Подглядывающая (СИ)

Где мы?
Я оглядываюсь, выходя из машины. Парковка возле трассы забита почти полностью, но людей мало.
– Пойдем! – Эй улыбается – заразительно, искренне, будто ребенок – и куда-то тащит меня за руку.
Я начинаю догадываться о происходящем, когда мы останавливаемся у палатки с вывеской «Прокат». Мимо меня тащит тюбинги семья – родители и двое малышей. Их одежда покрыта такой коркой льда и прессованного снега, что я с трудом могу разобрать цвет курток.
– Да, Эмма, да, – не только словами, но и всем своим довольным видом подтверждает мою догадку Эй. – Сейчас мы с тобой повеселимся!
Он выбирает большой белый тюбинг в виде радужного пони, с мордой и хвостом.
Я понимаю – Эй не шутит. Смеюсь, качаю головой и, скрестив перед собой руки, отступаю. Но нам обоим ясно, что сопротивление бесполезно. Эй догоняет меня за пару шагов. Едва ощутимая подножка – и я мягко плюхаюсь на тюбинг. Барахтаюсь, пытаясь неловко из него выбраться, а Эй со всей прыти тянет тюбинг за трос.
– Ннет! Ннет! – сквозь смех, смешанный с ужасом, пытаюсь выдавить я, жмурясь и морщясь от снега, который летит мне в глаза, забивается в нос и рот.
Из-за этого я пропускаю момент, когда мы подъезжаем к горке – и понимаю, что происходит, только почувствовав резкий толчок в спину и сразу за этим – мгновение свободного падения.
– Аааааа! – без всякой запинки ору я, подпрыгивая на ухабах и снежных изгибах.
Люди разбегаются передо мной – к счастью. Потому что я не в силах управлять этой стихией.
Снег в рукавицах, под шарфом, в глазах, в ушах – шапка сбилась. Я все ору – так что чувствую снег и на вкус. Меня норовит вытряхнуть из тюбинга, вертит и штормит, а горка все не кончается.
– Аааааа!..
И вот, наконец, – через пару лет – скорость тюбинга замедляется. Некоторое время он скользит по инерции, а потом замирает.
Сижу, не веря, что все закончилось, все еще вцепившись в резиновые ручки. Ощущение такое, будто снег подо мной сейчас провалится – и все начнется заново. Но ничего не происходит.
Я разлепляю глаза, осторожно оглядываюсь. Я в стороне от основной ледяной трассы. Тюбинг до середины застрял в пушистом снегу. Вокруг – ни одного следа, кроме дорожки, проложенной моим радужным пони. Я улыбаюсь и, раскинув руки, падаю на спину, разноцветный резиновый хвост трется о мою щеку.
Сейчас впервые за полчаса я вспомнила о последнем сообщении Сергея.
Лежу до тех пор, пока сквозь сомкнутые веки не чувствую, что свет внезапно тускнеет. Открываю глаза. Надо мной нависает Эй.
– Ну, как ты? – издевательски, но вместе с тем тепло, спрашивает он.
– Нненавижу ттебя!
– Нет, ты меня любишь, Эм. Пора бы тебе уже признаться в этом самой себе.
Смеюсь и качаю головой.
– Ну, нет, так нет! – Эй хватает тюбинг за канат – и бежит к подъему на горку, а я смеюсь так, что не способна даже не раскромсанное «нет».
Я пытаюсь отплатить взаимностью, когда мы берем напрокат еще один тюбинг. Но от моего удара ладонями в спину, Эй только шагает вперед, а вовсе не кувыркается с горки, как планировалось. Зато снова с горки лечу я. Потом я уже съезжаю на тюбинге по собственному желанию. То одна, то в сцепке с Эем, то утащив его тюбинг в виде акулы и заставив пижона догонять меня на пони.
Не помню, когда я так веселилась в последний раз.
Не помню, когда я вообще так веселилась.
Я столько раз забиралась на горку, столько потратила на это сил, что поздно вечером, когда небо стало насыщенно-синим и зажглись фонари, до машины мне захотелось ползти на четвереньках. Но я мужественно иду на своих двоих. Эй то и дело ласково подталкивает меня в спину – то ладонью, то подколками.
– Ты визжала, как свинка, – сообщает мне Эй, и я слышу, как он стряхивает с себя снег перчатками.
– Ммм, – только и могу возразить я, волоча ноги.
– Да-да, маленькая, розовощекая свинка.
– Ммм…
– Нет, не телушка. Ты меня не убедишь.
Я смеюсь, запрокинув голову.
Какое же синее небо! И такая маленькая, будто нацарапанная, луна.
Запихиваю себя в машину. Она быстро прогревается, снежная корка на мне начинает таять и стекать под одежду. Мне становится жутко мокро и жутко жарко, но я сижу, не шевелясь. Эй, перегнувшись через сидение, сам пристегивает меня ремнем безопасности.
 
