Подглядывающая (СИ)

Я сбегаю в уборную.
Опираясь о раковину, я смотрю на себя в зеркало. Если бы отражение могло говорить... Я словно потеряла ориентиры – что делать, во что верить? Эю верить нельзя – я давно это поняла. Но как насчет того мужчины, которым он стал сегодня? Это тоже вранье? Или, и в самом деле, – история?
Любопытство – страшная сила. Возможно ли, что сейчас мной руководит оно, а не здравый смысл? Или то странное, сбивающее с толку чувство, которое будит во мне Эй? В нем словно уживаются два человека – пижон и аристократ. От одного я хочу держаться подальше, второй – интригует и притягивает.
Эмма, давай, начистоту. Притвориться хорошим намного проще, чем притвориться плохим. Если человек кажется двуличным – он и есть двуличный. Сколько бы в нем не было меда, ложка дегтя делает его непригодным для отношений.
Я подумала – отношений?!
Брожу вдоль раковин, покусывая кончик ногтя. Стук каблуков бредет за мной по пятам.
Бессонница. Вечер без Сергея. И вино.
Вот три составляющие моего смятения.
Они – словно пар на стекле. Отражения не рассмотреть.
Присаживаюсь на тумбу.
Попробую взглянуть на предложение Эя с другой стороны. Чего хочу я? Если не думать о последствиях, если не просчитывать ходы. Я хочу узнать историю Эя. Хочу узнать историю брюнетки. Хочу узнать, как эти истории связаны с тайными фото.
Решено.
Расправив у двери плечи, возвращаюсь к Эю.
Он подает мне пальто.
Мы выходим из кафе и останавливаемся на крыльце. Ощущение такое, будто я только что приоткрыла ту самую дверь, за которой меня ждет удивительное и неизведанное. Снег падает хлопьями, концентрируясь под лампами фонарей. Я бы не отдернула руку, если бы Эй сжал мою ладонь, – но он не делает этого.
Удивительно тихо, только о дверь едва слышно, глухо разбиваются звуки джаза. Кажется, если затаить дыхание, можно услышать, как падает снег.
Легкий скрип кожаных перчаток – Эй надевает их. Смотрит на меня так мягко, что у меня снова возникают мысли о снеге.
– Пойдем?
Его машина почти бесшумно скользит по дороге. Незнакомые улицы, пятиэтажки с потухшими окнами, заснеженные дворы. Светофоры мигают желтым, мы летим по городу. Мне спокойно, и хочется, чтобы это путешествие длилось долго.
Мы останавливаемся возле плохо освещенного двухэтажного кирпичного здания. Надпись на табличке у двери не разобрать. Окна первого этажа забраны ржавой решеткой. Здание старое, но не заброшенное – к нему ведет расчищенная, припорошенная снегом дорожка.
– Подожди меня здесь.
Эй взбегает по крыльцу, барабанит кулаком в дверь. Ждет. Снова барабанит. Наконец, одно из окон вспыхивает желтым, отбрасывает мутный прямоугольник на снег.
Дверь открывается. Эй что-то говорит – тихо, спокойно – и заходит во внутрь.
Поглядываю на ключи, которые Эй, на этот раз, оставил в замке зажигания.
Стану ли я жалеть о том, что согласилась приехать сюда?
Эй возвращается. Окно за его спиной гаснет, поэтому я не сразу выхожу, когда он распахивает дверь машины.
Ладно.
Раз уж я здесь.
В темноте, будто воришки, мы проскальзываем в просторное пустое помещение. В большие окна льется нежный свет заснеженной улицы. На стенах – рукописные объявления, доска почета, плакаты с мелкими картинками, которые я не могу рассмотреть.
– Эм?
Я оглядываюсь.
– Нам сюда.
Сюда – это вниз по лестнице. В подвал.
Голос у Эя спокойный, уверенный. Но ведь таким голосом обычно и вовлекают в неприятности.
Иду. Медленно.
Эй не торопит меня. Когда спускаемся на пролет, становится совсем темно. Эй зажигает фонарик на мобильном телефоне, и дальше я плетусь по дорожке, высвеченной на бетонном полу, – пока не упираюсь в металлическую дверь. Эй открывает ее ключом. Три поворота – машинально запоминаю я. Тихий скрип. Эй пропускает меня вперед – в темноту.
Что я увижу?
Дверь закрывается.
Чернота.
Щелчок выключателя.
Треск, всполохи белого света над дверью.
Я мысленно сжимаюсь. Я готова к чему угодно.
Лампа загорается.
Я застываю, не сразу разобрав, что именно вижу.
 
