Все лестницы ведут вниз (СИ)

— Ма-а-ам? — не отвечая на вопрос протянула Аня.
Дарья Николаевна, с секунду подумав, словно нехотя покачала головой, дескать, надо дочь, уж ничего не поделаешь.
— Ну я не хочу! — взревела Аня. — Я не псих! Мам! Ну мама-а! — с каждым выкриком вздрагивала заплакавшая Аня. Она понимала, что окончательное решение за ней.
— Тебе нечего бояться…
— Заткнись! — крикнув, перебила Аня Краснову. Она неожиданно обозлилась на Татьяну Алексеевну, почувствовав что-то предательское в ее намерениях. — Ты знаешь… — обратилась она к матери, указывая на нее. — Ты знаешь, что она с большой радостью тебя бы заменила? Она во мне чуть ли не дочь свою увидела. Уже давно! Думала, я не знала, да? Я что, слепая что-ли? Совсем дура по-твоему? Роди себе ребенка и оставь меня в покое! Я видеть тебя не хочу!
Татьяна Алексеевна потерялась. Она только смотрела на Аню, по началу умоляюще, но через несколько секунд вид ее стал напряженным и немного отчужденный, словно ее голой выставили на всеобщее обозрение. Почувствовав, что краснеет от стыда, она отвела лицо в сторону, чтобы того не заметила родная мать Ани. Этого предугадать было нельзя; она и подумать не могла, что Аня давно догадывается о ее к ней материнских чувствах.
— Аня! — крикнула мать. — Перестань сейчас же! — Ноги подкосились и она грузно села на кровать. — Это не обсуждается! Господи! — Потекли слезы. — Я как представлю… мне жить не хочется… Аня, ну как ты могла… Господи, доча… Я же могла тебя больше не увидеть…
Вскоре Дарья Николаевна успокоилась. За это время никто и слова не произнес. Аня, опрокинув голову к стене, смотрела вверх на потолок, ожидая когда «вся эта хрень закончится и эти две, наконец, успокоются», забыв о случившемся и оставив все как было. Шея продолжала побаливать, местами сильно, и Аня, морщась лицом, постоянно подносила руку к кровоподтеку, потирая пальцами веревкой содранные в коже места. Татьяна Алексеевна сидела потупив строгий взгляд в пол. Краска медленно сошла с лица, но психолог уже была как на иголках от стыдных мыслей, когда-то допущенных ею и ныне не оставляющих в покое. Более всего обидно стыдиться за такие светлые чувства, которые она испытывала к Ане.
— Мы, доча, сделаем так, как говорит Татьяна Алексеевна, — нарушила тяжелое молчание Дарья Николаевна.
— Ну мам! — взревела дочка. Зная Аню, могло бы показаться, что она намеренно напускает слезы, чтобы в матери взыграло сострадание за свою несчастную дочурку. Но девочке действительно было страшно, и не столько она боялась «психушки», сколько перемен как таковых, ведь для себя она хорошо усвоила, что всякие изменения только к худшему.
— Так будет лучше для тебя же самой, дочь.
— Ну не надо, ма-а-ам! Не делай этого, прошу, — умоляюще завывала Аня.
— Аня, ты зря так волнуешься… — хотела вставить Краснова.
— Заткнись! Видеть тебя не хочу! Уходи! Уходи отсюда!
— Успокоятся, Аня! — повысила тон бледная Дарья Николаевна.
Будто собираясь уходить, как того требовала Аня, Татьяна Алексеевна поднялась с кровати. Покинуть квартиру она и не думала, пока не решится важный вопрос, и решится правильно. Ноги сами подняли ее с кровати.
— Я никуда не поеду!
— Дарья Николаевна, — обернулась психолог. — Что вы решили?
— Мы поедим в лечебницу, — незамедлительно ответа она.
Глаза девочки округлились — рот открылся. Вот так все просто за нее решили, распорядились как надоевшей, уже не нужной в обиходе вещью. Аня зажмурив глаза, забила руками и ногами о кровать.
— Ненавижу! Чтобы вы все сдохни! — между воплями выкрикивала Аня.
— Вы все ненавидите меня! Вы хотите избавиться от меня! Упрятать хотите! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу вас! — била она руками и ногами до тех пор, пока ее истерику не остудила холодная из под крана вода, которая выплеснула на лицо Ани Татьяна Алексеевна, быстро сбегавшая на кухню и ухватившаяся за первый попавшийся стакан.
Часто моргая глазами, Аня руками вытирала с лица воду и заносила за уши мокрые пряди волос.
— Как ты? — спросила Татьяна Алексеевна.
 
