Подглядывающая (СИ)

Нет-нет-нет!
Я никогда не вернусь в то состояние. Я – другой человек. Исцеленный.
Эти мысли превращают мою боль в злость.
Я разворачиваюсь – и возвращаюсь к рекламной тумбе.
А если я попала из одной клетки в другую? Вырвалась из мрачного мирка, чтобы попасть в светлый мирок? В Питере я точно также отгородилась от проблем, как делала это и раньше. Я гнала мысли об Эе, его бесчестной игре, выставке – но все равно чувствовала себя униженной и обманутой. И, хотя так отвратительно чувствовать себя гораздо проще, гуляя по питерским мостам, сути это не меняет.
А, может, выставка в Питере – это не зло, а благо?
Смотрю в замочную скважину на афише.
Может, это вызов?
Который я способна принять.
Как думаешь, Сережа?
Ловлю попутку.
Пробки.
Кровь молоточками стучит в висках. Я не строю предположений, не думаю, что и кого там увижу, – и как буду на это реагировать.
Хочешь войны, Эй? Я готова!
Врываюсь на выставку, – но мне нужно пройти еще два круга ада – очередь в кассу и очередь в гардероб. Мне душно, не хватает воздуха.
И вот я вхожу в выставочный зал. Сколько людей пришло поглазеть на душевное заболевание Эя! Они замирают у фото и долго их разглядывают. Обсуждают. Меня начинает мутить.
Сначала я вижу фотографии незнакомых мне людей. Никаких «звезд», никаких политиков! На это вовсе не было ставки, как плел мне Эй! Первый зал я едва ли ни пробегаю, пока не застываю перед баром.
Да, это настоящий бар с настоящим барменом. Посетители выставки садятся на высокие стулья, заказывают коктейли. Приглушенный свет, легкая саксофонная музыка, имитация сигаретного дыма. Там почти все настоящее.
Кроме двух женщин, пьющих вино за барной стойкой.
Это фотография меня и Ренаты в баре, куда мы поехали после мастер-класса. Размеры всех предметов на фото сохранены, и от того в первые секунды сознание игнорирует портретную рамку, заставляет воспринимать женщин, как реальных.
Я вижу Ренату.
Я вижу себя.
Моя спутница прекрасна. Мягкий, но внимательный взгляд. Едва заметная улыбка. Приподнятый подбородок. Лакированные ноготки постукивают по лакированной стойке. Густые черные волосы пострижены так ровно, что, кажется, царапают ее обнаженные лопатки. Спираль сигаретного дыма выглядит такой настоящей, что я чувствую его запах.
А я – та, другая – так крепко сжимаю ножку бокала, будто держусь за нее, – но при этом чуть наклоняюсь вперед, попав под притяжение Ренаты. Я помню то внутреннее напряжение – звон в ушах, мельтешение в мыслях, сердечную дробь. Я словно одновременно и охотница, и загнанный зверь. И фото передает мое состояние с волнующей и ужасающей точностью.
– Слушаю вас, мадмуазель! – обращается ко мне бармен.
Он то ли не внимателен, то ли я сейчас выгляжу так нелепо и ошарашено, что бармен не замечает моего сходства с портретом, – но это к лучшему.
Я отдираю взгляд от Ренаты, качаю головой – и вместе с толпой теку по направлению к гигантской замочной скважине, которую сегодня видела в телерепортаже.
У скважины – очередь. Пожилая сотрудница выставки запускает посетителей по двое, по трое. Я выстаиваю и эту очередь, чувствуя, как кровь, то приливает к щекам, то отливает. Вслушиваюсь в реплики вылезающих из скважины. Как же они немногословны, черт побери! На лицах – удивление, озадаченность, воодушевление. Это ни о чем мне не говорит!
Наконец, пригнув голову, в замочную скважину пролезаю и я.
Замираю.
Мои брови ползут вверх.
Это спальня Эя в предутреннем свете – увеличенная в несколько раз.
Окно на всю громадную стену. Вдоль стены – гигантские волны простыни. А на кровати сплю я. Обнаженная по пояс, с разметавшимися волосами. Лоб покрыт испариной. Губы искривлены. Пальцы мнут одеяло. Я чувствую себя так, словно наяву переживаю тот предутренний кошмар, который не помню.
– У нее что – оргазм? – слышу я смешок малолетки у меня за спиной.
Крепко сжимаю ладонь в кулак, чтобы не врезать пацану пощечину.
Пулей вылетаю из зала.
Едва не набрасываюсь на молодого вышколенного администратора. Требую Стропилова – но его нет, он был утром на открытии. Возможно, его уже нет в Питере.
 
