Все лестницы ведут вниз (СИ)

— Ладно, если вам ничего не надо, я пошла…
— Постой. Еще пять минут. Пять минут дорогая, — задрожала Наумова. — Торопишь ты меня.
Аня опустилась на скрипучий стул и положила подбородок на руки. Она никуда не торопилась, но и находится здесь, в этом доме, где уже давно пахнет смертью, а теперь еще и страхом, не хотелось.
— Я ведь уже второй день встать не могу. Как позавчера легла ночью, так не могу.
— Надо вызывать, Вера Ивановна, — не поднимая голову, безучастно сказала Аня.
— Нет-нет, не надо. Не надо. Не вызывай, дорогая. Не нужно. Лишнее это. Ты ведь понимает, что это все? Ничего я уже не могу и они не помогут. Они только продлят эти мучения, дорогая, а я ведь уже так устала. Я очень устала.
Сердечко Ани остановилось — замерло, сильно ударило, похолодело — снова замерло. Забилось каким-то странным сковывающим холодом, который урывками поднимался вверх, обдавая лицо пугающей прохладой.
— Вера Ивановна… — осторожно начала замершая Аня.
— Я очень устала, милая. Очень. Ты же все видишь, правда? Ты меня понимаешь, Яночка? Ты помоги мне…
— Прошу… — тихо, сквозь дрожащие слезы в горле проскрежетала Аня. Молила она не Наумову. Кто угодно, если кто есть там… Пожалуйста!
— Знаешь как мы сделаем, дорогая? Я руки вот так, за спину положу. А ты вот эту подушку возьми…
— Ну не надо! — Вскочила Аня вся в слезах. — Ну пожалуйста, не надо!
Но Наумова как не слышала.
— Ты потом просто руки из под меня вытащи, а подушку обратно под голову положи. Как будто я во сне…
— Ну пожа-а-алуйста! Не проси-и-ите меня. Не надо! Ну почему я-я? — Плакала она. — Ну заче-е-ем? Я вас прошу! Не проси-и-ите меня. Ну не надо! А-а! — криком срывалось с горла.
— Тебе сочтется! Тебе сочтется, — уговаривала Вера Ивановна. — Там сочтется. Ты от муки меня избавишь. Там поймут, милая моя. Поймут! Ты доброе дело сделаешь…
Слова Веры Ивановны перебило оглушительное рыдание, раздавшееся по всему дому. Аня попятилась назад, уперлась в стену и сползла на пол. Закрыв лицо руками она плакала на взрыв; так плакала, как никогда в жизни. Горло сковало тугим холодным обручем, который с каждым всхлипом затягивался все туже.
Не выдержав слов, не в силах перенести мольбу Наумовой, тягот своих же жгучих слез, Аня вскочила с места и побежала к двери выбежав на улицу. Как и тогда, в случае с Олегом на этажке, она бежала до дома вся в слезах, и начавшийся дождь не мог смыть их — пронзающих ноющей болью. Задыхаясь и всхлипывая, Аня бежала, бежала чтобы запереться в ванне не включая света, и в кромешной темноте, полной тишине закатать рукав и выпустить кровью хоть малую долю нестерпимой боли.
2
Тонкая алая полоса на горизонте меркнет. Земля соприкасается с небом, словно в священной церемонии изображают они своего создателя — первозданную черную точку, возжелавшую познать свою глубину, но зрящую лишь только в бесконечную пустоту, без конца раскрывающую в самой себе свою же пасть.
На улицах зажглись столбы с желто-бледными уставшими фонарями. Ночь от ночи один за другим сдаются — не выдерживают страшной церемонии в честь мертвого создателя. В судороге замелькают, дрогнут, звонко прокричат обрывая спираль, предпочтя небытие, жизни небытия.
Квартира Воскресенских последовало ритуалу — темно и глухо. Мама спит — прилегла без сил на диван; так и заснула, забыв об ужине.
