Западня

– Ловко!
– Вот так и разыгралась ужасная драма, которую я ни за что на свете не хотел бы пережить еще раз. Я не знаю, как мне удалось остаться в живых, что само по себе уже удивительно, и при этом не сойти с ума, что вообще непостижимо. В воде между нами разгорелся настоящий бой. Вы можете без труда представить себе это сражение, когда противники, стараясь держаться на поверхности, набрасываются друг на друга, проявляя чудеса сноровки, чтобы ударить врага, но при этом не позволить ему ухватиться за вас и увлечь за собой на дно.
– И долго оно продолжалось?
– Насколько я могу судить, мне довелось так плавать минут пятнадцать, не оставляя попыток схватить Латура за горло и задушить. Затем навалилась усталость. Полицейский тоже уже еле держался на поверхности. Чувствуя себя на краю гибели, я, в приступе ярости, накинулся на мерзавца, схватил его за шею, вонзил в его плоть ногти и закричал: – Ну держись! Теперь умрем вместе!
И нас поглотило море. В течение нескольких мгновений я чувствовал, что плыву по воле волн. Пальцы с силой сжимали горло врага. Я прекрасно понимал, что этот человек, страстно желавший моей смерти, умрет не от воды, а от того, что я его задушу. А потом вообще перестал соображать. Хотя помню, что хотел отпустить Латура, но не смог.
– Какой ужас! – произнес Кастерак.
– Затем я вдруг ощутил сильный удар, будто меня огрели по голове, и свет вокруг меня померк.
– В котором часу это было?
– Полагаю, довольно поздно, но сказать точно не могу, потому как не отдавал себе отчета в том, сколько длилось мое сражение с презренным агентом.
– Короче говоря, вам удалось спастись.
– Когда я пришел в себя, солнце уже поднялось высоко. Я лежал в просторной комнате на кровати с пологом из зеленой саржи. Вокруг меня суетились четыре человека, среди которых я первым делом узнал священника, затем двух дам в возрасте и наконец гладко выбритого и молодого еще человека.
– По-видимому, это был врач.
– Угадали.
– Кто же вас подобрал?
– Священник. Каким-то непостижимым, чудесным образом, он отправился в Вердон, дабы причастить умирающего, и, чтобы не тащиться по изрытой ухабами дороге, решил пройтись по берегу.
Стояла темная ночь. Его нога наткнулась на мое тело. Он вскрикнул от удивления и ужаса и склонился надо мной. Я по-прежнему сжимал горло Латура, который явно был мертв. Уж не знаю, почему сей славный кюре решил, что меня еще можно спасти, но он приказал двум своим сопровождающим тотчас же отнести меня в дом приходского священника селения Сулак, коим он, собственно, и являлся.
«Как только окажетесь на месте, без промедлений пошлите за доктором», – сказал он. «А вы, господин кюре?» – «Я отправлюсь к умирающему, но если мне предстоит спасти душу одного, то и тело другого, в котором, вероятно, еще теплится жизнь, здесь оставлять тоже нельзя». – «Вы пойдете туда в одиночку?» – «Меня будет хранить Господь, ступайте, дети мои».
Меня отнесли в дом священника. Вызванный врач, провозившись со мной полночи, констатировал, что я пока еще жив, о чем и сообщил кюре, когда тот вернулся. Об этом мне рассказали, когда я вновь обрел способность соображать. Мне не составило никакого труда понять, что море вынесло меня на берег, и поскольку начался отлив, я так и остался лежать на песке. Удар, который я почувствовал, скорее всего был получен в тот самый момент, когда волна выбросила меня на сушу.
– Как вы объяснили тот факт, что вцепились смертельной хваткой в горло вашего друга Латура?
– Никак не объяснил.
– Вас об этом никто не спрашивал?
– В тот момент, когда я пришел в себя и начал понимать, о чем говорят окружающие, хотя сам еще и не обрел дара речи, доктор как раз рассказывал о том, что, по его мнению, произошло.
– По всей видимости, – вещал он, – это двое матросов, члены экипажа какого-нибудь судна, разбившегося во время вчерашней бури. По-видимому, они долго плыли, чтобы добраться до берега, скорее всего поддерживали друг друга, но когда их одолела усталость, ухватились друг за друга, как часто бывает с тонущими, этот вцепился товарищу в горло, а тот ему, например, в ногу или туловище.
