Ретро-Детектив-4. Компиляция. Книги 1-10 (СИ)

Мы пробыли в Париже около недели. С утра мужчины уходили по делам, к полудню возвращались, мы ехали обедать, ходили по магазинам, кутили в ресторанах. Через неделю мы уехали в Ниццу. Здесь странности продолжились. Роберт сказал, что теперь нам надо называться супругами Львовыми, и его теперь будут звать Николай, а меня – Ирина. Дунаевских он переименовал в Вернеров, а Рохлина – в Сигизмунда. Я взбунтовалась! Во-первых, имя Ирина мне никогда не нравилось, а во-вторых, я не понимала, к чему вся эта конспирация, ну не бомбисты же мы, в конце концов. Тут Левенталь расплакался и рассказал мне душещипательную историю. С его слов выходило, что он перешел дорогу каким-то страшным людям, что эти люди его всюду преследуют, и если найдут, то убьют. Поэтому-то он и вынужден сменить имя. При этом он сообщил, что к зиме все свои проблемы уладит, скрываться уже будет незачем, и мы сможем пожениться. Так ненавязчиво он отсрочил нашу свадьбу. После этого странности продолжились. Сначала вызванный Левенталем слесарь вставил в дверь мезонина замок, а потом в дом завезли какие-то машины, и несколько дюжих грузчиков полдня таскали их в мезонин. Роберт строго-настрого запретил всем живущим в доме заходить в эту комнату, сообщив, что проводит там какие-то фотографические опыты. Он стал пропадать в мезонине днями и ночами. Доступ туда кроме него имел только Рохлин.
Впрочем, поначалу все это беспокоило меня мало. Я наслаждалась курортной жизнью. Купальни, рестораны, бега, казино, танцы до утра, не жизнь, а сказка! Я даже начала немного от нее уставать. В августе Рохлин и Вернеры-Дунаевские уехали из Ниццы, и у нас с Робертом начался медовый месяц. Он прекратил свои занятия в мезонине, и мы все время были вдвоем. В середине октября наши сожители вернулись. Все были радостными и довольными. Их возвращение мы отметили в «Лондон-Хауз» – самом дорогом ресторане города. Роберт сказал, что нашим друзьям предстоит еще одна, на этот раз совсем короткая поездка, после которой мы будем обеспечены до конца своих дней, поженимся и поселимся там, где мне захочется. Он лучился счастьем. В конце месяца Рохлин и Дунаевские опять уехали. А второго ноября наступил крах. Мы вернулись из казино за полночь, дома нас ждала телеграмма. Левенталь прочитал ее и чуть не упал. В этот вечер он мне во всем и признался.
Эмилия опять заплакала, сделала несколько глотков заботливо поданной Кунцевичем воды и продолжала:
– Роберт хороший художник и гравер. Он родился и жил где-то в Курляндии и там стал заниматься фальшивомонетничеством. Его поймали, судили, приговорили в каторгу. Он бежал с поселения и стал жить по подложному паспорту. Дунаевский откуда-то прознал про это и заставил Роберта приняться за старое. Сначала они делали в Благовещенске четвертные билеты, но этого им показалось мало, и они решили перебраться в Европу, чтобы делать сторублевки. У нас нельзя было достать всего необходимого для этого, Роберт говорил, что в Сибири и краски порядочной нельзя купить. Мастерскую они устроили в мансарде, там Роберт и делал деньги. Летом Дунаевский с Натальей и Рохлиным отвезли часть денег в Благовещенск и там их удачно продали, но вторую партию решили сбывать в европейской России, уж очень долго до наших краев добираться. На границе Дунаевский попался, Рохлин это видел. Сам он прошел таможню благополучно и сразу же дал Роберту телеграмму. Нам срочно пришлось бежать из Ниццы. Мы перебрались в Париж. А здесь, здесь, – она опять заплакала, – здесь Левенталь меня бросил! Я не могла жить в страхе, постоянно перемещаясь с места на место, меняя имена и внешность. Я стала уговаривать Роберта сдаться властям. Но он и слушать меня не хотел. Сам не хотел сдаваться и меня не отпускал. Тогда я решила написать родителям и попросить выслать мне денег на обратную дорогу. Но письмо я отправить не успела – Роберт его нашел. У него появилась привычка рыться в моих вещах. Он вообще стал очень нервным и раздражительным, ему постоянно казалось, что за нами следят. Знаешь, мы могли в десять утра заселиться в гостиницу, а в двенадцать из нее уехать, так как коридорный имел подозрительный вид. Когда Левенталь узнал, что я пыталась снестись с родными, то рассвирепел. Он кричал, что если его арестуют, то на следствии он скажет, что я была прекрасно осведомлена о всех его делах и помогала ему делать деньги и что меня сошлют на каторгу. А потом он ушел. Ушел, не оставив мне ни копейки, даже не оплатив гостиницы. Через день меня попросили освободить номер. У меня оставалось всего несколько франков. Первую ночь я провела на вокзале, и у меня там стащили чемодан. От всего пережитого у меня сделалась нервная горячка, и я упала в обморок прямо на улице. Очнулась в больнице. Там и познакомилась с Олесем. Раньше он жил в Царстве Польском, но семь лет назад ему пришлось бежать. Что-то связанное с политикой, он подробности не рассказывает. Мне некуда было идти, и я переехала к нему. Я ему многим обязана, он неплохой человек, но… Олесь ненавидит все русское. Он даже не говорит по-русски, мы с ним исключительно по-французски говорим, представляешь? А я домой хочу! Я хочу в Благовещенск, к маме!
 
