Вдова Клико
Сердце перестало частить, только когда Николь добралась до тишины погребов. Лампы освещали пространство, как светляки в весеннюю ночь, в тихих и неподвижных бутылках медленно созревало волшебство. Николь перевела дыхание. Здесь ее надежное, многолетнее убежище. Здесь ее ожидала работа, которую надо было делать.
Сняв с пояса тяжелый ключ, Николь открыла дверь и тихо закрыла ее за собой. Из мрака на нее смотрели четыре пары глаз, освещенные единственной лампой. Люди стояли возле ремюажного стола. Ксавье с каждым днем все больше походил на старого быка. Антуан немедленно вернулся к работе — переворачивать бутылки, — как только убедился, что шпионов нет. Луи встретил ее теплой и заботливой улыбкой. Эмиль на ощупь обошел вокруг стола, добрался до Николь и взял ее руки в свои:
— Что случилось?
— Как ты узнал, что это я? — Она ласково погладила юношу по лицу.
— По звуку поворота вашего ключа, мадам, по стуку ваших шагов.
— У меня все в порядке, Эмиль, спасибо за заботу.
— Вы сердитесь.
— Не на тебя. Ладно, как тут дела?
Эмиль вернулся к столу и взял в руки бутылку.
Антуан заговорил тихо, не отрываясь от работы:
— Количество осадка, которое раньше перемещалось к горлышку за месяцы, теперь требует недель, и без потери жидкости! Сейчас это вино года кометы, тысяча восемьсот одиннадцатого; прошел полный процесс брожения и очистки, и мы заложили такую его партию, которая бывает раз в жизни. Она готова к выходу в свет. Это замечательное изобретение, Николь.
— Жаль, что нет спроса на дополнительные тысячи бутылок, — мрачно бросила она.
— Зато Моэту это как гвоздь в сапоге, и это отличная новость для меня и моих людей, — возразил Ксавье. — Вот погоди, когда я расскажу ребятам в пивной у Этьена о нашем достижении, людям Моэта придется сожрать обратно весь мусор, что они на тебя набросали. У них морды будут как набитые задницы…
— Вы помните, что подписывали обязательство хранить тайну, когда я вас сюда допустила? Никому не дозволено говорить про наше изобретение за пределами погреба. Это понятно? — Николь по очереди посмотрела каждому в глаза, пока мужчины не опустили взгляды. — Видимо, документы для вас ничего не значат, так что я сделаю по-старому. Сейчас вы поклянетесь, что сохранили мою тайну; вы знаете, что поставлено на карту. Будет достаточно рукопожатия.
Антуан вышел первым, аккуратно поставив бутылку в ремюажную стойку, и пожал Николь руку.
— Клянусь, — просто сказал он.
— Торжественно клянусь могилой моей матери! — произнес вышедший за ним Луи, поклонившись для большего эффекта.
Подошел Ксавье, неуклюже надвинув шапку на лоб. В глаза Николь он не смотрел.
— Клянусь, мадам Клико. — Его массивная кисть охватила ее руку.
— Стой на месте, — сказал Николь Эмилю. — Я сама подойду.
Эмиль поднес бутылку шампанского к уху.
— Клянусь, — сказал он, держа бутылку наклонно. — Вот эта готова.
— Как ты определил? — спросила она.
— Слышу. Чувствую напряжение пробки. — Он провел по верху бутылки пальцем. — Созрело, как слива. Рвется наружу.
Эмиль достал из кармана кривой нож, выпустил осадок на пол и вернул крышку на место. Николь взяла бутылку и поднесла к лампе. Чистое, как колокольный звон, и тонкие пузырьки не пострадали.
— Отлично, парень! — воскликнул Антуан. — У меня десять лет ушло, чтобы научиться определять готовность вина.
Здесь, как всегда, все было правильно. И уходить не хотелось, но Николь знала, что ей нужно делать.
— В погребе вас только четверо, и пусть так и останется. Отныне все шампанское кладется тут на мои столы, и никто больше не должен знать, как это делается. Кроме вас.
Когда Николь открыла дверь из мелового погреба на улицу, ее ослепил свет. Ласковое солнце. Идеальная погода для сбора урожая.
Может быть, стоит купить один из Наташиных деревенских хлебов? Николь решила вернуться на площадь и в булочную. Пройтись пешком, еще раз увидеть подругу — может быть, это поможет успокоиться.
