Рассказы о любви (сборник)

Она уже сама чувствовала, что скатывается куда-то вниз, особенно в глазах клиентов, что она уже не так прилежно внимает всем этим историям, не так заинтересованно, как раньше, обсуждает их квартирные интриги, суды, измены, планы, а что она уже слушает все это как бы машинально, кивая и хлюпая носом в поисках носового платка, но что сквозь всю эту дребедень, накипь, пену жизни просвечивает то, главное, муки ЕГО. И, попутно, муки ЕЕ.
И наконец баба Оля окончательно определилась в жизни.
Она плюнула на все условности.
И главнейшей своей задачей баба Оля почитала теперь не страхование и не сбор взносов, а внушение погруженным в персть земную клиентам, именно что внушение мысли, что есть иная жизнь, другая, неземная, высшая, сеансы, допустим, девятнадцать и двадцать один, кинотеатр «Экран жизни», Садово-Каретная.
Глаза ее при этом сияли сквозь толстые очки.
Зачем и почему она это делает, баба Оля не знала, но ей было необходимо теперь нести людям счастье, новое счастье, нужно было вербовать еще и еще сторонников «Робика», и она испытывала к редким новобранцам (новобранкам) нежность матери — но, с другой стороны, и строгость матери, была их проводником в том мире и охранителем от них правил и традиций. У нее уже имелась толстая тетрадка с переписанными из газет статьями о Роберте Тейлоре и Вивьен Ли.
Там же были вклеены портреты и кадры из фильма, тут поработал никуда не годный зять под красным фонарем в своей сомнительной фотолаборатории: с паршивой овцы!
Худо было то, что орды теток и бабок слетались на священнодейства, это уже был какой-то содом и гоморра, рыдания, истерики, ходили по рукам поэмы.
Был установлен день рождения «Робика», и они отмечали это свое рождество в фойе кинотеатров, пили кагор и беленькую, шумели перед сеансом, а баба Оля, как строгий жрец, праздновала одна дома на кухне.
Встречаясь, они рассказывали друг другу как было, баба Оля же не допускала до себя эти их пустяки, хранила свою тайну, но в тиши ночей сама писала стихи и потом неудержимо поверяла их своим клиентам, выбрав момент.
Не бабулькам же декламировать, им прочтешь, они тут же читают тебе в отместку доморощенные глупости типа «И много девушек так сладко перещупал», тьфу!
Баба Оля проборматывала свои возвышенные стихи особо избранным клиентам. Она торопилась, шмурыгала носом, очки заплывали слезой.
Слушатели маялись, глядели в сторону, как тогда, когда она, расчувствовавшись, пела в полную мощь, и баба Оля понимала всю неловкость своего положения, но ничего не могла с собой поделать.
Где, когда и как постигает человека страсть, он не замечает и затем не способен себя контролировать, судить, вникать в последствия, а радостно подчиняется, наконец найдя свой путь, каким бы он ни был.
«Это безобидно, — твердила себе баба Оля, счастливо засыпая, — я умная женщина, а это никого не касается, это, наконец, только мое дело».
И она вплывала в сновидения, где один раз даже проехалась с Робертом Тейлором на открытой машине, оба они сидели на заднем сиденье, больше в ЛАНДО никого не было, даже шофера, и ОН полуобнимал плечи бабы Оли и преданно сидел рядом.
Вот кому расскажешь такое!
Однажды только был позорный момент, потому что не шляйся ночами (как сказала дочь-географ)!
Баба Оля шла развинченной походкой после сеанса где-то у черта на куличках, чуть ли не у Заставы Ильича — охота пуще неволи, — и ее обогнал молодой мужчина, высокий, полный, в шапке-ушанке с опущенными ушами (а баба Оля шла по-молодому, кубанка набекрень, и чуть ли не пела в мороз, напевала «Растворил я окно»), и этот молодой человек на ходу, обогнав бабу Олю, заметил:
— Какая у вас маленькая нога!
— Шшто? — переспросила баба Оля.
Он приостановился и задал вопрос:
— Размер ноги какой?
— Тридцать девять, — удивленно ответила баба Оля.
— Маленькая, — печально откликнулся молодой человек, и тут баба Оля ринулась мимо него домой, домой, к трамваю, хлопая портфелем.
Но затем, ночью, уже по трезвом размышлении, жалкий и больной вид молодого человека, его шаркающие подошвы, небритый, запущенный облик и тем более темные усики смутили бедную бабу Олю: кто это был?
 