Она опять заплакала.
Кунцевич сжал ее в объятиях и стал укачивать, как маленькую девочку.
– Знаешь, Эмилия, а я, наверное, смогу тебе помочь.
– Чем? – В голосе девушки было столько надежды, что Мечиславу Николаевичу стало не по себе.
– Дело в том, что я знаком и с русским послом, и с префектом. Открою тебе секрет: в Петербурге собираются строить метрополитен. Наше министерство рассматривает два проекта: французский и английский. Французы и англичане буквально передрались между собой за нашу благосклонность, вложения-то предполагаются миллионные! Как они нас только не заинтересовывают! Кстати, эта гостиница тоже не за счет русского царя, а за счет Французской Республики. Я поговорю с послом и с префектом. Скажу им, что Левенталь тебя обманул, что ты ничего не знала. Ты дашь против него показания, поможешь его разыскать и всем будешь говорить, что про фальшивые деньги он тебе ничего не рассказывал. Тебя не за что будет привлекать.
– А когда они поймают Роберта? Он же про меня все расскажет!
– Кто же этому беглому каторжнику поверит?
– А вдруг поверят? Не знаю, мне надо подумать.
– Подумай. Подумай, что лучше – жить с бомбистом без единого су в кармане или увидеть родителей? Они небось о тебе все глаза выплакали.
Эмилия опять зарыдала.
Кунцевич жарко убеждал Себиля:
– Жюль, я двадцать лет в сыске, меня не обманешь. Я полностью в ней уверен, она к делам Левенталя не причастна, ее не за что арестовывать. Она согласна прийти к вам и все рассказать. Пусть будет свидетелем. Хороший свидетель всегда лучше, чем обвиняемый, против которого нет улик, правда?
– Вопрос с арестом решаю не я, а следователь, – потупив глаза, проговорил Себиль.
– Ну так попроси следователя. Ты же можешь его попросить?
– Могу, но послушает ли он?
– А ты проси поубедительнее, а? Попроси Жюль, я в долгу не останусь, ты меня знаешь. Давай вместе попросим!
Примчавшийся из Ниццы Легран и Дароль допрашивали Эмилию почти четыре часа. Когда она вышла из кабинета, то еле держалась на ногах. Кунцевич отвез ее в гостиницу.
– Мила, номер я оплатил до конца следующего месяца. Господа полицейские обещали после окончания следствия больше тебя здесь не задерживать. Они даже купят тебе билет до самого дома. Вот триста франков, на месяц этого должно хватить. А я уезжаю. Господин министр склонился к английскому проекту и срочно вызвал меня в Петербург. Поезд отходит через два часа.
 
– Я провожу!
– Нет. Долгие проводы, лишние слезы.
Она бросилась ему на шею. Кунцевич отстранил ее, поцеловал в щеку, развернулся и ушел. Так стыдно ему еще никогда не было.
  
Глава 4
 
– Людвиг Теодорович, проснитесь! Ну проснитесь же! Ну, кому говорю!
Тараканов нехотя раскрыл глаза. Роза не давала ему спать всю ночь и угомонилась только под утро. Коллежский секретарь уснул совершенно измочаленным. Но молодой организм взял свое: тех двух-трех часов, которые она предоставила ему для отдыха, вполне хватило для восстановления сил. Он повернулся лицом к своей гостье и провел рукой по ее спине.