Все лестницы ведут вниз (СИ)
Он, то есть мой мужчина, ко мне стал приходить. Хозяйка не была против. Наоборот, ей нравилось, когда он приходит. Иногда сама провожала его до моей комнаты, но чаще всего выкрикивала меня из кухни, дескать, кто-то звонит в дверь, явно твой возлюбленный. Ну тогда я бежала со всех ног ему открывать и очень счастлива была, когда убеждалась, что это мой стоит — меня ждет не дождется, когда открою. Сказка была бы, а не обыденная история, если бы не этот букет. Не могла я его не принять, но и черной лилии страшно боялась; боялась, что эта тварь выползет как раз тогда, когда букет в руках держать буду. Я ведь потом поняла, что оно в каждой такой лилии сидит… и не представляешь как жутко принимать цветы, когда знаешь, что там эта тварь сидит и норовит выползти.
Элина вздохнула полной грудью.
— Вскоре я забеременела, но ему говорит об этом не стала. Я все опасалась, что не понравится ему, что я так скоро забеременела. Ведь мы еще не были женаты… и встречались не долго. Иногда я, конечно, намекала, что хорошо было бы узаконить отношения, но он все переводил это на шутку. Оно и понятно, встречались не долго — о чем можно говорить? Видишь, какая я трусиха, — словно с гордостью сказала Элина, — даже в этом не могла признаться ему.
Родилась у меня девочка. Маленькая такая, хорошенькая девочка. Как ты светленькая, — улыбнулась она хмурой Ане. — Она жила со мной в комнате. Но ему я так ничего и не рассказала. Девочка у меня была очень спокойная и когда он приходил, я ее закутывала в плед и клала под кровать… в уголок. Малышка не издавала ни звука. Мне иногда казалось, что девочка уже во всем понимает меня. Такая умница! Еще не успела вырасти, а уже знает, что вот, сейчас кричать не надо, чуть-чуть, немного надо потерпеть, а мама скоро заберет тебя из под кровати и она всю ночь будем нянчить тебя — детка — на руках и не давать этой мерзкой твари даже приблизиться к нам обеим.
Так и сидели мы обе и смотрели как эта гадина ползает по стенам, забирается на потолок и сидит на нем затаившись, и ждет когда я выпущу из рук мою крошку. Честно тебе скажу, было так страшно! С каждым вечером все страшнее… Невольно ужасная мысль сама собой приходит в голову…
Но я еще главного не сказала. Похоже, он узнал о ребенке и очень сильно разозлился, но слова не сказал. Я тогда увидела дьявола, Аня, и это было страшно. У дьявола сотни лиц и все мужские! Он приходил каждый день по несколько раз с новым таким букетом и каждой раз он был другим. Помню, раз протягивает он мне букет и вижу как черная лилия зашевелилась, вся затряслась… — у Элины потекли слезы, — и это ужасное копошение… на всю комнату… как сухой какой-то скрежет… кошмарный звук! Я так и обомлела. Смотрю на лилию и не знаю что делать — убежать же все равно не убежишь. Вижу, выползает — эти красные усики, потом эта головка как оголенный череп, и побежит она своими острыми ножками по букету, по розам; нырнет головой под красную, потом под белую, а туловище только поспевает за ней. Бросилось вниз, на его руку, по рукаву на плечо и через воротник за пиджак забежала. Прямо под рубашку. Меня тогда впервые хватил удар. Помню только, что пол из под ног ускользнул, и последняя мысль: как же моя крошка.
Он и обмануть меня хотел, меняя лицо, — с некоторое время промолчав, продолжила Элина, — чтобы я не задавала ему вопрос. Но я хоть всегда и была скромная и по своему труслива, меня это не останавливало и каждый раз, каждый день, а если он приходил в день несколько раз, я каждый этот раз настаивала на ответ моего вопроса: «Когда мы поженимся?» Но он молчал. Иногда посмеется, иногда как-то посмотрит, будто вообще впервые услышал от меня… но чаще всего молчал, и… Что вам надо? — прервалась Элина, увидев перед собой, метрах в пяти одного из двух, именуемым «падре». Он шел с кружкой, уже держа в левой руке приготовленную сигарету, но увидев Элину встал на месте. Из подъезда показался его старший знакомый, тоже со своим всегдашним инвентарем.
— Почему вы так смотрите на меня? — гневно обратилась она к нему. — Перестаньте смотреть так на меня!
— Вот уж не думал, — воскликнул он. — И не предполагал вас здесь увидеть. Почему вы здесь? Хотя да, у вас уже тогда странности были.