 
Вот тогда я и понял, что Латур мертв. И, как нетрудно догадаться, противоречить доктору не стал.
– Вполне естественно, – заметил Бюдо.
– Но ведь вас, в конечном счете, допросили? – настаивал Танкред.
– Да, и я в точности повторил слова доктора, который очень гордился тем, что нашел верное объяснение, и поэтому прослыл человеком умным, что, строго говоря, вполне соответствовало действительности.
– Но ведь ваш обман могли раскрыть?
– Да, но не раньше, чем ко мне вернутся силы. Судите сами, сударь, Сулак расположен в медокском захолустье, добраться до него можно лишь на корабле и на это может понадобиться несколько дней. Судейские чиновники и пальцем не пошевельнут, чтобы засвидетельствовать смерть моряка, утонувшего во время кораблекрушения. Должен вам сказать, что я все рассчитал правильно, потому как провел в доме спасителя целых две недели. А на отпевании и похоронах Латура присутствовал в качестве его товарища и собрата.
– Право же.
– Я даже не буду скрывать, что испытывал в тот момент чувство глубокой жалости и скорби, глядя, как кладут в могилу тело человека, заставившего меня много страдать, но при этом руководствовавшегося во время погони за мной лишь непомерно раздутым чувством долга.
– Вы его оплакивали?
– Оплакивать – слишком сильно сказано.
– Но?
– Но жалел.
– Хороший вы человек, Жан-Мари.
– Когда я полностью выздоровел, пришло время уезжать, но уверяю вас, что впереди меня ждало еще немало мучений.
– Значит, ваша одиссея на этом не закончилась?
– Куда там… Славный кюре отнесся ко мне очень тепло. Он из кожи вон лез, чтобы доставить мне удовольствие, и должен вам признаться, что мы проводили удивительные вечера, сидя на берегу моря и разговаривая о тысяче самых разных вещей. Он был со мной настолько добр, что в час расставания я в душе корил себя за ту преступную ложь, о которой вы только что изволили упомянуть.
– Вот как?
– Да, меня мучили угрызения совести.
– Но ведь правда могла стоить вам жизни.
– Не спорю.
– Однако вы все же набрались смелости?
– Все рассказать? Да, сударь. Как-то раз я отвел этого замечательного человека в сторонку и обо всем ему поведал: о приговоре, побеге, преследовании Латура, равно как и о браке, который благословил кюре Бегля. Он как раз был знаком с достопочтенным стариком, согласившимся связать нас священными узами.
– И что он сказал, узнав об этом?
– Сначала долго молчал, что позволило мне довести свой рассказ до конца, упомянув о плавании по Жиронде, о буре и новом появлении злосчастного Латура.
– По правде говоря, ваш рассказ не менее интересен, чем иной роман.
– Для меня он намного интереснее, – ответил Жан-Мари.
– Кюре Сулака придерживался такого же мнения?
– Да. После долгих раздумий он повернулся ко мне и сказал: «Дитя мое, Бог вас простит, вы храбро защищали свою жизнь. Я не могу называть это преступлением. Но что вы будете делать дальше?» «Не думаю, – ответствовал я, – что корабль, который должен был подобрать меня, по-прежнему дожидается меня в Ришаре». «Как называется это судно?» – «Бакалан». «Он давно вышел в море». – «В таком случае у меня остается лишь одна надежда на спасение». «Какая?» – спросил меня добрый кюре. «Отправиться в Испанию». – «Пешком?» – «А как иначе?» – «Но путь будет долгим и опасным» – «В чем же будет заключаться его опасность?» – «Вы можете умереть с голоду и жажды».
Как вы понимаете, его слова заставили меня задуматься, но выбора у меня не было, поэтому колебаться я не стал.
«Я переоденусь ландским крестьянином, – сказал я кюре Сулака, – что будет совсем нетрудно, для этого будет достаточно берета, бараньей шкуры и длинных, худых ног. Гасконским наречием я владею достаточно хорошо, чтобы в пути меня все понимали». «Тогда я дам вам хороший совет, – сказал кюре. – Идите вдоль побережья. Так вы не заблудитесь, к тому же время от времени в пути вам будут встречаться таможенные посты, обитатели которых всегда рады видеть живого человека. Они встретят вас с распростертыми объятиями, подскажут дорогу и помогут с пропитанием». «Благодарю вас, господин кюре, за столь доброе напутствие».