Полынь - трава горькая (СИ)
И она вспомнила, как лежала в траве, вот также прикрыв глаза и солнце горячее на щеках. Истома и хотелось, чтобы Сергей поцеловал. Как!? Не Рома? Так она про Сережу думала? Нина раскрыла глаза, осмотрелась, внизу в той части, где уже обустроили сад, горели низкие самозаряжающиеся от солнца фонарики. Они большими грибами со светящимися ножками и круглыми шляпками были посажены вдоль дорожки и у плетеных качелей.
Нина вздохнула, облизала губы, ей очень хотелось пить… Она стала думать, пытаясь открутить все назад, к тому дню, когда сошла с поезда и оказалась одна на пустом перроне. И тогда уже она думала — почему не с Сережей? Почему, почему? Точно села бы на чемодан и ревела, если бы Роман не подошел. При нем постеснялась.
А дальше? Она все думала, думала… тогда, не теперь, что у них все плохо, что они насовсем разошлись, что он разозлился. Он не любил, когда Нина думала про то, что он сердится, в девяноста девяти случаев из ста она домысливала, сочиняла его раздражение, потому что боялась его, она терялась, переставала понимать, что происходит, если он сердился. Это не укладывалось в её представления об их отношениях, если любит — не может сердиться, если сердится — значит не любит, если не любит, то расстались навсегда.
И так у неё всю дорогу в мыслях был Сережа, Сережа, Сережа. Хоть он и не позвонил, а она все с ним про себя разговаривала. Глупо. Но хорошо! Уехав, поступив по-своему и, в конечном счёте по-дурацки, она осознала, что любит его гораздо сильнее, чем ей казалось. Любит и хочет быть с ним, и чтобы между ними было все хорошо, без ссор.
А Ромка? Он влюбился, такой несмелый, юный, а горячий. Все у него в глазах прочесть можно было. Сережу Нина таким не знала. А если бы? Вот если бы он таким был, как Ромка, то как у них вышло бы? Он бы также в неё влюбился? И краснел, смущался, целовал неумело. Нина с раскаянием признавалась себе, что желание увидеть рядом Сережу было гораздо больше, чем сострадание к Роману. Она, конечно боялась, что он начудит, если она ему резко откажет, но уступила она не потому, а из желания близости с Сережей. Его губы представляла и руки, его нежность. И на берегу, и дома, и в степи. Потому не лгала Ромке, когда говорила, что это для него не настоящее и вины не чувствовала. Ведь Сергей не поехал с ней! Бросил… Она так думала, а подождала бы, перетерпела…
Нина усмехнулась горько, вспомнила не к месту любимую сказку про Царевну Лягушку, как та сокрушалась: " Эх, Иван Царевич, что же ты кожу пожог лягушачью, подождал бы три дня — навек бы твоей была. А теперь ищи меня…"
— В тридевятом царстве, в тридесятом государстве, — сказала Нина и решительно встала. Да! Она все испортила, не подождала. И вот это теперь: свадьба, фата, букет невесты, поздравления, счастливые родители, Сережа…
А она лгунья, лгунья! Будет смотреть ему в глаза и лгать, как сегодня на реке! Почему лгать? Она же его только любит. Ромку жалела, и не в жалости дело — хотела хоть так Сережу вернуть, рядом почувствовать. И чтобы влюблен был так по-мальчишески.
А он по-мужски… как любит! Боже, что делалось с ней, когда он…
Нина невольно провела ладонями по груди, даже сквозь ткань почувствовала твердость сосков. И нисколько не стыдно ей, что она Сережу хочет. Всего! Никогда ни с кем его больше не сравнит, другой он и лучше всех.
Только… нельзя сказать ему, нет, нельзя. Мучиться будет, виноватым себя чувствовать. А разве это он виноват? Она, дура, не дождалась, а он ведь приехал. Один день всего!
От обиды навернулись слезы и золотистые шляпки грибов фонариков внизу дрогнули.
Ничего она не скажет! Будет так жить, если Сережа правда любит. А не любит — так уйдет, освободит его, и все равно ничего не скажет. Пусть ему будет легко!
А когда приехали из степи, а Сережа тут, какая радость в ней, все задрожало! Только ведь заметно было, что они с Ромой. Или не заметно? Мог Сергей заметить и промолчать? И после этого так любить на реке? Нет… вряд ли… значит, не заметил, усталый был с дороги. И слава Богу, значит, все правильно, ангелы ведут, как бабушка говорила.