— Я вас не знаю! — сердито сказала Элина. — Идите куда шли. Вы обознались.
Как отравленным воздухом повеяло, но скверна эта иная — не нос хотелось зажать Ане, а заткнуть уши, зажмурить глаза хотелось, чтобы отстраниться, не видеть и не слышать; чтобы не приумножать позор хорошей своей подруги — несчастной доброй Элины, которую заколотило во всем теле, и казалось, она сейчас упадет наземь и пустит пену изо рта, чему Аня уже была свидетелем.
— Что встал, тебе же сказали, иди отсюда! — вскочила Аня.
— Падре, ты что опять натворил? — подошел друг в очках.
— Юридическая коллизия, мой друг, — двинулся он с места, и вдвоем направились к скамейке проходя мимо девушек. — Так сказать, de jure и de facto, чтобы тебе яснее было. Фактически то мы знаем, как все обстоит, а юридически признавать-то не желаем.
— Это ты о чем, падре?
— Ну как же так Лила?! — обернулся он к Элине. — Ты ли стесняешься? Ты и стесняешься?! Не узнаю тебя, Лила! Я знаю, ты никогда из-за денег… но и они у меня есть! Есть, если надо! — шагнул он вперед, упрашивая Элину.
— Заткнись, урод! — топнула Аня. Ей казалось, что она сама покрывается стыдом вместе с подругой
Элина вскочила со скамейки и скорым шагом направилась к подъезду отделения. Гордо, словно за зря осрамленная, она подняла повыше подбородок, чтобы не видеть всей этой грязи, которая словно раз прилипнув, не отставала от ее ног.
— Падре, пойдем. Ты что-то перепутал.
— Да ничего я не перепутал, — разочарованно сказал он и развернувшись добавил шепотом, но отчетливым, донесшимся до ушей Ани. — Это невозможно забыть. С Лилой забываешь себя. Сам становишься частью дикой, необузданной природы. Этот содом не описать!
***
Застав подругу на кровати спиной к двери, Аня, без малейшего отвращения, какое бы она обязательно испытала ранее, без свойственной ей брезгливости, но испытывая только жалость и нежные чувства к обиженному — пусть и по своей даже вине — человеку, тихонько сказала:
— Элина? — и осторожно присаживаясь на кровать положила ладонь на ее холодное запястье.
— О! Это ты? — будто давно не видев Аню, обрадовавшись подняла Элина красные, измученные глаза. — Иди кушать Аня. Скоро и обед уже закончится, — улыбаясь, сказала она.
— Так пошли. Мы же вместе ходим. Пошли! — легонько потянула Аня ее за руку.
— Иди, Аня. Я не голодна. А ты иди.
Ужин Элина тоже пропустила, что вынудило медсестру озаботиться положением дел у несчастной. Уговорить хоть что-то съесть так и не получилось, но медсестра взяла с Элины слово, что с завтрашнего дня она возьмет себя в руки и будет ходить в столовую как это было всегда.
— Давай, вот, запей, — принесла медсестра таблетки с водой. Элина всегда послушно выпивала все лекарства, которые прописал лечащий врач для употребления после каждого приема пищи, хотя при случае несчастная всякий раз напоминала, что ничего из этого ей не помогает.
— А ты приглядывай за подружкой, — уходя наставила медсестра Аню. — Вы тоже должны смотреть друг за другом, мы же не все видим.
Элина, как легла на бок, так до самого отбоя не шелохнулась.
Плач ее всегда был слабым, еле слышный, будто откуда-то в палате ручьем пробился родник, пробегающий среди ночной тишины в одиноком своем журчании. Для Ани журчание это было отчетливо и всякий раз, когда она слышала ручеек слез, не могла заснуть, пока он не иссякнет на эту ночь — до следующей. Но как Элина и предупреждала в первый день знакомства, что может поплакать совсем чуть-чуть, не долго, так оно и было. Потому Аня просто лежала, слушала и ждала.
Ненавидела себя Аня за неудержные свои обиду и злость, подтолкнувших ее уговорить Элину на свою позорную историю. Многое еще не укладывалось в голове, но Воскресенская старалась не думать. Казалось, какой может быть у Элина позор? У этой девушки, замечательной во всех отношениях, сдержанной на всякое слово и жест; какая может быть в этой гордой, аристократично-женственной походке «дикая, необузданная природа»? Аня злилась на себя весь оставшийся день вплоть до бессонной ночи, когда послышалось горькое журчание раскаивающихся слез.