— Нормально, — не без обиды в голосе ответила она. — На долго вы меня упрячете?
— Месяца на три… И не упрячем, а…
— Все лето мне там торчать?!
— Так будет лучше, Аня, — сказала мама.
Посидев немного на кухне за чашкой чая с Дарьей Николаевной, Краснова вскоре ушла. Прежде она наставила, что необходимо девочке взять с собой. «Рюкзак вполне сойдет», — подтвердила Татьяна Алексеевна. Мама очень сокрушалась, что лично не сможет поехать с дочерью, но пропуски рабочих дней приходилось закрывать некоторыми выходными.
— Аня, завтра утром в семь будь готова. Я зайду за тобой, — громко сказала Татьяна Алексеевна стоя в коридоре. — Помоги маме собрать свои вещи, — и покинула квартиру, неся в себе до горечи обидные слова Ани. Она не злилась на девочку, но произнесенное ею до крови ковырнуло незаживающую рану.
— Угу, — не услышав ни слово проговорила уставшая Аня, не силах поднять голову с подушки и хоть немного приоткрыть веки. Можно только перевернуться на бок и поджать немного ноги, чтобы было еще удобнее засыпать.
«А может быть так даже и лучше», — сладко проваливаясь в сон сказала себе Аня.
3
Лена шла сбоку Ани, по левое плечо, и не останавливаясь, не делая ни единой передышки, все болтала и болтала без конца, не умолкая. Она что-то весело рассказывала, смеясь и сверкая глазками. Словно под большим впечатлением, разводила руками, поднимая их то высоко над головой, то разводя в ширину, как только позволяют ее ручки. На несколько шагов отбегала, поворачивалась лицом к Ане и шагая спиной вперед, продолжала свою невероятно интересную и веселую историю. Даже не слыша, о чем говорит Лена, можно было бы заключить, что рассказ ее о чем-то неописуемо прекрасном. Подруга была очень впечатлена — что-то видела она такое потрясающее, о котором и говоря без остановки и малую часть не описать. Но это не может расстроить счастливую Лену, ведь она прекрасно знает, что если Аня не понимает сейчас, то потом обязательно, спустя время непременно поймет.
«Ну как тебе объяснить», — разводила она широко губы, обнажая свои ровные зубы, которые вместе с глазами сверкали как белые и голубые звездочки на ее чистом гладком лице. «Огромная, с такими крыльями и летит высоко-высоко», — лепетала Лена своим голоском. «Так высоко, что и не представишь. Я хотела ее поймать и подарить тебе, но не успела», — повторяла Лена.
Все это время Аня молчала и внимательно слушала. Она очень хотела понять, о чем это толкует подруга, и что это такое огромное, которое удивительно высоко летает. Жаль, подумала Аня, если бы она успела поймать, было бы очень хорошо. А когда подумала, услышала тишину, и никто с боку нее не шел и не звенел веселым голоском. Лена куда-то ушла — наверное свернула; домой пошла или может решила еще раз попробовать поймать то, что так высоко-высоко, что даже не представить. Аня обернулась назад, но никого не было, только длинная улица уходящая далеко, за горизонт, где солнце клонилось к закату и налило небо золотисто-красным окрасом.
Где-то здесь должна быть ее собака, ведь совсем недавно Аня гуляла с ней, шла по этой же улице на восток, туда, где рождается каждая звезда. «Астра! Астра!» — крикнула Аня. Она где-то здесь, но почему-то не бежит — не откликается на ее голос. Всегда отзывалась, неожиданно выныривала из-за угла и мчалась со всех лап, но почему-то сейчас ее нет.
Похоже, Аня опоздала на урок. Все уже сидят за партами, хотя дверь открыта и преподавателя еще нет. Сидят и шепчутся, не обращая на Аню внимания, но несколько взглядов она уловила и они ей не понравились. Они смотрели так, как будто Аня в чем-то провинилась; в чем-то особенно, непоправимо виновата.
 
Она села за свою пустую третью парту левого ряда. Как обычно, Аня повесила сумку на спинку стула, достала тетрадь и ручку. Склонившись над пустыми листами, начала писать, но не стих, а какое-то сочинение. Ей хотелось что-то рассказать, и не кому-либо, а себе, будто потом это самое сочинение прочитает другая Аня. Писала она быстро, не останавливаясь, словно не успевает и времени в обрез.