Полынь - трава горькая (СИ)
— В окно лез…
— В перевязочную, в перевязочную, — изображая бурную деятельность, суетилась сестра, утаскивая за собой Романа.
— Я тебя во дворе подожду, — пообещал Сергей.
Женщины из коридора потихоньку рассасывались по палатам.
— Ребеночка она не доносила, — шепнула Сергею Нина, — тоскует по нему.
— Она что ли правда хотела…
— Да!
— А ты как с ней рядом оказалась? Тебе же лежать велели.
— Я в туалет пошла, если с осторожностью — можно… А тут она, уже окно раскрыла, я схватила, давай держать, она вырываться.
— А Рома откуда взялся?
— Со двора! Я кричала, а он полез и в окошко запрыгнул, если бы не он, мы с Ирой вместе вывалились бы…
— Весело тут у них, не родильное отделение, а дурдом какой-то. Может, в частную клинику тебя перевести?
— Нет! Что ты, здесь хорошо, женщины добрые, мы перезнакомились уже. — Она обвила шею Сергея руками, быстро поцеловала. — Ну все, в палату не ходи, не надо, соседок моих смущать. Мы тут сами, не беспокойся, — она отступила, прижала ладонь к животу, подняла глаза на Сергея, улыбнулась. — Я слышала, что ты кричал…
— Да, только не правильно
— Это почему?
— Потому, что вас обоих люблю, вот как надо было.
— А вы тут что, папаша? — на Сергея грозно наступала уборщица в темном халате с зеленым кантом, розовых перчатках, половым ведром и шваброй наперевес, — мужчинам не положено!
— Он уходит уже, — Нина взяла Сергея за руку, приложила и его ладонь к животу. — И мы тебя любим! Очень-очень! Под окошко приходи еще…
Поцеловала его еще раз в щеку, вошла и прикрыла за собой дверь.
— Нина! Чего там?
— Рассказывай скорее!
— Ира где?
Услышал Сергей приглушенные женские голоса и, уходя подумал, что прав Константин Михайлович, в отдельной палате Нине было бы хуже.
Нина добралась до своей кровати, легла, закрыла глаза, прислушалась к себе. Это становилось привычным — общение с малышом. Теперь она испугалась и живот опять затвердел, она вспомнила высоту окна… Счастье, что Рома оказался во дворе, успел. Только думать про это нельзя, надо расслабиться, как Константин Михайлович велел. Чудесный он доктор! Иру успокоил сразу, теперь она спать будет. Нина тоже хотела бы заснуть, но не смогла. Стала прислушиваться о чем женщины переговариваются. О заведующем отделением, о ком же еще!
— Он прямо на руки Иру взял и понес, как в кино, — взахлеб рассказывала Зоя, — а сестры забегали, забегали, вот он им теперь задаст, что на посту никого не было.
— Михалыч моих всех принимал, — перебила Маша, развалившись на подушках — у нее свои были две, да одна больничная. Зойка сидела рядом на стуле, а Ганя, та, что мешала украинский с русским, на свободной кровати напротив Маши, — у меня ведь резус-фактор, вообще говорили не рожу, — завела любимую тему Маша. — За первым разом к нему пришла, плачу-заливаюсь, ребеночка хочется! А он как цыкнет на меня: "Чего ревешь, хочется, так вынашивай", лечение назначил. И вот, — она развела руки над объемным животом, — девочка там, — погладила с любовью, — он уже и на УЗИ посмотрел.
— Зараз бы двойню родить, — мечтательно завела глаза Ганя, говор у неё был мягкий, тягучий.
— Что ты! — махнула рукой Зойка, слезла со стула, подошла к окну, — Ой, гляньте, швабра-то наша, Кристина Батьковна пошла.
— Она така Кристина, як я балерина, — буркнула Ганя, — сука она, шалава!
— Это да, все знают, — вздохнула Маша, помолчала и прибавила, — кому надо было, Бог не дал, а кому дал, те не приняли.
Нина повернула голову, приподнялась,
— Это вы про что? Мария…
— Тетей Машей зови, чего там. А мы думали, ты спишь, чаю не предложили. Выпьешь?
— Давайте, — Нина осторожно села. — Кристина — это кто?
