Все лестницы ведут вниз (СИ)

Как бы там не вышло, но и законченной одиночкой Аня так и не стала, и тому виной случайные обстоятельства — во всяком, случае на первый взгляд — при которых она познакомилась со Светловой Леной — довольно таки прилежной ученицы параллельного «В» класса. Дружба эта столь же своеобразная, как и перемены годом ранее в Ане, то есть противоречивая и неоднозначная.
2
Этим прохладным мартовским днем, девятый «Б» класс, после звонка на второй урок оставался в собственном своем распоряжении, будто воздушный змей, выпущенный с петель: не знает он, куда летит, но, главное — он свободен. Кажется ему, что парит он по собственному желанию, а ветер только спутник его — равный ему. В кабинете стоял заглушающий отдельные голоса гамм, взявший вверх над всем индивидуальным, как жужжание роя ос. Понесся он, ни кем не у́держный по коридору, по лестнице вниз, доходил до дверей кабинетов и ушей учеников, завидно прислушивающихся к звукам необузданной свободы.
За последними партами собралась компания из пяти человек — главный источник жужжащего улья. Там и возмутитель всякого школьного спокойствия, кровный враг дисциплины — Смирнов; туда же влез Федоров Иван — отличник и любимец учителей: все у него правильно, верно, по-полочкам; Воробьева Юлия — непоседливая, юркая, голос ее раздавался за троих, а смеялась она сразу за пятерых; спокойный, сдержанный, с многозначительным взглядом, всегда себе на уме — Константин Иванов; и готовый поддержать любую тему, лишь бы не оставаться в стороне, всегда безуспешно жаждущий стать в центре компании — Амельчев.
За первой партой левого ряда, по своему обыкновению сидели Ершова Машка и Танька Зорина. Около них почти улеглась на стол Настя Котова — она как комета, которая иногда эллипсом своего пути пробегает через орбиту неразлучных подруг. В отличии от стихийных компаний с приходящими и непостоянными темами для разговоров, сплачиваемых чувством свободы, возникающим в отсутствии преподавателя, здесь всегда поднимались только определенные, узкие темы, что касалось моды, музыки и, так сказать, роскошной жизни. Последнее — это цель, смысл существования, ядро, притягивающее к себе двух подруг; это связующая тема, в которой без всякого интереса приходится участвовать Котовой.
Между двумя подругами уже успел сформироваться приличный нарост стереотипов на дальнейшую безоблачно-розовую жизнь. Это, как обычно, уехать в столицу или лучше в Европу; выйти замуж за богача, который обеспечит вольготную, красивую жизнь с роскошными вечерами. Вознестись царицей над малым мирком огромного дома со множеством прислуг: может быть самой заняться модой или каким современным искусством; присутствовать в богемных кругах и обществах равных себе. Все эти мечты, на которых так или иначе придется споткнуться подругам, придавали Ершовой и Зориной своеобразную манеру поведения, которую никак иначе не назвать, как высокомерно-демонстративной, пренебрежительной и примитивно-пафосной.
Редко какой разговор обходился без помощи сенсорного экрана телефона. Одна из подруг обязательно доставала свой, поблескивающий множеством пафосных украшений на тыльной стороне телефон, и тем начинался просмотр, а с ним обсуждения. Тут и фотографии новых туфель, откровенных юбок, модных кофточек и шикарных блузок. И все это с видом, будто прямо сейчас, сию минуту, обе подруги стоят в дорогом магазине и выбирают новую вещицу, лишь бы как-нибудь потратить лишние деньги.
— Стой-стой, назад, — затрепетала Танька, останавливая Машку. — Вот про эту я тебе тогда говорила. На выходных уже закажу, а это значит, — потянула она слова, — что в следующий наш поход в «Радугу» я уже буду в ней, — и приготовилось к скрытой завистью лести.
— Фу, — брезгливо протянула Ершова. — Ты как Воскресенская хочешь быть? Фу, Таня!
Настя рассмеялась в голос. Зорина, потупив взгляд побледнела и нехотя обронила:
— Ну да, возможно ты права, — и добавила: — Что-то убогое в этом есть.
***
Среди жужжащего улья, над третьей партой левого ряда, касаясь кончиками поверхности, свисали пряди огненного оттенка рыжие волосы Ани. Она молчаливо склонилась над своей тетрадью с ручкой в руке, будто образуя непроглядную завесу из своих волос, как подражающим водопадам устремленным вниз. Это была ее отдельная, сорока восьми листовая тетрадка, в которую не позволено заглядывать никому. В нее записывались слагаемые рифмой строки, принявшие формы до того бесформенных мыслей и чувств, начало свое берущих из самого сердца Ани.
 
