Все лестницы ведут вниз (СИ)

— Кто это — мы? — глухо говорила через руку Аня.
— Посиди пока вон там, хорошо? Она скоро.
Аня молча, но с недовольным лицом, развернулась и пошла на стулья. Через минуту она пыталась чего-то добиться от медсестры, но та не могла понять из-за неразборчивых звуков, произносимых девочкой сквозь платок.
— Что говоришь? Ты можешь убрать его. Здесь в этом нет необходимости.
— Онкология, это что?! — прокричала Аня убрав руку, но тут же вернув обратно, прижала еще сильнее, чтобы не один атом этого «отравленного воздуха» не проник в легкие.
— Онкология — это раковые заболевания, — кратко ответила медсестра.
— Уроды, — в ответ тихо проговорила Аня.
Платок держала правой рукой, потом левой. Сначала сидела, а потом легла на ряд пустых стульев. Аня уже не сомневалась, что ее скоро позовут наверх — в палату мамы, либо мама сама спуститься к ней.
Так и ждала Аня маму — лежа на стульях с закрытыми глазами. Уснула, сама того не заметив — боком, уронив на пол платок и ладони подложив под голову, а ноги задрав на стул. Пробудилась Аня от нежного прикосновения чьей-то руки за голень своей ноги. Как проснулась, так и вздрогнула от неожиданности, одним движением скинув ноги и поднявшись сидя. По привычке Аня принялась тереть красные уставшие глаза.
— Почему Агния и черный цвет? — источая любовь улыбалась рядом сидящая Татьяна Алексеевна. — Разве не твой родной больше подошел бы Агнии?
— Просто другой цвет, — еще не проснулась Аня. — Главное, чтобы не цвет Аньки, — усиленно потирала она глаз. — Тем более черный — ты вообще-то должна знать — это цвет начала. Это для всех вас он конец, а те, кто хоть немного соображает, понимают, что это цвет начала.
— Интересно. Я и не знала.
— Не удивительно, — со злобой усмехнулась Аня. — На хрен все это! Пусть катится! Уже не имеет значения… Ты что приперлась то сюда? — просыпалась Аня. — Иди, ты мне вообще не нужна! И никогда не была нужна. Тем более врать стала… Что сидишь? Сейчас за мной мама спустится. Иди уже!
— Я тебе не соврала, — осторожно сказала Татьяна Алексеевна, опустив губы.
— Угу, — недоверчиво издала Воскресенская потирая глаз.
— Аня, — нежно положила руку на плечо, — она не спустится. Это они мне сообщили.
Надежда была, и вот — ее нет. Аня знала, она понимала, но ведь так хотелось чуда! Слезы собрались на нижних веках, а шея сама собой ослабла опустив голову. Горло сжало — слишком часто теперь сжимает горло.
— Пожалуйста, ты только выслушай меня…
— Руку опусти! — угрожающе прикрикнула Аня. Татьяна Алексеевна растерялась. — Я сказала: руку с моего плеча убрала! — злилась она.
Татьяна Алексеевна опустила, положив ладонями вниз на свои ноги. Аня, насупившись, сидела неподвижно.
— Аня, пожалуйста, позволь мне о тебе позаботиться, — умоляюще подалась она вперед. — Я знаю… Я разузнала… У тебя ведь никого не осталось. Но я… Я могу о тебе позаботиться, — волновалась Татьяна Алексеевна. — Могу!
— Ты удочерить меня хочешь? — будто успокоившись спросила Аня.
— Да! Да, Аня, — воспрянула Татьяна Алексеевна. — Так будет лучше… Тебе же будет лучше. Не надо будет…
— Ты готова взять под свою крышу убийцу? — посмотрела холодным взглядом. Будто и голос ее застыл, как окоченел.
— Что ты такое говоришь? — все терялась Краснова. — Ты устала.
— Ничего ты не понимаешь, — не отрывала она взгляд. — Только делаешь вид… Все вы делаете вид, что все нормально. Вон, когда собак наших в одну ночь усыпили, никто не заметил… Это ведь нормально! Да? Нормально, Тань? А почему тогда ненормально будет, чтобы убогая убийца Анька… эта скверна… вот сейчас не возьмет и не сдохнет? Это же правильно! Почему это не правильно? Невинных собак усыплять, значит, можно, а тварям сдохнуть нельзя? Тем более если мразь эта заслуживает смерти!
— Аня…
— Да выслушай ты меня до конца! — вспылила она. Татьяна Алексеевна вздрогнула. — Всегда есть черта, Тань, всегда она есть. Есть черта, за которой нельзя прощать за совершенное. Есть вещи, за которые человек сам себя не простит… Помнишь? — я говорила. «Что не излечивают лекарства, то лечит железо, что железо не излечивает, то лечит огонь. Что даже огонь не лечит, то следует признать неизлечимым». Я тогда не знала… Думала, что железо поможет… а нет. А огнем как? Не знаю… Да и уже ясно, что «следует признать неизлечимым». Так что… Нет, ты правда… Тань! С тобой было классно. Иногда я доверялась тебе больше, чем Ленке, а это все я от злости наговорила. Так что не дуйся. Ладно, — потянула она лямку на плечо. — Если там что есть, увидимся. Короче, не злись на меня. Adiós, Тань, — сказала Аня и поднявшись неспешно пошла к выходу.
 
