Западня

Нам неведомо, какой злой гений внял его сатанинским желаниям. Эрмина пришла в себя, но едва к ней вернулся дар речи, как она забилась в жестокой лихорадке и стала бредить. Дама была жива, но рассказать ничего не могла. А чудовищу, женой которого она стала по роковому стечению обстоятельств, только того и надо было.
Вечером господин Брюлатур, даже не пытаясь скрыть своего беспокойства по поводу состояния пациентки, заявил, что у мадам де Сентак воспаление мозга.
Убедившись, что Эрмина, по крайней мере до своего выздоровления, весьма гипотетического, не сможет ни обвинить его, ни рассказать того, что ей о нем было известно, саиль не удержался от отвратительной ухмылки.
Что, впрочем, совершенно не помешало ему и дальше лицемерно изображать глубочайшее огорчение. Он приказал слугам не отходить от жены ни днем, ни ночью и даже дошел до того, что спросил господина Брюлатура, не знает ли он какого-нибудь молодого, способного доктора, который присмотрел бы за Эрминой до тех пор, пока жизнь ее не будет вне опасности.
Приняв все эти меры предосторожности, он запечатлел на лбу больной иудинский поцелуй, заставивший ее вздрогнуть, и удалился к себе в спальню.
Едва он позвонил в колокольчик, как на его зов тут же явился Мюлар. Он молча подошел к хозяину и сел у его ног.
– Мюлар, моя жена заболела, ее жизнь в опасности, – начал тот разговор.
– Я знаю.
– А о причине ее воспаления догадываешься?
– Нет, но, полагаю, без вас здесь не обошлось, – дерзко ответил Мюлар, чья преданность при виде столь гнусных и коварных преступлений грозила дать трещину.
– Вижу, ты и на этот раз не одобряешь моего поведения.
– Собственное мнение я заимею только после того, как узнаю все обстоятельства произошедшего.
– Я поддался приступу гнева.
– Опять?
– Да. Я больше не владел собой, и агрессивная натура взяла надо мной верх. Я схватил жену, поднял ее и швырнул о стену.
– Вы же могли ее убить.
– Мог.
– И, таким образом, потеряли бы все преимущества, которых добились за двенадцать лет обмана и притворства. Я попросил одного законника повнимательнее изучить завещание старого Самуэля. Если госпожа Эрмина умрет раньше Давида, можете быть уверены, что состояние молодого человека ни за что на свете не перейдет к вашему сыну. Манера, в которой составлено завещание, никоим образом не позволяет его оспорить.
– А если первым умрет Давид?
– Вам присущ один очень большой недостаток, – продолжал Мюлар, не отвечая на заданный вопрос, – вы по поводу и без повода совершаете страшные преступления, тем самым допуская непоправимые ошибки, которые могут вам очень дорого обойтись.
– Друг мой, хватит читать мне мораль. На этот раз мое преступление, если таковое действительно имело место, не было бесполезным, как раз наоборот.
– Объяснитесь.
– Эрмина знает, кем я на самом деле являюсь.
– Но это невозможно!
– Тем не менее это так.
– Но кто мог ей об этом сказать? Ведь в эту тайну посвящены только вы и я.
– Мы двое, – ответил Сентак, – и, не исключено, Вандешах.
– Откуда ей было узнать?
– В ночь похищения мы имели неосторожность обсуждать наши дела, полагая, что она находится под действием снотворного.
– Она спала, саиль, спала, уж поверьте мне на слово.
– Как бы там ни было, мадам де Сентак назвала меня сначала саилем, а затем и принцем. И даже пригрозила судебным процессом, в результате которого наш брак может быть расторгнут.
– Ситуация и в самом деле очень серьезная.
– Поэтому мой поступок, чересчур агрессивный, обернулся для меня большим счастьем. Начнем с того, что мадам де Сентак не сможет ничего сказать, а даже если и заговорит, ей никто не поверит, полагая, что она бредит.
– Ну хорошо, а дальше что?
– Впоследствии она может умереть от этой страшной болезни, но Давид лишится жизни раньше ее.
– Не факт, ведь упомянутой экспедиции, запланированной Семиланом, ждать еще целых четыре дня.
– Да, но с учетом изменившихся обстоятельств я велю ему провести ее завтра же.
