает стакан и наполняет его водой, прежде чем подтолкнуть его через весь остров ко мне. На самом деле мне хочется пить, но я к нему не притрагиваюсь.
— Отлично. На самом деле мне все равно. — На стакане капелька конденсата, и я вспоминаю, что мой долгий дневной сон означает, что я выпила так же мало, как и съела сегодня. Я тянусь за стаканом, надеясь, что он не станет раздувать из этого проблему.
Николай разворачивает бумажный пакет, и я вижу два толстых стейка.
— Надеюсь, ты ешь мясо, — небрежно говорит он, начиная расхаживать по кухне. — Полагаю, я действительно не знаю, была ли ты просто вежлива на предыдущих ужинах и на нашем приеме.
— Если бы я не ела мясо, я бы не была вежливой. — Я чувствую себя немного дикаркой, глядя на стейки и другие блюда, которые Николай начинает выкладывать на прилавок: маленький красный картофель, пучок свежей на вид спаржи, сливочное масло, лимон и зелень. Я не смогу притворяться, что не голодна, когда он начнет готовить, если он вообще хоть немного умеет готовить.
— Конечно. Это было глупо с моей стороны. Когда ты когда-нибудь щадила мои чувства? — В его голосе слышен сильный сарказм, когда он подходит к тому месту, где я сижу, и ставит бокал с вином рядом со мной, графин в центр столика, когда одна из его рук с длинными пальцами обвивается вокруг края барного стула, его рука прижимается к моей спине.
— Ты уже моя, зайчонок, — бормочет он. — Мы можем узнать больше друг о друге со временем, если хочешь. Мы можем попытаться сделать из этого что-то вроде мирного брака… заключить перемирие, если хочешь. Но я буду терпеть твое поведение только до тех пор, пока это возможно. Я даю тебе достаточно пространства, Лиллиана, потому что я знаю, что это трудно для тебя, но со временем, если ты не обуздаешь это свое, казалось бы, естественное упрямство, ты повесишься из-за него.
От этого у меня мурашки бегут по коже, и мне приходится заставить себя сохранять невозмутимое выражение лица, не реагировать.