Нина вернулась в комнату, вышла в коридор и вскрикнула, столкнувшись в дверях с Сергеем.
— Ой! Напугал как! — засмеялась она.
Рядом с ним все мысли из головы вылетели осталось только желание, чтобы Сергей скорей её поцеловал.
— А ты что бродишь? Да босиком.
— Я тапок не нашла.
— Так мы его потеряли, когда я тебя нёс.
— А ты нес?! Всю дорогу?
— Нет, не всю, это я бы сломался от станции нести. Только когда ты на ходу засыпать стала. Чего проснулась?
— Пить хочу. А ты почему не спишь?
— Я… машину ходил глянуть, за забором на дороге стоит все-таки.
— Да кому мы здесь…
Нина не договорила, потому что со стороны ворот раздались настойчивые гудки. Кто-то немилосердно сигналил. Нина снова побежала на балкон, Сергей прошел за ней.
— Смотри, смотри! К нам, — она указала на легковую машину с включенными на яркий дальний свет фарами. Легковушка стояла у ворот. Кто-то вышел из нее, с силой хлопнул дверью и быстро пошел через двор к дому.
— Мужчина вроде, к Роману наверно. Может постояльцы? — предположила Нина.
— Ночью-то? — покачал головой Сергей
— Ну мало ли, по интернету забронировали. Я оденусь на всякий случай.
— Зачем? Лучше ляжем спать, — Сергей определенно не хотел пускать её.
— Ну, Сережа! Мне на кухню надо, пить хочу.
— Я принесу…
В коридоре раздался грохот, и затем замолотили в дверь их комнаты, которую Сергей плотно прикрыл за собой.
— Кто-нибудь! — мужской голос показался Нине знакомым. — Кто-нибудь! Вызовите скорую!
Нина распахнула дверь, Сергей щелкнул выключателем. На пороге стоял Митрофаныч и беспорядочно разводя руками повторял:
— Скорую надо! Ромке плохо…
Нина обернулась к Сергею и увидела, как страшно он побледнел.
— Да, да, сейчас, — заметалась она, одной рукой удерживая на груди простыню, — сейчас телефон…где же сумка…
Роман хотел только одного — чтобы Сергей скорее ушел. Между ними все было сказано, все из того, что можно сказать. И Роман боялся не сдержаться, перейти границу дозволенного и тем самым обидеть Нину.
Она не жаловалась, не откровенничала, но разве он не видел? Ее печальные глаза, обиженные губы, опущенные плечи. И он рисовал, рисовал, а хотел бы обнять, жалеть, защитить. Он не знал любовь ли это, не разбирал — настоящее, или так… Он не представлял, что есть любовь, в чем она. Желание близости с Ниной казалось постыдным, но он не мог думать иначе. Чувствовал себя виноватым, но так хорошо было томиться по ней. И он рисовал… переносил на бумагу, на холст все, что натянутой струной дрожало в душе. Касался каждой линией, каждым штрихом. И в эти мгновения она принадлежала ему, была только его…
Но Нина ждала Сергея. Побежала к нему, как только увидела…
Обещала: "Это останется навсегда, будет только нашим", а сама отбросила в сторону, как смятый пучок травы.
Неужели он смог бы смотреть, как Сергей сожжет рисунки. Его любовь! Нестерпимо хотелось крикнуть: "Где же ты был, когда она ждала тебя? Почему не рядом. Как ты смел… И зачем приехал сейчас. Зачем сейчас?!"
Вот, наконец, свернул листы, вышел из грота, поднимается по тропе. К ней…
Роман бессильно опустился на камни, прижался спиной к холодной шершавой стене. Все… некуда ему, домой надо. Домой.
Странно, но раскаяние почему-то подкатило к сердцу, что бросил там все, не предупредил, уехал. А как они справляются, столько работы. Стирать надо, убирать, номера готовить. И не все заселил, сами отдыхающие не придут. И за продуктами на рынок некому, отца не пустишь, он деньги пропьет, а мать сто лет в Приморске не была, тяжелое носить не может.
Роман вспомнил, как слышал её голос ночью, никогда такого не бывало.
Здесь на расстоянии злоба и обида, которую он испытывал к ней показалась не верной, или это близость с Ниной изменила все? Нина жалела его, он понимал и мать наверно жалела по-своему. Очень давно, когда еще на юге не жили, бывало и обнимет, скажет: "Ромчик, ты у меня один", а он не предупредил…