– Завтра слишком рано, ведь Семилан не может располагать Давидом, как своим слугой.
 
– Ну хорошо, пусть будет послезавтра. Но повидаться с ним я отправлюсь тотчас же.
– А что за доктор лечит мадам? – спросил Мюлар.
– Господин Брюлатур.
– Толковый?
– Если кто-то и может спасти мою жену, то только он. И я хочу, чтобы она жила, по крайней мере, до тех пор когда его наука не наткнется на мою волю. Но что-то я с тобой разболтался. Мне пора к Семилану. Если меня будут спрашивать, скажешь, что я отправился в город, чтобы договориться с врачами о консультации.
– Возвращайтесь быстрее. С учетом того состояния, в котором находится мадам, вам, по меньшей мере, надо усиленно демонстрировать свою обеспокоенность ее судьбой.
– Не бойся, не пройдет и часа, как я буду дома.
Сентак вышел из комнаты с озабоченным видом, будто человек, совершенно не знающий что делать, и даже спросил у одного из слуг адреса трех-четырех докторов, пользовавшихся в Бордо самой хорошей репутацией.
На улице, все с тем же выражением глубокой печали на лице, он быстро зашагал к человеку, взявшему на себя труд поспособствовать ему довести до конца гнусное дело, которому впоследствии предстояло стать ступенькой к его восхождению на трон.
– Эге! – воскликнул бандит, завидев его. – Экий у вас похоронный вид!
– Хватит болтать, – ответил Сентак, – этот вид я напустил на себя только для тех, кого мог встретить по пути…
– В таком случае вы забыли оставить эту скорбную физиономию на улице. Впрочем, мне это совершенно не мешает.
– У меня для вас новости, дражайший мой господин Самазан.
– Я так и подумал, жду ваших откровений. Слушаю вас, я весь внимание.
– Мадам де Сентак при смерти.
– Вот как? Неужели природа сама проделала за нас половину работы?
– Не совсем.
– В таком случае выкладывайте.
– Моя жена упала.
– Сама? Без посторонней помощи?
– Этот вопрос, что для вас, что для меня, не должен представлять особого интереса.
– Будь по-вашему.
– Достаточно того, что госпожа де Сентак чувствует себя очень и очень скверно.
– Но если жизни мадам угрожает опасность, – заметил Семилан, – то ее преждевременная кончина может нарушить все наши планы.
– Потому-то я и пришел повидаться с вами и попросить ускорить поход, в который вы намерены отправиться.
– Но ведь он, как вам известно, намечен на субботу.
– Я не могу ждать так долго.
– А я не могу ничего сделать раньше. У меня приняты меры предосторожности, отданы приказы, все приготовлено. Теперь же придется все на ходу менять.
– Ну и что! Надо, так и поменяем.
– Вам легко говорить. Как, по-вашему, я должен убедить юного Давида отправиться в поход раньше, не возбуждая подозрений?
– Это ваша забота.
– Не только моя! Ваша тоже!
– В общем, если вы не хотите менять свои планы, я найду кого-нибудь другого, кто воплотит их в жизнь.
– Вот оно что! Не торопитесь, мой дорогой господин де Сентак. Если вы нарушите нашу договоренность, я вполне смогу защитить юного Давида и все ваши прожекты так и останутся нереализованными.
– Вы мне угрожаете?
– Черт бы вас побрал! Неужели вы думаете, что я, занимаясь этим ремеслом, не знаю всех его возможностей? Если вы задумали обойтись без меня, то не удивляйтесь, если спустя некоторое время обнаружите, что я вполне могу вас упрятать.
– Куда?
– Как куда? За решетку.
– По какому обвинению?
– В этом отношении можете не беспокоиться, я не буду настолько глуп, чтобы компрометировать себя. Просто сообщу королевскому прокурору, кто вы такой на самом деле, и добавлю, что своей болезнью мадам де Сентак обязана не кому-либо, а вам. Вы прекрасно понимаете, что вас отправят в форт дю Га – подумать о былом величии, а заодно об уготованной вам судьбе.
Сентак прикусил язык.
– Ну хорошо, – сказал он. – Но позвольте заметить, что я совершенно не понимаю вашего упрямства, ведь вы не меньше меня заинтересованы в том, чтобы как можно быстрее покончить с этим делом.