Хроники Раскола (СИ)

Удалось ли спастись Вьюне? Или подобно мне она заперта в камере-келье, возможно, даже в соседней, отрезанная и от внешнего мира, и от мира снов? Одна в своей кромешной безысходной тьме.
Я в отчаяние зажмурился. Мысли о бедственном положении возлюбленной сводили с ума. Я должен верить, что у нее все хорошо. Повелитель Запада не тот дракон, что позволит себя легко поймать.
Я постарался отвлечься. Что сейчас творится в подлунных королевствах? Побеждают ли по-прежнему войска Совета, или Кагеросу удалось переломить ситуацию? Какая участь постигла моих товарищей, попавших в плен?
Что ждет меня самого?
Неизвестность угнетала. Минуты, проведенные в тесной комнатушке, тянулись медленно, как патока, выводили из себя однообразием. Я успел возненавидеть и голые, покрытые известкой стены, и узкий продавленный лежак — единственную мебель. Все, что мне позволили, — наблюдать за монотонным пейзажем из окна; потеряв самообладание, метаться по комнате, подобно дикому зверю в клетке — пять шагов туда, пять шагов обратно. Или дремать — погружаться в тяжелый липкий сон без сновидений. Скованный блокираторами, я ощущал себя больным. Увечным.
Вспомнился старик Вирскай, потерявший силу в результате неудачного эксперимента с аурой. Я невольно поежился. Лучше умереть, чем провести всю жизнь калекой, лишенным крыльев.
Легкий сквозняк мазнул холодком по шее. Дверь зашелестела, пропуская первого за недели посетителя. С тех пор, как очутился здесь, единственным, кого я видел, была усталая погруженная в себя старуха, приносящая по утрам еду.
Я молча, ожидая, смотрел в глаза стоящего напротив мужчины, не способный прочитать, какие чувства скрываются за хрупкой ледяной коркой. Выслушает ли он меня теперь?
Тишина вокруг уплотнялась, звенела все более напряженно.
— Забыл, как надлежит приветствовать своего Повелителя, tai-ho?
Я преклонил колено, опустил взгляд, не сдержал горечь, вызванную равнодушной скукой в голосе пришедшего.
— Al’iav’el’, al’t tel’ Is. Mi ark’ete asori mar’e ark’eto.[1]
— Maran’e.[2]
Я медлил, подбирая слова, чтобы начать разговор, который не состоялся в далекий травеньский вечер. Что я могу объяснить сегодня спустя пять лет? Долгих, жестоких, пропахших кровью лет, разрушивших мой клан! Что должен сказать Альтэссе, сказать своему отцу?
— Kavlit, tai-ho. Chrono sel’er’e. Mi vaiko-ka nase deli.[3]
— Dargon al’e-liabrit’e n’e dargon.[4]
— N’e mi ferstoil’e ali-chrono.[5]
— Dargon own’e-own’e-terron oilrand! Zabel Greta Dargon v’iuna hide’n’e, lasher r’essembl’e na-ra-mar lizcark? Zabel Dargon v’iuna rut-an’e e mikli adel’e afrond?! Vaiko-itron?! Nih liabrit’e Rock-ferstoil’e! Aos’est oilrand arged’e, nih ver’e gard e aliver’e relikt e goldar-na-ra. Nih liabrit’e lian’-kiliot haint’er-‘iunion e oil n’eidma! Nil ver’e-goldar, loto‘est niha-own’e-ka![6]
В голосе Альтэссы, оборвавшего тираду, прозвучало раздражение… и разочарование.
— Stilness. Mi shaihan’e stake-sense ark’eto, n’e afrond chinito fer’eketo.[7]
Я, забыв об церемониях, яростно посмотрел на Повелителя. Почему он не понимает?! Почему не желает услышать?!
— Драконы должны вернуться в Небеса! Отец, хоть раз…
— Yu ne-e’st tia-na-ra, tai-ho.[8]
В тон Альтэссы вернулась черствая скука. Аудиенция окончилась. Я снова склонился, покорно спросил.
— Rohta-zabel yu sitk’e-vaikna mi, al’t tel’ Is?[9]
Пришедший молчал очень долго.
— Завтра Совет осудит Демона льда, восставшего против воли Древних. Ты должен понимать, каким окажется приговор.
Казнь? Я умру… Я невольно вздрогнул, осознавая, но до конца не готовый принять страшную и неизбежную судьбу.
Альтэсса продолжил.
— Я не хочу завтра слышать, как славное имя семьи Исланд в очередной раз смешают с грязью, — на пол передо мной упал короткий листовидный кинжал. — Если ты и правда мой сын, то знаешь, что делать.
***
В темном тяжелом взгляде острыми льдинками ощетинилось презрение. Губы сомкнулись в тонкую гневную линию. Грозовые тучи бровей сошлись у переносицы.
Я никогда не видел отца настолько разъяренным. Темная аура, окружающая Повелителя Севера, поглощала свет, дышала зимней стужей, почти физически давила на плечи. Мне, стоящему на коленях со связанными за спиной руками как последний выродок, не имеющий представления о чести[10], следовало опустить голову, раскаиваясь в совершенных преступлениях, смиренно ожидая справедливой кары. Вместо этого я продолжал всматриваться в лицо родителя, надеясь отыскать, сам не знаю что, и этой дерзостью еще больше распаляя гнев Альтэссы.
 