– Поехали ко мне, – говорит он – и включает первую скорость.
Машина тихонько трогается.
Это предложение меня отрезвляет. Не двигаясь, кошу взгляд в сторону Эя.
– Ты не так меня поняла. Я просто приглашаю тебя в гости – вот и все. Без обязательств. Ничего не будет, если ты не захочешь, – он бросает на меня мимолетный взгляд и отвлекается на дорогу. Я вижу, как приподнимается в улыбке уголок его губ, прежде, чем Эй произносит следующую фразу: – Может, не будет, даже если ты захочешь. Посмотрим.
Хмыкаю.
Улыбаюсь.
– К тому же, сейчас на нашей планете нет более подходящего места, где бы я мог продолжить свою историю. Ну что, договорились?
Киваю.
Сейчас я не могу придумать ни одной причины, по которой должна ему отказать.
Когда мы подъезжаем к его дому, сиреневая ночь уже растекается над крышами.
Небо хрустальное, бескрайнее, звездное – смотреть бы на него и смотреть. Но изо рта валит пар – стремительно холодает. Успеваю продрогнуть еще до того, как поднимаюсь на крыльцо.
Дом тепло дышит мне в лицо запахом сосны, к нему примешивается запах кота – хотя с нашего последнего приключения прошло больше месяца.
Эй принимает у меня куртку, шапку, шарф и варежки – мокрые насквозь – и вешает на спинку кресла, стоящего у батареи. Мои джинсы тоже промокли, но об этом я молчу.
Эй возвращается из спальни с фланелевой рубашкой в клетку и пледом, протягивает их мне. Когда я беру вещи, мы соприкасаемся друг с другом взглядами и кончиками пальцев, и от этих прикосновений в солнечном сплетении просыпается волнение.
– Я в душ. Ты со мной? – спрашивает Эй так запросто, что становится понятно – ответ он и так знает.
Но, на всякий случай, качаю головой.
Слушая, как льется вода в душе, я брожу по его обезличенным комнатам – по всем, кроме одной. Как и в прошлый раз, она заперта. Давлю на дверную ручку сильнее – а вдруг? – но дверь не поддается. Шум воды в душе обрывается.
Эй выходит из ванной лишь в махровом полотенце, обвязанном вокруг бедер. Вторым полотенцем вытирает мокрые, взъерошенные волосы. Кроме этого эффектного появления, Эй не делает ни одного намека ни словом, ни движением, ни взглядом. Мне хочется улыбаться.
Он уходит на кухню и возвращается со стаканом, на треть наполненном виски. Легкое движение руки со стаканом – кубики льда ударяются о стекло – нет, не будешь? Не отвечаю – что равнозначно согласию. Наше взаимопонимание в эти минуты настолько полное, что общение превращается в увлекательную игру.
Отставив стакан на пол, Эй присаживается на корточки у камина, разжигает огонь. Я сажусь напротив, в кресло, на спинке которого развешана одежда. Кутаюсь в плед.
Сейчас, когда Эй не видит меня, очень сложно оторвать взгляд от его широких, рельефных плеч – и вскоре я перестаю даже пытаться. В одежде Эй кажется тоньше, худее, а без одежды – будто увеличивается в размерах.
Мои ладони помнят, какие на ощупь его плечи.
Откидываю плед и медленно подхожу к Эю. Останавливаюсь у него за спиной. Он замирает, не донеся полено до огня. Присаживаюсь на корточки, почти касаясь Эя, – наверняка, он чувствует обнаженной спиной мое тепло. Протягиваю руку – и беру стакан с виски. Пригубливаю – горько, почти гадко. Второй глоток проскальзывает в меня спокойней. Поднимаюсь.
Эй бросает-таки полено в огонь. Поворачивается ко мне лицом. Его глаза оказываются на уровне края моей рубашки. Медленно перетекая по мне взглядом, Эй поднимает полову.
 
– Эм… – внезапно охрипшим голосом говорит он. Поднимается, берет стакан у меня из рук и делает большой глоток. – Давай, я приготовлю тебе глинтвейн.
Молчу, ведь сегодня мы понимаем друг друга без слов. И то, что я не хочу глинтвейн, и то, что его надо готовить – дать нам обоим время и пространство для мыслей.