– Ффото исспользовали ббез ммоего введома! – захлебываясь в звуках, кричу я.
Судя по выражению лица, администратор принимает меня за сумасшедшую.
– Покиньте здание, или я вызову полицию, – отчеканивает он.
Шарю взглядом по его лицу.
– Не ннадо пполиции, – отступаю на шаг.
Я сама к ним пойду.
  
Глава 23. День 298
 
На углу Богатырского-Гаккелевской меня подбирает пронзительно-голубой мерс, неистово-чистый, хотя на дороге – хлюпающая жижа подтаявшего снега. Я сажусь на сидение позади водителя. Хлопает дверь – и я оказываюсь в другом мире. Здесь тепло, легко пахнет духами, фоном звучит классическая музыка.
С адвокатом Алевтиной Станиславовной меня тоже связала Лейла.
У Алевтины волосы свернуты ракушкой – волосок к волоску. Над сверкающей звездочкой сережки – микронаушник от hands-free. Норковая шубка выглядит такой мягкой, что я крепче сжимаю штыри подголовника – усмиряю ладони. Глядя на Алевтину, я еще раз благодарю Лейлу за помощь – платную консультацию с таким адвокатом я бы позволить себе не смогла.
Рядом с Алевтиной сидит мужчина – помощник адвоката. На вид – мой ровесник. Такой же холеный, выглаженный, как и его начальница. Здоровается со мной кивком – будто тоже испытывает проблемы с речью.
– У нас десять минут, – сообщает Алевтина. – Потом у меня – примирительная встреча. Так что – к делу. Ваш случай подпадает под Статью 137 Уголовного кодекса «Нарушение неприкосновенности частной жизни».
– Угголовный?! Ккакое ммаксимальное ннаказание?
Алевтина бросает на меня короткий взгляд в зеркало заднего вида.
– Вы и в самом деле настроены решительно, – она позволяет себе улыбнуться – и тотчас же отвлекается на телефонный звонок. Включает громкую связь.
Уголовный кодекс – это очень хорошо. Это даже отлично!
– …Когда получили жалобу?.. Десять дней на обжалование… Пришлите копию жалобы на мой почтовый ящик. Простите, вторая линия…
Думаю, тюремный срок для Эя меня бы устроил.
Пытаюсь сдержать едкую улыбку.
– Итак, Эмма. По срокам. Незаконное собирание либо распространение сведений о частной жизни, составляющих личную или семейную тайну другого лица, без его согласия, повлекшие причинение вреда правам, свободам и законным интересам потерпевшего, – наказываются общественными работами, или штрафом, или арестом на срок до шести месяцев.
Алевтина говорит без единой паузы. Из-за этого вся информация сливается в одно непонятное нечто. Но главное я все же улавливаю – арест на срок до шести месяцев.
– Чтобы привлечь правонарушителя по этой статье, нужно доказать, что фотографии составляли вашу личную или семейную тайну. А также, что демонстрация фото повлекла причинение вреда вашим правам и свободам.
– Ккак доказать?.. – я растекаюсь по сидению.
Как доказать, что демонстрация моих кошмаров – это причинение… чего-то там… чему-то там?
Боже…
Алевтина словно разговаривает на другом языке.
– Выставленные снимки порочат вашу репутацию? Спрошу проще. Вы сняты в обнаженном виде? Если – да и, к примеру, вы преподаете, тогда публикация такого рода снимков может испортить вам репутацию.
Я качаю головой.
– Возможно, снимок разглашает тайну вашей личной жизни? – она неистово сигналит машине, что ее подрезала. – Например, вы сняты с любовником. И, если такой снимок попадет на глаза мужа…
– Ннет, нничего… ттакого.
Алевтина печально смотрит на меня в зеркало.
 
– Тогда напиши письменное требование убрать ваши фото.
Я откидываюсь на спинку кресла. Начинали с ареста, а закончили формальной бумажкой…
– Нне уберет.
– Тогда я рекомендую вам обратиться в полицию. Написать заявление на… как там его?