Все лестницы ведут вниз (СИ)

— Так разбудите ее, — прохрипела Аня, всматриваясь в бледное лицо подруги. — Проснись, Лена, — дотронувшись до плеч слабо потряхивала она тело. — Я к тебе пришла. Проснись же, — всхлипнула она.
В комнате настало молчание: ни вздоха, ни плача, будто все затаили дыхание. Даже с улицы ни единого звука.
— Ну что вы стоите? — не отпуская плечо, и не поднимая своей головы сказала Аня. — Разбудите же ее.
— Перестань! — в голосе обнажая ужас крикнула мать. — Прекрати сейчас же!
— Лена. Ну же. Это же я, — не обращала внимание Аня.
— Ты! — взревела женщина, и словно волной прилива накрыло Аню жутким голосом. Вздрогнув, она отпрянула от гроба, и обернувшись к матери сделала шаг назад.
— Если бы не ты, она бы никогда… Никогда! Она бы никогда! — кричала женщина. — Я всегда была против ее с тобой дружбы!
— Нет, нет, нет… — шептала Аня, быстро махая головой.
— С тобой она стала!..
— Нет, нет, нет…
— Сама она бы никогда! Никогда! Ты… Дрянь!
Женщина вскочила набросившись, но Аня сорвалась с места и побежала из комнаты, сильно задев плечом какую-то сухую сгорбленную старушку. Выбежала из коридора на лестничную площадку вытолкнув входную дверь, и бежала — третий раз в жизни бежала не оглядываясь, не помня себя.
2
Вспомнила себя Аня у перила небольшого арочного пешеходного мостика, соединяющего берега в самом узком месте пруда. Склонившись, она смотрела в серую водную гладь, в которой отражались затмившие небо тучи. Пустота — ощущение, будто силой выдернули душу, забрали само тепло ее сердца, но насильно заставили биться. Заставили Аню дышать, в то время, когда хотелось бы, чтобы биение сердца и дыхание эти прекратились. Замерло бы все навсегда — слилось с холодом земли и не быть, не существовать; замести всякие следы своей жизни.
Аня всегда ждала августа, когда жара начинает спадать и чувствуется приближение скорых холодов. Еще больше она любила такой день, как этот, когда уже прохладно, чуть моросит и высвобождается ветер; когда листва на деревьев свежа, и зелень еще не знает, что скоро придется желтеть и сохнуть, опадать и вянуть, чтобы смешаться с землей — стать неживой ее частью. Одно не очень нравилось Ане в такой погоде — серые, как свинец тяжелые тучи. Утки не могут плавать по свинцовым тучами, как не старалась представить себе это Аня. Много раз пыталась, но плавают они только по белым облакам среди голубого неба.
Вдали, по левую сторону пруда на самом его берегу, где скопились все здешние утки, стояла мать с маленьким — лет пяти — мальчиком. Они кормили птиц белым хлебом. Мама отрывала кусочек мякоти и аккуратно подавала его в крохотную ручку сына, а тот подбегал ближе к воде и неуклюже кидал ее уткам, каждый раз искренне веселясь, как они жадно выхватывают и проглатывают кусочек хлеба.
Тяжело ступая, Аня спустилась с мостика на тропинку и пошла по ней — извилистой, через скамейки и деревья, туда, где стояли мама с ребенком. Проходя мимо любимого на пруду места, с распустившейся, всегда впечатлявшей Аню черемухи, она даже не взглянула в ее сторону. Никогда раньше несчастная не могла себе позволить не постоять немного поодаль от ослепительно-белоснежных цветов черемухи и не полюбоваться ее красотой. Но сейчас все пусто, будто прорисованные образы картины с остервенением размазали тяжелой рукой, превратив изображение в однообразный сгусток серой краски.
Сутулясь от тяжкого груза, Аня встала недалеко за спинами матери и ребенка. Засунув руки в карманы куртки, она просто наблюдала вблизи, как мама подает сыну хлебную мякоть, а тот, смеясь, бросает ее птицам.
Мальчик, развернувшись после очередного своего неуклюжего броска, увидел жалкую на вид Аню — бледная, уставшую и поникшую, со спутанными волосами и потекшими по щекам струйками черных теней. Подбегая к маме за следующим кусочком хлеба, ребенок радостно заулыбался Ане, показывая свои редкие молочные зубы; заулыбался ей непринужденно, искренне, как может улыбаться только ребенок. Заметив за сыном, мама обернулась и бросив краткий взгляд на Аню, вытянула губы и повернулась обратно.