Она пыталась сочинять о нем известные истории типа мама умерла, нервное потрясение, уволился, сестра с семьей не заботится и гонит и так далее, но что-то тут не совпадало.
Баба Оля, несмотря на упреждающие крики дочери, следующим вечером опять поехала на фильм туда же, на тот же сеанс.
И она начала понимать, посмотрев еще раз на Тейлора, кто встретился ей на темной улице после кино, кто это шел больной и запущенный, тоскующий, небритый, но с усиками.
И действительно, если подумать, кто еще мог таскаться искать свою любимую, когда о ней забыли в целом мире, кто мог бродить по такому месту, как Застава Ильича в 1954 году, какой бедный и больной призрак в маловатом пальто, брошенный всеми, бродил, чтобы явиться на мосту Ватерлоо самой последней душе, забытой всеми, брошенной, используемой как тряпка или половик, да еще и на буквально последнем шагу жизни, на отлете…
  
Как Пенелопа
 
Жила-была девушка, обыкновенная, ничем не примечательная, никому особенно не нужная, кроме мамы. Никто на эту девушку не обращал внимания, не дарил ей цветов (мама на день рождения не в счет).
Девушка к этому привыкла. Она была какая-то несуразная, слишком высокая, но не такая как модель; чего-то не хватало.
Может быть, сказывалась ее сдержанность, даже какая-то суровость. Она училась в малоизвестном университете на факультете, как она выражалась, «елок и палок». Туда на бесплатное место было поступить много проще, и в дальнейшем наша незаметная девушка должна была затеряться в лесах, работать по учету этих елок-палок и сидеть в какой-нибудь конторе, оформлять бумажки.
Они пока что жили с мамой в своей маленькой квартире в блочном доме на четвертом этаже. Все было как у всех, нормальное существование, только одна квартира по дороге наверх была как страшная пещера — там жила семья настоящих разбойников, они держали в страхе всех соседей. Там происходили вечные войны, даже стены и полы дрожали от стуков и грохота. Девушка проходила мимо сильно помятой железной двери нижней квартиры всегда с бьющимся сердцем. Тамошняя мать со своим кипящим семейством вечно справляла ежедневные праздники жизни, и иногда этот бешеный карнавал вываливался, как из мясорубки, на лестницу с песнями, драками и криками «убивают».
Девушка боялась их, и на улице тоже всех боялась, одевалась потемнее, шапку натягивала до бровей, сутулилась. Приходилось ведь поздно возвращаться с языковых курсов, у них в елочном университете завели такое довольно недорогое обучение в расчете на мировой авторитет родных лесных запасов и на их дальнейшую распродажу за кордон. Девушка восприняла этот дар судьбы с полной серьезностью и зубрила английский каждую свободную минуту. Мама ей помогла, рассказав о методе обучения дедушки Ленина — сначала этот малоизвестный Ленин переводил полстраницы на русский и тут же переваливал переведенный кусок обратно на иностранный. Данный метод пригодился нашей девушке, которую звали Оксана. Имя у нее было торжественное и красивое, но сама девушка считала, что она ему не соответствует, ей больше бы подошло простое «Лена» или «Таня». Или, на худой конец, церковное «Ксения».
Оксана пыхтела, переводя лесотехнические тексты туда-сюда, осваивала английские названия пород деревьев, все эти «дубы» (oaks), «березы» (birches) и «ивы» (willows), а также искала такие редкостные для англичан термины, как «сплав», «трелевка» и «лесоповал». Ни больше ни меньше как учащихся готовили к каторжной работе в лесах Англии, чтобы потом гнать бревна по Темзе, а там и без нас безработица, роптали другие посетители курсов, которые хотели освоить прежде всего разговорную речь.
Мама ее пока что пребывала без работы, хотя уже не претендовала на то, чтобы быть редактором, а пыталась устроиться хотя бы корректором. Она пробовала звонить по объявлениям, и ей предлагали рукописи для редактирования на испытательный срок, полагалось все сделать быстро, за две недели — в первом случае перевод романа в двух томах, затем фантастический боевик нашей авторши мелким шрифтом пятьсот страниц и наконец перевод учебника по фармакологии, часть первая и вторая. Мама Оксаны сначала хохотала над этими текстами и цитировала самые удачные места Оксане (особенно отличался фантастический боевик со словами «по улице шла прохожая» и «он сел на стул за стол»). Потом мама пыхтела, не спала ночей, исправляла все до запятых, а как же. А затем каждый раз ей приходилось вызванивать заказчиков и выслушивать одно и то же от их секретарш: «Спасибо, вы не прошли испытательный срок». Оксана плохо относилась к этим издательствами, справедливо подозревая, что таким образом они вообще обходятся бесплатной и высокопрофессиональной редактурой. А ее мама, наоборот, горевала, что утратила профессиональный уровень.