Не успела она и три шага сделать, как сзади по локтям обхватили ее руки Татьяны Алексеевны.
— Да отвяжитесь вы уже от меня! — постаралась вырваться Аня.
— Я не могу допустить, чтобы ты себе навредила, — сказала ей Татьяна Алексеевна. — Помогите мне! — крикнула она медсестре на справочной. — Ее нельзя отпускать!
— Убери от меня руки, сука! — извивалась Аня, но сообразив, быстро опустила к груди голову и не жалея, сильно укусила Татьяну Алексеевну за руку. Та вскричав от сильной боли, отпустила. Только Аня собралась бежать, как ее руку сдавили тонкие, но сильные пальцы медсестры. Но Аня развернувшись, растопырила пальцы свободной руки и ее черные ухоженные ногти, чуть не выцепив глаз, прошлись по щеке женщины, оставив заметный красный след содранной кожи. Та ухватилась за лицо, а Аня не медля, тут же со всех ног побежала к выходу.
— Пожалуйста, не надо! — услышала за спиной она, а дальше — оглушающий шум проливного дождя, бьющего по крышам и окнам домов, по разбитому асфальту и стекающий ручьями вниз.
Аня размашисто бежит вдоль Речной, попадая по щиколотку ботинками в лужи. Не опуская к земле лица, бежит смотря прямо перед собой, вниз по Каменной, вслед зазывающим призракам, которые растворяются в низах улицы. Девочка одумалась! В этом мире у всего один только конец. Зачем сопротивляться неминуемому?
Забежав в кофейню «Вкус мысли», Аня, даже не услышав противное, раздражающее позвякивание серебристого колокольчика на двери, через стойку сразу направилась к подсобке. Встав в проеме, одной рукой ухватившись за косяк, она, отдышиваясь и проглатывая стекающие по лицу капли дождя, сказала прикованому к ней взглядом Николаю:
— Итог!
— Итог? — спросив повторил он.
— Еще не известно, кто из нас больше убил, — как выкладывая карты на стол, уверенно заключила Аня.
— Ты о чем?
— Где туалет? Очень надо, — переменулась она на другую ногу и несколько раз качнулась.
Николай молча указал рукой вправо. Аня зашла в подсобку, взялась за ручку двери и замерев, словно что-то продумывая, спросила:
— Там хоть чисто? — но потом нахмурилась, бросила взгляд на пол и сказала: — Ай! Какая разница. Грязь к грязи, — и дернув ручку, зашла внутрь и закрылась на щеколду.
Внутри было чисто, довольно просторно и хорошо освещено. Аня скинула на пол сумку, сняла куртку и бросила туда же, а сама села спиной к стене около раковины. «Надо быстрое — торопила себя она, — иначе будет страшно». Уже страшно! Почему-то страшнее, чем тогда.
Руки затряслись. Холод волнами обдавал Аню с ног до головы. Вынув ножик из кармана, она тут же щелкнула обнажив лезвие. Дыхание стало тревожнее. Слезы подпирали к глазам обжигая скулы. Снова сдавливало горло. Все чаще сжимается горло и хочется плакать. Но скоро… Два движения… Подождать и заснуть. Все пройдет! Но как же теперь страшно!
Рука с лезвием тряслась над обнаженным запястьем. Та рука тоже трясется. Слезы потекли. Хочется стонать от боли.
 
— Сдохни убогая мразь, — сказала Аня, и быстро погрузила острие лезвия в руку и ведя его вниз, все глубже опускала в запястье. Кровь — почти черная — мгновенно высвободилась из раскрытой артерии и обильно потекла по руке, струйкой на ноги, на пол. Дыхание сперло, но отступать некуда. Быстро сменив дрожащую руку, пока еще не испарились последние капли решимости, Аня надрезала вторую.