Артист (СИ)

— Кто? — нарочито спокойным голосом спросила Лена.
— Лиза. Девочка, которую я воспитываю, точнее, присматриваю.
— С каких пор?
— Год уже.
— Большая?
— Восемь лет. Сирота.
Женщина ехидно улыбнулась.
— Стоило оставить тебя одного, — сказала она, — ты уже ребёнка себе завёл, и сразу большого, чтобы с какашками и горшками не связываться.
— Конечно. У меня ведь нет Пашки Кольцова, чтобы за младенцами ухаживать, — Травин вылез из кресла, натянул рубашку, — пойду подтирать сопли и сказки на ночь рассказывать, а ты пока подумай, как бы нам Свирского на откровенный разговор вызвать. Может быть, там действительно что-то есть.
* * *
Свирский плохо спал.
В его номере ванной не было, пришлось ждать с четверть часа, пока кто-то из постояльцев плескался и тёр себя мочалкой, а когда зашёл в кафельное, покрытое испариной помещение, обнаружил, что горячая вода почти закончилась. Пришлось освежиться на скорую руку, процесс постоянно прерывался стуком в дверь, другие клиенты гостиницы не были такими же терпеливыми.
Можно было пойти в варьете, которое зазывало гостей в южном корпусе, или спуститься в ресторан и заказать графин водки, но в этом проклятом городишке всё отдавало нарзаном — и водка, и вода из-под крана, и даже полотенца и постельное бельё. Свирский сглотнул, всплывший в памяти образ пузырящейся воды с запахом сероводорода заставил ужин подступить к горлу.
— Проклятый городишко, — он вернулся в номер, задёрнул шторы, и накрылся одеялом с головой, предварительно выпив ещё коньяку, от нервов.
Приснился сон, будто бы это он падает с горы, а Травин ловит его, потом подбрасывает вверх и злобно хохочет. Тут же Муромский с пистолетом выцеливает счетовода, но не может попасть, режиссёр пытается ему помочь, раскрывает рот, но слова не идут. И тогда артист прицеливается уже в Свирского, на груди расплываются пятна крови, а сердце замирает.
Режиссёр проснулся в холодном поту, содрал с тела мокрую ночную пижаму, обтёрся простынёй и голышом прошлёпал босыми ногами по паркету к окну. Распахнул створку, вдохнул полной грудью прохладный горный воздух, смешанный с навозом и дымом от тепловой электростанции. Закашлялся, мотнул головой — в стекле как будто кто-то отразился. Свирский хотел повернуться и убедиться, что никого нет, но тут незваный гость с силой толкнул режиссёра в оконный проём.
  
Глава 7
 
Глава 07.
Городская больница была построена миссией Красного Креста в начале века и располагалась на Подвальной улице. Отдельные её корпуса окнами выходили на городское кладбище, которое раскинулось на склоне Машука. Таким образом, не отрицай марксизм существование того света, бывшие пациенты могли бы наблюдать за своими врачами с запоздалым интересом.
Свирский лежал в палате на втором этаже, замотанный бинтами, как мумия. Рядом сидел Гриша Розанов, и кормил начальство бульоном с ложечки. Режиссёр стонал, кряхтел и капризничал, тем не менее был жив и относительно здоров. Ночное падение смягчилось цветочной клумбой, врачи просветили Свирского рентгеновскими лучами и нашли два перелома — ключицы и малоберцовой кости, огромная шишка на лбу наливалась лиловым, но особой опасности для здоровья не представляла.
— Где Парасюк? — режиссёр сглотнул порцию бульона, которая почему-то тоже отдавала нарзаном.
— Матвей Лукич ещё вчера уехал в Минводы, узловая станция срочно хочет снять юбилейный поезд, обещали заплатить восемьсот рублей. Оставил записку, — Гриша зачерпнул ещё ложку, бульон в больничной столовой выдавали наваристый, с красивыми кружочками жира на поверхности, — что вернётся только к вечеру. Я разговаривал с доктором, он говорит, неделю как минимум здесь пролежите, но ничего серьёзного.
— Ничего серьёзного? — Свирский изогнулся, долбанул кулаком по гипсу на ноге, — а это что, по-твоему? Что-то голова кружится.
— Врачи говорят, есть подозрение на сотрясение мозга.
— У тебя вообще мозгов нет. Малиновская на месте?
 