Помещение размером со школьный класс. Без окон.       Заставлено видавшим видом оборудованием, предназначения которого я не знаю: какая-то штуковина из нержавейки, напоминающая огромную кофемашину с таймерами и светильниками, здоровенная панель с вентилями, еще одна «кофемашина» – на рельсах под потолком. Вдоль стены – мелкая ванная с кюветами.
– Видишь, Эм, не так уж и страшно, – говорит Эй, но пока я не могу с ним согласиться.
Он снимает кашне и вешает его на спинку стула.
– Знаешь, что это?
Пожимаю плечами. Что-то кажется знакомым. Будь освещение получше…
– Это фотолаборатория.
Я делаю глубокий вдох. Точно! Никогда не была в фотолабораториях, только видела огромные современные аппараты в печатных центрах – ничего похожего на то, что стоит здесь. Но из старых фильмов просочились в память образы. И если присмотреться, у дальней стены, в полумраке, можно различить несколько снимков, прицепленных прищепками к веревке.
Эй нажимает на кнопку – и включается красный фонарь. Затем выключает жужжащую лампочку.
– Так лучше.
Теперь все красное – наши лица, одежда, машины – кроме дальних уголков, куда не пробивается свет.
– Лаборатория очень старая. Здесь учат детей основам фотографии уже пятнадцать лет.
Эй что-то берет со стола, подходит ко мне – и тогда я вижу в его руках старый фотоаппарат «Зенит» в черно-серебристом металлическим корпусом. Тяжелый. Таким когда-то снимал мой отец.
– Я был здесь одним из первых учеников.
Эй подносит фотоаппарат к лицу, прицеливается. Отводит затвор – будто взводит курок.
Щелчок. Тяжелый, глухой – совсем не похожий на стрекот фотоаппарата Стропилова.
Сердце вздрагивает.
Снова щелчок.
Я отворачиваюсь.
– Здесь нет пленки, Эм, это просто игра.
Эй внимательно рассматривает фотоаппарат: настраивает объектив, нажимает на какие-то кнопки.
– В одиннадцать лет я увлекся фотографией. Пропадал в этой самой лаборатории целыми днями – родители всегда знали, где меня искать. Тогда оборудование стояло другое, хотя не скажу, что поменялось все. Фотоувеличитель, – Эй указывает на «кофемашину», – новый. «Мокрый стол» – вот эти ванночки для проявки пленки – тоже новые. А снимки по-прежнему сушатся на веревке.
Его голос – единственный звук в этом помещении – колеблет воздух и вместе с ним – невидимые мембраны внутри меня. Я присаживаюсь на край стола. Я готова услышать историю Эя.
– У меня был очень толковый учитель, мастер своего дела. Звали его Юрий Викентьевич. Молодой, но уже известный – несколько выставок в Москве, одна – в Париже. Возиться с детьми для него было чем-то вроде хобби. Пока дети постарше проявляли пленку в лаборатории, он мог с нами, с младшими, в коридоре на подоконнике играть в шахматы.
Он любил бумажные книги. Любил кофе – пил растворимый, чашку за чашкой. Но больше всего он, конечно, любил фотографию – на эту тему он мог говорить часами. Он видел на снимках такие нюансы, такие детали, которые мы, дети, не могли заметить, даже если бы уткнулись в фотографию носом.
И вот однажды, год спустя, к нам в группу пришла девушка. Обычно новичков приводили мамы, за ручку – как и меня когда-то. А она пришла сама. Взрослая – на целых четыре года старше меня. Непостижимая. Нереальная. И звали ее тоже непостижимо и нереально – Рената.
Она казалась мне очень красивой. И дело было не в толстенной черной косе, не в синющих глазах, а в том, каким движением она эту косу убирала с плеча, и как глубоко затягивал ее взгляд. Стоишь, смотришь на нее, не мигая – а взгляд отвести не можешь. Я быстро это просек, так что, когда мы сталкивались, я ей в глаза не смотрел – только себе под ноги.
 
В чем-то она напоминала тебя. Ну и что это за взгляд такой, Эм?! Да, напоминала. Я заметил эту связь, когда выслеживал тебя возле арки. Ты шла, опустив голову, хотя не было похоже, что у тебя тяжело на душе. Ты либо от природы была рассеянной, либо специально старалась не концентрироваться на происходящем вокруг, чтобы дать отдохнуть своему мозгу, привыкшему сочинять истории по любому зевку или чиху прохожего.