 
Когда мальчик вновь замахнулся рукой, Аня подошла к его матери и молча встала около нее. Повернув голову, она посмотрела на девочку вопросительным взглядом, через секунду сменившимся слабым испугом.
— Можно? — сказала Аня.
Лицо женщины снова выразило молчаливый вопрос.
— Можно немного хлеба?
— Ах, — поняла она, — конечно, держи, — и отломила Ане небольшую часть.
Взяв кусочек белого хлеба, Аня увидела подбежавшего к ним мальчика. Казалось, с его лица никогда не сходит это беззаботное, искреннее счастье без единой потаенной мысли, а потому огромная, всеобъемлющая доброта и любовь ко всему. Также было у Лены, когда ничто не мешало ей прислушиваться к гармонии мира, к его любви, как однажды выразилась она. Как бы не было временами тяжело, поняла Аня, Лена так и не утеряла своего детства, которое — столь простое и непонятное — как вода, испаряется с годами, превращая легкие воды источника в сухую непригодную впадину.
Ане захотелось обнять мальчика, как совсем недавно она хотела прижаться лицом к плечу Лены — которой теперь нет, — но отошла в сторону, в несколько метров вбок, чтобы не мешать — Ане больше никому не хотелось мешать. Присев на карточки у самой воды, она отломило немного мякоти и бросила в воду, дожидаясь когда кто-то из уток заметит ее «подарочек» и обязательно подплывет, съест и молчаливо поблагодарит Аню. Но ни одна птица не заметила кусочек хлеба, упавший в серую водную гладь, и тогда Аня кинула еще один, потом третий и четвертый, зажав в руке последний. Будто как и Аня оставленные, кусочки мякоти продолжали плавать незамеченными, нежеланными.
«Все отвернулось, — с горечью заключила она. — Впрочем, и не поворачивалась»
Разочарованная, готовая разрыдаться, она встала в рост и уже собираясь уходить, заметила шлейф водной ряби, тянущийся за быстро подплывающей уткой к «подарочкам» Ани. Очень обрадовавшись, всей душой приободрившись и во весь рот улыбнувшись долгожданному гостью, Аня присела на корточки, и затаив дыхание наблюдала как утка жадно вылавливает хлеб из воды и тут же его проглатывает.
Она кинула последний, придавленный в кулаке кусочек мякоти, который сразу же был пойманный и проглочен, как и все остальные.
— Может быть полетим вместе? — улыбаясь обратилась Аня к птице, но заметив, что больше ничего нет, утка поплыла обратно.
***
Порывистый ветер представлялся Ане, как разливаемое по улицам пустующее, лишенное жизни море — оно холодное и мрачное само по себе и в глубинах его ничего нет. И когда Луна выглядывает из туч — поднимает, призывает она к себе бесчувственное море, и тогда холодные безжизненные воды волнуются, и волны все выше, все напористей вздымаются, готовые поглотить каждое остывающее в одиночестве сердце; вбирают в себя каждое отчаянное его биение, чтобы затерялось оно в бесконечных водах оставленности.
Пока Аня шла не представляя куда, усилившийся ветер волнами накрывал ее, обдавая холодом. Поднимая вверх ее черные, но рыжие в корнях волосы, всякий раз спирал дыхание, как только с силой толкал ее в грудь. С каждым порывом ветра, а с ним и с приливом отчаяния, Аня, задыхаясь от всего сразу, останавливалась посреди тротуара и склонив голову ждала, пока хоть немного отпустит сдавленные горло и сердце, а в легкие наконец вольется поток прохладного воздуха.
В очередной раз отпрянув и приподняв голову, чтобы бесцельно идти дальше, Аня заметила впереди справа позолоченный купол храма с высившимся над ним крестом. Это единственная церковь в этом городе, но церковь давней постройки — в некотором роде старинная. Расположенный в центре, храм этот большой, вытянутой прямоугольной формы и квадратный в диаметре. Стены его побелены, а окна тонкие и худые, как стрелы указывающие вверх. Между ними и со всем четырех стен храма, как со страниц Библии, каменной резьбой безмолвно на город повествовалась священная история о непростых взаимоотношениях человека с Богом.