С этого учебного года, с сентября месяца, директор самолично распорядилась, чтобы Воскресенская сидела за одной партой с Федоровым Иваном, и не на каком ином месте. Наказ был донесен до каждого учителя девятых классов, а потому неукоснительно соблюдался вопреки желаниям двух учеников. Не только Аня всем своим непростым характером восставала против такого решения, но и Федорова не радовал новый порядок. Сидеть за одной партой с Воскресенской — этой нелюдимой рыжеволосой девчонкой, у которой не понятно что на уме, и при всяком малейшем случае выпускающей жалящие иглы и норовившей впиться зубами в глотку, представлялось не легким бременем. К тому же, по мнению Федорова, Аня — девчонка страшненькая, а кому понравится сидеть со страшной, к тому же рыжей, а ко всему прочему, по характеру своему — сущей химерой? Здесь Федоров был категоричен и старался сопротивляться до конца, потому как, на его взгляд, он — отличник, и не только — достоин гораздо лучшей доли.
Если Иван сопротивлялся такому решению, стараясь донести свое негодование ежедневными монологами, говоря по делу и часто без, а также объясняя всю суть вопроса не избирая слушателя — кому попадется, — лишь бы говорить, то у Ани хватало ума молчать, потому как она прекрасно понимала, что решение директором принято окончательное, а все из-за пресловутого правила стучать в дверь, перед тем как войти в кабинет.
Вскоре Федоров смирился со своим не легким бременем и будто даже забыл, что достоин лучшей доли, нежели сидеть за одним столом с насупленной, постоянно недовольной Воскресенской. Может быть в Ане есть некоторая скрытая черта преображать людей, или какое иное свойство, самой ей неведомое, но Иван изменился существенно, не много сказать, принципиально, потому как ученик, имеющий репутацию ни в коем разе не давать списывать и конечно же помогать, стал как раз таки помогать и давать списывать Ане.
Воскресенская же отреагировала на столь щедрый жест со стороны скупого Федорова свойственно своему характеру: приняла этот как должное, само собой разумеющееся, но для себя конечно же подметила его странность. Аня сделала вывод, что Иван всего на всего таким образом желает выслужиться, что вполне в духе его характера. Расчет прост и не оригинален, и заключается он в том, что якобы посадив Аню с Федоровым, ее успеваемость заметно улучшается, и это, несомненно, заслуга прилежного ученика, лучшего во всем классе, а то и в школе — Федорова Ивана Анатольевича.
***
Поспешным шагом в кабинет — словно олицетворяя стереотип — вбежала молодая и стройная учительница географии: с пучком волос на затылке, тонкой, поблескивающей оправой на глазах, и с не сползающей слабой улыбкой на лице. Поставив сумку на стол, она встала к классу напротив доски и поздоровавшись с учениками, дождалась, пока улей умолкнет и каждый займет свое место.
— Славно, — весело сказала учительница, когда в классе образовалась тишина. — Тема нашего урока, — размерено начала она, — природа и ресурсы гор Южной Сибири, — и красивым почерком повела мелом по доске.
 
Воскресенская не спеша, обремененно закрыла тетрадь и повернулась к спинке стула, чтобы положить ее в свою сумку. Обернувшись, она пересеклась взглядом с сидевшей позади Настей Котовой, которая не отрываясь смотрела на Аню исподлобья. Этот взгляд — следствие давней, но незабываемой обиды: жгучей и не проходящей более потому, что сама Настя в своей же обиде и виновата.
В начале восьмого класса, когда стало очевидно, что Аня теперь сама по себе и никто ей не нужен, и тем самым раздражала не мало сверстников, а особенно своих одноклассниц — Ершову и Зорину, этими двумя было решено сделать ее удобной девочкой для битья, которой так порой не доставало, чтобы выместить накопившуюся злость. К этому времени к подружкам примкнула оставленная Аней и все еще держащая в себе обиду за разрыв многолетней дружбы — Настя.