Но не успела она дойти до площади, как в уши ударила барабанная дробь. На площади перед собором на импровизированной трибуне стояла Тереза все в. том же газовом имперского фасона платье и с совершенно сияющим видом. Вокруг толпились молодые ребята, сопровождавшие восторженными криками чуть ли не каждое ее слово. Она была как богиня, и на обеих руках у нее блестели браслеты со змеями. Рядом с ней стоял напыщенный Моэт. Сбоку выстроился взвод солдат, и Тереза обращалась к толпе:
— Нет ничего лучше, что вы могли бы сделать для своей страны! Вы пахари в поле, храбрецы в битве, красавцы в мундирах. Вы — цвет нашего края и пойдете в бой за своего великого вождя. Вернитесь же героями!
Грянул оркестр. Город провожал добровольцев — крестьян, работников, чернорабочих, мальчишек из церковного хора, лавочников, чьих-то мужей и сыновей. Тереза промокнула платочком уголок глаза и замахала им в знак прощания. Она звала этих мужчин на верную смерть, хотя знала, что они лишь пушечное мясо для все более безнадежных наполеоновских амбиций. И это лишь для того, чтобы прикрыть свои шашни с русским царем.
В голове колонны шел сын Ксавье, Ален. Он, кажется, одного возраста с Ментиной, едва четырнадцать. Знают ли его родители? Николь обвела взглядом толпу молчаливых женщин, со сжатыми губами провожающих своих мужчин. И заметила среди них мать Алена, жену Ксавье. Вот тут все встало на свои места. Такого простака, как Ксавье, легко подкупить лестью. Он почти все вечера проводит в пивной у Этьена. Николь видела, как Ксавье покровительственно разговаривает с молодыми рабочими, наслаждаясь своим положением. Идеальная цель для Терезы. А ведь он бывает в самом сердце погребов, знает все, что только можно, о ремюажных столах. И даже своего сына отправляет на войну, чтобы угодить своей ослепительной богине.
Вот он — крот.
Глава двадцать вторая
ЗЛОНАМЕРЕННАЯ МАДОННА
Октябрь 1813 года
В этот полдень солнце было красным, и грязно-серая дымка погрузила местность в странные сумерки. Николь принюхалась и посмотрела на тучи. Даже не буря, скорее сухой туман. Солнце положило на реку оранжевые отблески, как будто днем случился закат. Воздух был душен от зноя.
Мир ощетинился. Французы отступали, счастье снова переменилось. Молодые французские парни лежали обледенелые в русской земле, поднятые на крестьянские вилы и забитые дубинами. Ради чего?
Николь, оглаживая платье, спешила в погреб подготовиться. За многие годы тяжелой работы это платье стало ей велико, и ни при каких обстоятельствах плоды ее трудов не должны были попасть к Моэту. Тереза не стеснялась в средствах, чтобы за счет Николь получить все, что ей казалось необходимым, но в эту игру могут играть двое, а у нее было преимущество внезапности.
Она выровняла бутылки, и тут скрипнула дверь погреба.
— Мсье Моэт! Вы пришли!
— Как видите, — сухо ответил он. — Вы сказали, что вам нужна моя помощь?
— Тереза убедила меня наконец-то посмотреть правде в глаза. — Николь прокашлялась. — Я больше не справляюсь одна. Если ваше предложение в силе, я бы хотела объединиться с вами в деловом соглашении. Да, мне не нравятся ваши методы, но теперь я понимаю, что без вас мне не выкарабкаться из долгов.
— Тогда Тереза еще более замечательная женщина, чем я думал, но мы с вами уже много раз стояли у этой черты. Так что, пока пока вы не подпишете…
— Позвольте показать вам один секрет.
Она знала, что он не устоит. Отойдя в глубину погреба, она подняла лампу, и Моэт ахнул. Десять аккуратных бутылок шампанского. Десять желтых наклеек «Вдова Клико. Кюве де ля Комет», под надписью — семейная эмблема якоря, и на пробке выжжено изображение кометы. Николь гордилась новой идеей — печатной этикеткой, плюс еще отличительное клеймо на пробке. Моэт смотрел на любые новшества подозрительно. Он не любил, когда нарушают традиции, а эти этикетки наверняка считал безобразно коммерческими.