Хрустальная пирамида
— Эрик, Леона, это замечательная трактовка. Только прислушайтесь и к мнению режиссера, — сказал Тофлер. — Мы не исследователи пирамид, а съемочная группа. Как мы и хотели, на улице начинается дождь. По прогнозу, через час это будет сильнейший ливень с ураганом. У нас не будет более подходящего вечера, чтобы снять сцены сто двадцать три, сто двадцать один и сто двадцать пять. Так что, господа, срочно начинаем готовиться.
— Как и предполагалось, осталось неясным, что же такое пирамиды, — сказал предприниматель. — Только, Леона, один момент очевиден: вы — редкая для Голливуда интеллигентная суперзвезда.
— Точно, Леона. Полностью согласен, — сказал, поднимаясь, Эрвин Тофлер. * * *
В половине десятого Леона Мацудзаки в сопровождении троих членов съемочной группы стояла на скалистой поверхности посреди ливня с ураганным ветром и пляшущих вокруг волн.
Все заглушал грозный рев урагана. Продолжительные завывания ветра. Громкий стук дождя по камням. Грохот волн, беспрерывно бьющихся о скалы. Из-за всего этого говорить можно было только крича прямо в ухо собеседнику.
Невозможно было отличить бьющие по щекам и ногам крупные капли дождя от срывающихся с гребней волн брызг морской воды.
Все работники были в виниловых плащах. Раскрывать зонты, разумеется, не было смысла. Капюшоны и полы плащей развевались под напором дикого ветра; казалось, их вот-вот совсем сорвет. Несмотря на грохот бури, Леона слышала, как плащи хлопают по промокшим джинсам коллег.
— Как только я подам знак, поверни за тот угол и беги к входу в пирамиду. Поосторожней с волнами. Еще немного терпения!
Члены съемочной группы бегом скрылись за углом пирамиды. Двое побежали к входу, где стоял режиссер, один остался около угла. Встав боком к Леоне, он с портативной рацией, прижатой к уху, следил за режиссером в ожидании его сигнала.
Леона осталась одна в абсолютной темноте, наполненной завываниями бури и отдающимися в животе ударами разбивающихся о скалы волн.
Буря и мощный дождь терзали Леону, не считаясь с ее звездным статусом. Лицо и плечи болели от бивших по ним тяжелых капель.
Хотя стоял август, все ее тело дрожало от холода, а может быть, и от страха. По сигналу она должна была выбежать из-за угла и очутиться в свете направленных на нее прожекторов, увидеть улыбающиеся лица мужчин из съемочной группы. Но пока она оставалась за кулисами, приходилось в одиночку терпеть окружающую ее тьму.
Леона терпеливо ждала, пытаясь согреться, обхватив себя обеими руками, в то время как бурный ветер вокруг нее играл струями ливня, которые с грохотом рушились на камни, словно кто-то выплескивал водопады воды из огромных ведер.
Буря разыгралась не на шутку. Казалось, что, если не пригнуться и не переступать постоянно обеими ногами, ветер может отбросить ее в сторону. Хорошо еще, если отбросит к пирамиде; а если в море, в бушующие волны, то это конец.
Если хоть немного поддаться страху, губы тоже начнут дрожать вместе с телом. Она подумала, что крупным планом в этой сцене ее снимать не будут, но все-таки лучше, чтобы губы не дрожали.
На Леоне было только платье из тонкой белой ткани, наподобие тех, которые надевали древнеегипетские танцовщицы. С плеч на грудь спускалось крупное ожерелье. Залитое водой, оно казалось непомерно тяжелым для продрогшего тела.
Легкая ткань платья, промокшая под ливнем, плотно облепила ее фигуру. Леона понимала, что через нее все просвечивает. Волосы совершенно намокли, и по ним в рот постоянно стекала то ли дождевая, то ли морская вода. Туфли тоже были полны воды. Ногам было неприятно чувствовать прикосновение их промокшей кожи.
Ей почудилось, что ее готовятся принести в жертву. Ее одну оставили стоять здесь, посреди бешеного дождя, ветра и морских волн, как жертву во имя всего человечества.
Достаточно было чуть ослабить самоконтроль, и она расплакалась бы в любую минуту. Привыкшая к постоянным похвалам звезда, впервые столкнувшаяся с таким обращением, она начинала злиться и уже готова была заплакать.