— А певичка из ресторана, на ней только ленивый не лежал, — заторопилась Зойка, — она в нашей палате была, вон где Ганька сидит. Да и не Кристина она, на самом деле Леной зовут, Кристину придумала для сцеееены, — Зоя смешно скособочилась, заломила руки и свернула голову к плечу. Маша засмеялась, колыхая животом.
— Да будет тебе цеплять её, пусть живет как может, — отсмеявшись она достала заварку из тумбочки. — Давай лучше кипяток организуй. Ты у нас самая ходячая.
— А как не цеплять, теть Маш! Я же с ней в одном подъезде живу, все знаю. И как она с приезжим этим командировочным крутила, и как обворовала его. Мужик-то порядочный, в милицию не пошел, адрес бы знать, нашла бы я его!
— На що тебе? — удивилась Ганя.
— А младенчик отказной от него же! — Зойка набрала в кружку воды, достала из-под подушки кипятильник. — Залетела она, шантажировать мужика хотела, это мне все тетка её рассказала, она у подъезда на лавочке сутками сидит, рот не закрывает. Местные новости на канале «Наш Двор». И про Ленку все выкладывала. Да… — кипятильник нагрелся, вода в кружке запузырилась. — А не сумела найти, командировочный тот переехал, или еще что, а может нарочно неверный ей дал адрес-телефон. Время для аборта она упустила. Вот тут и началось, как она только над младенчиком не измывалась, и лист лавровый пила, и ванны горячие делала, так что жопа волдырями покрывалась, и со стола прыгала, чуть ногу не сломала.
— Зачем со стола? — не поняла Нина.
— Шоб скинуть, — пояснила Ганя, — от курва погана.
— Так и скинула в шесть месяцев три недели, допрыгалась, — нахмурилась Маша, — хорошо Михалыч в ту ночь как ее привезли дежурил, ребеночка спас. Золотой доктор.
— Отряхнулась и пошла, — возмутилась Зоя и погрозила в сторону окна кулаком, — отказную написала. Это потому еще младенчика в приют не отдали, что перевозить нельзя, он бедный в кювезе дозревает, месяц не меньше, Константин Михайлович сказал…
— От курва! — Ганя собиралась еще что-то добавить, но из угла, где лежала Ирина, раздались сдержанные рыдания. Женщины обернулись.
— Вот беда, разбудили, — округлила глаза Зоя, — вечно я трещу, как сорока. — и зажала рот ладонью.
Глава 40. Лягушонок
Константин Михайлович Бережной заступил на дежурство. Первым делом разобрал карты. Перегружено отделение, то ли жара сказывается, но угроз много. Просмотренные карты легли стопкой на край стола.
Завотделением любил свою работу, любил беременных, младенцев, персонал от сестер до уборщицы. Любовь любовью, а медсестре выговор объявить придется, хорошо, парень этот находчивым оказался, а то сиганула бы Ирина в окно и питерскую девочку с собой утащила, как её…Кирсанова Нина.
Нина, Нина… выудил из стопки ее карту, развернул.
— Не нравится мне твое УЗИ, — вслух произнес он, внимательно рассматривая распечатку. Чиркнул назначение — завтра повторить, посмотреть динамику. Снова задумался о провинившейся сестре. Объявишь выговор — уйдет, а кто заменит? Конечно и попивает, и грубит, но на такую зарплату уважающий себя специалист не согласится… Значит, опять воспитывать тет-а-тет, вызвать и пропесочить хорошенько, чтобы пост не бросала. Усмехнулся. Сестричка эта, как и многие, боялась его панически, будто он живьем младенцев ест. На самом деле наказывать, отчитывать, заставлять переделывать Константин не любил, скорее сам бы сделал, но знал — так нельзя и руководил отделением по-военному строго, спуска не давал, но разбираться старался внутри коллектива. За это уважали, может и любили, коллектив-то женский. Беззащитные они, особенно беременные, обидеть легко.
Решил сам прогуляться до поста, размяться, заодно глянуть, что там со стеклом в туалете. Хотя сегодня мог бы все дежурство спать, Екатерина Максимовна с ним в смене, надежная, старой закалки, еще со студенческой практики Константин знал её.
Свет в коридоре был притушен, три женщины, которым в палатах мест не хватило, спали на высоких кроватях-каталках, в конце коридора у стола дежурной горел матовый настенный светильник, над ним мерно щелкали, отсчитывая секунды, часы.