Без разницы! Что бы я ни сделал, мне уже не вернуть уважения Аратая. Можно воздать хвалу достойному врагу, признать доблесть бившегося до последнего за собственную веру противника, но трус… трус не заслуживает снисхождения! Я целую ночь провел в гнетущих раздумьях, то беря в руки нож, то отбрасывая его прочь, но так и не отважился исполнить последний приказ Повелителя Севера.
Эсса умер вчера. Сегодня Совету предстоит судить ничтожество, не способное ответить за сделанный выбор.
Наверно, мне следовало гордиться незаслуженным вниманием. Немногие нарушители закона удостаивались пристального интереса Ареопага, возможно, этот случай первый за всю многолетнюю историю драконов. Обыкновенно наказание определял Альтэсса того клана, к которому принадлежал провинившийся.
Зал собраний, мрачно-торжественный, дышал пылью и древностью — таким и надлежит быть месту, где принимаются решения, влияющие на судьбу мира. От шершавых плит под коленями веяло могильным холодом. Камень — символ незыблемости, основательности — был повсюду. Четыре гранитных престола — четыре стороны света четырем Повелителям Пределов: бархат, ковры, расшитые драгоценной нитью подушки для востока и юга, меха и шкуры — северу и западу. Двенадцать кресел эсс образовывали круг, заключая ярко освещенную арену-мир и троны Альтэсс в кольцо. Убегая вверх, тонули во мраке пустые зрительские скамьи — сегодня Совет не нуждался в лишних свидетелях.
В Ареопаге извечно правил бал камень. Камень и металл. Бьющееся в чугунных клетках пламя ослепляло. Я на секунду зажмурился, давая отдых усталым глазам. Перевел взгляд выше, где сквозь витражи горела белым круглобокая луна. Передернул плечами, заставляя напрячься лежащую на загривке руку. Прикусил губу.
Сколько можно тянуть! Начинайте!
— Давайте уже приступим? — промурлыкала женщина, сидящая вполоборота на подлокотнике трона, озвучивая мои мысли. Коварный бархат восточной ночи плотоядно оскалился из-под густых ресниц. — Право, не вижу особых причин тратить на это весь вечер.
Повелитель скал и цветов[11] не любил покидать Город Знаний, предпочитая общаться через своего представителя — Селену тиа Харэнар, укутанную в шелка и золото ведьму. Пусть клан гор и занял нейтральную позицию в войне, надеяться на милосердии его голоса было по меньшей мере глупо.
— Альтэсса Исланд? — мягко напомнила Харатэль. Сегодня, как ни странно, южную леди сопровождало лишь две эссы — Каттера и Астра. Кресло покойной Тоньи, должное принадлежать младшей сестре Песчаной Кошки, пустовало. Как и мое собственное: нелепо, но в полном согласии с древними законами я до сих пор оставался членом Совета.
Аратай медленно кивнул. Один из немногих зрителей неспешно спустился по широким ступеням. Долговязая тень вступила в свет факелов. Исхард, кузен Вьюны. Значит, вот кто выбран глашатаем нынешнего вечера. Хорошо, не Цвейхоп — с отца бы сталось преподать младшему сыну жестокий урок, приказав участвовать в суде над старшим.
 
В холодных глазах наследника рода Иньлэрт плескалась ненависть, но голос звучал ровно, когда дракон обратился к судьям.
— Из уважения к находящимся в зале магистрам Братства я прошу позволения вести собрание на всеобщем языке, — Альтэссы молчали, не выказывания возражений, и Исхард продолжил. — Девять тысяч девятьсот сорок шестой год от Исхода, серпень, восемнадцатое…