Но Леона хорошо понимала, что и ее звездная жизнь, и восхищение со всех сторон были сплошной ложью. Это словно выигрыш в лотерею. Окружающие превозносят тебя, когда главный приз в твоих руках. Она всегда говорила себе, что, пока эта ситуация продолжается, нужно самой создать что-то действительно настоящее.
Вспомнив об этом, Леона даже испытала некоторое удовлетворение от того, что она, человек сильной воли, подвергнувшись таким испытанием, столкнулась с чем-то настоящим. Оказавшись в мире кино, она испытала такие же ощущения, как и сейчас, выйдя под удары урагана. Ей хотелось столкнуться с тяжелой ситуацией. Не настолько тяжелой, чтобы она грозила риском для жизни, но такой, чтобы заставила отбросить гордыню и смириться.
Да, она хотела именно такой ситуации. Многие актрисы для съемки подобных сцен используют дублеров, но Леона не желала этого делать. Если так подходить к работе, то какой смысл быть актрисой? Это как если б на фронте за солдата стрелял кто-то другой.
Сигнал все не подавали. Барбара Стрейзанд на ее месте уже кипела бы. Но Леона готова была ждать сколько угодно.
Промокшая и дрожащая, она медленно перевела взгляд вверх, к далекой вершине пирамиды. Слагавшие ее бесчисленные камни безмолвно принимали удары проливного дождя. Где-то в темноте их сменяло стекло.
Поднимая и опуская глаза, она оглядела пирамиду и решила повернуться, чтобы увидеть поливаемую дождем каменную башню, и в этот момент все ее тело окаменело. Она почувствовала, как волосы встали дыбом и мышцы разом напряглись.
За ее спиной, в каких-нибудь пяти метрах, тихо, затаив дыхание, стояло нечто ужасное.
У него не было волос на голове, мокрая от дождя белая кожа блестела. Большие круглые глаза, моргая, пристально смотрели на Леону. Нос и рот сильно выдавались вперед, в щели приоткрытого рта белел ряд острых треугольных зубов. Разрез рта шел от уха и до уха, но на положенном месте самих ушей не было, они стояли торчком по обеим сторонам головы — заостренные, как у волка.
Существо протянуло к Леоне правую руку и сделало шаг в ее направлении. К Леоне приблизилась его кисть, на которой было только три пальца.
Актриса громко закричала. Но на фоне сотрясающей весь мир бури ее голос был едва слышен. Ночь, наполненная грохотом ветра, воды и прибоя, впитала звук ее голоса, как промокательная бумага впитывает чернила. К удивлению, в этот момент неистовавший колокол на буе вдруг затих.
Леона, глядя на чудовище широко открытыми глазами, стала медленно терять сознание. В последнее мгновение она услышала, как чудовище произнесло скрипучим голосом: «Микул…» * * *
Когда она открыла глаза, над ней с озабоченными лицами склонились режиссер Эрик Бернар, Ричард Алексон и кто-то еще.
— Где я? — раздался ее шепот.
За их головами была грубая поверхность скалы, пространство вокруг заполнил туман.
Вдруг перед ее глазами всплыло лицо чудовища, и Леона с криком вскочила.
— Лежи, лежи, тебе нужно отдохнуть, — остановил ее режиссер, придержав за плечо.
Леона медленно повернулась на бок. Спиной и затылком она чувствовала прикосновение песка. Грудь и спина ее были покрыты полотенцем. Вдруг все ее тело затряслось от гнева. Губы тоже дрожали против ее воли.
— Ты вышла остыть после репетиции, и тело не выдержало ударов холодного дождя. Прости, пожалуйста, что мы так задержались с подготовкой, — сказал режиссер.
Леона осмотрелась вокруг. Она лежала на песке внутри пирамиды. Что, ее занесли сюда, когда она потеряла сознание? Наверное, когда она вбежала сюда во время съемки, дымомашина наполнила пирамиду этим туманом… Так она объяснила себе, почему все вокруг скрыто дымкой.
— Сколько времени я…
Она коснулась своих волос и тела. Они все еще были совершенно мокрыми.
— Сколько пролежала в обмороке? Каких-нибудь минут пять, — сказал режиссер, и остальные кивками подтвердили его слова.
Это было неожиданно. Ей казалось, что прошло гораздо больше времени.