— Пока да.
— Пусть ждёт. Все пусть сидят и ждут, а ты хлопочи, чтобы меня скорее выпустили. Телеграфируй в Севзапкино, в связи с травмой съёмки затягиваются.
— Сделаю прямо сейчас.
— Только бы дожди не начались. Что там говорят?
— Говорят?
— Про дожди, осёл.
— Местные считают, что пока будет сухо.
— Местные считают! — Свирский скривился. — Лапотники, что они знают. Значит так, никого не отпускать, я сам с врачом переговорю и попробую в понедельник выбраться, доснимать будем всё за один день, потом отлежусь. Сейчас пусть отдыхают, Пасюк им пусть даст по пятёрке, а через два как штык чтобы были. Савельев плёнки проявил?
— В лаборатории сидит, я только что оттуда.
— Организуй мне киноаппарат, вечером посмотрим, что наснимали. А пока иди, я газеты почитаю.
— Так это, — Гриша отставил чашку с бульоном, — следователь к вам пришёл, хочет поговорить.
— Зачем? — Свирский скривился, — скажи, сплю. Пусть потом.
Гриша следователя не убедил. Мужчина лет сорока, с рубленым лицом и узловатыми пальцами, сел на стул, достал лист бумаги и карандаш.
— Народный следователь Терской окружной прокуратуры Можейко Иван Иванович, — представился он.
Можейко пошёл на завод, когда ему было пятнадцать. В двадцать семь его забрали на германский фронт, в двадцатом он вернулся обратно, в Пятигорск, и устроился механиком на тепловую электростанцию. Ещё через два года его направили от станции народным заседателем, год назад он сдал в суде испытания и получил должность участкового следователя. Из органов юстиции тщательно вычищали людей, занимавшихся преступностью до революции, так что, когда Можейко занял стол в крохотной коморке в здании суда, старых кадров там практически не осталось. К своей работе он относился ответственно. Правда, не хватало ни знаний, ни опыта, но следователь считал, что они не так важны, как его пролетарская бдительность и правильный подход к людям. Тем не менее базовые знания, которые дала работа народным заседателем, у него были.
Он приступил к делу сразу же, как только в суд позвонили из отделения милиции, благо каморка, в которой он сидел каждое утро до одиннадцати, находилась от «Бристоля» в двух шагах. Можейко осмотрел гостиничный номер, следов борьбы не обнаружил, забрал пустую бутылку коньяка, которая валялась на ковре, и блокнот, в котором режиссёр делал пометки, и составил вместе с милиционером опись вещей. Для этого пришлось вскрывать ящик тумбочки — там режиссёр хранил деньги, часы и портсигар. Потом он опечатал двери комнаты шнурком с биркой, и спустился вниз, во дворик. Свирский упал на клумбу с цветами ночью, и лежал на земле без сознания, пока в шесть утра его не обнаружил дворник. На месте падения рыхлая земля была вдавлена, возле отметины головы валялся кирпич, его следователь тоже забрал, и только после этого побеседовал со служащими гостиницы. Работники «Бристоля» отзывались о проживавших там кинодеятелях как о людях пьющих и скандальных, к тому же нашлись свидетели, которые видели, как пьяный Свирский ломился в ванную комнату и при этом едва стоял на ногах. Можейко и сам выпивал иногда, так что сложил в голове примерную картину произошедшего, которая включала только открытое окно, самого режиссёра, беспорядочный образ жизни и алкоголь.
То, что он увидел в палате, только укрепило следователя в его мыслях. Свирский на вопросы отвечал путанно, лица нападавшего вспомнить не мог, какого тот был роста — тоже, и вообще, ему всё больше казалось, что никакого злоумышленника не было вообще. Можейко аккуратно, крупными, почти печатными буквами записал его слова, попросил расписаться, поднялся.
— Извините, товарищ, — сказал он, — мы, конечно, поищем этого негодяя, если он вообще существует, только вот хотя бы понять, что за фрукт, ну вот не могу без соответствующих примет. Если что новое вспомните, обращайтесь в милицию, улица Октябрьская, 55, или ко мне, на Базарную улицу, дом 42. Запомнили? Выздоравливайте, конечно.