Рука ноет, и похоже все продолжает кровоточить, обмотанная в запястье бинтом — покрасневшим от запекшейся крови. Впадая в дремоту, Аня вздрагивала, подпрыгивала всем телом, на краткий миг ощутив провал под собой. Голос все звал — упрашивал, а глаза смотрели — умоляли. Аня слышит свой плач, чувствует боль в груди и горле; ощущает разрывающий в клочья стон, свои слезы, до которых никому нет дела. Она слышит себя — несчастную. Но никто не хочет прислушаться к плачу бедная Аня.
Вздрогнув над провалом, Аня соскочила с кровати и побежала в коридор. Просунув ноги в изношенные, выцветшие свои кроссовки, она выбежала в подъезд хлопнув дверью и не закрыв на замок дверь.
 
Вскоре она стояла напротив дома Наумовой — смотрела на распахнутую дверь, которую выбегая оставила открытой. Как тогда — лицо Ани застыло, а взгляд выдавил тоску, пением сирены зазывающей пустоту. Казалось, там, за дверью, удушливая тишина как в комнате; черная голодная масса за ней только и норовит пожрать Аню; ждет, когда Аня переступит порог.
Зайдя в дом, она ступала носочками — осторожно и бесшумно: через коридор и кухню в комнату. Встав у двери, она подалась вперед, чтобы посмотреть за проем на кровать. Там, в сумраке, освещенным слабым светом из окна лежит неподвижная Наумова, как какая-та тень без хозяина. Положение не изменилась с самого утра, когда Аня всхлипывая от слез выбежала из этого дурнопахнущего дома; от голоса, от испуганно-просящих глаз.
Аня вышла из-за порога, перешагивая досконально известные скрипучие места на полу; на носочках, медленно и бесшумно подкралась к Вере Ивановне. Спит: видно как на этой исхудалой тени еле заметно поднимается и опускаясь тощая грудь. Минута, пять, десять… Сколько Аня стояла, всматриваясь в известные черты лица, она уже не узнает — не вспомнит.
Вдруг, что-то похожее на судорогу, но души, а не тела, в груди схватило Аню и криком попыталось вырваться через горло. Обеими руками Аня ухватилась за рот, с силой сомкнула зубы и прижала губы выпучив заблестевшие во тьме глаза. Вскоре прошло — засело там, в животе: нечто холодное и крикливое. Оно будто ползало, примерялось и готовилось снова выпрыгнуть через рот Ани.
Руки как сами — одним движением выдернули из под головы Наумовой подушку. Аня увидела, как глаза женщины тут же открылись, слабо блеснув в чуть освещенной комнате, и прежде чем на ее лицо легла подушка, Наумова как в удивление, от неожиданности разинув рот, звучно вобрала в себя воздух.
Прижав к лицу подушку, Аня всем своим небольшим весом налегла на свои трясущиеся руки обхватив голову Наумовой, и молча, лишь подрагивая в дыхании, упиралась ладонями, желала лишь одного — чтобы все это быстрее закончилось; чтобы слетело это несправедливое бремя с ее детских плеч. Сначала Наумова ухватилась руками за запястья Ани — два раза дернула, пытаясь выдернуть руки девочки со своего лица, но потом, вспомнив все, вспомнив свою же утреннюю мольбу, покорно разжала трясущиеся пальцы. Женщина протянула руки вдоль тела и можно было разглядеть, как она, сжав их в кулаки, силилась держать неподвижно, вытянутыми прямо, чтобы не мешать Ане; чтобы Аня довела все до конца — проводила ее через тонкую границу жизни и смерти.
Если бы тогда Наумова могла произнести хоть слово, она бы сказала Ане: «Спасибо».
***
В сумраке надвигающейся ночи все эти мелкие, временем поедаемые дома становятся похожи на курганы, которые скрывают под собой тайны человеческих судеб. Курганом больше — тайной больше, могилой больше. Земля пополнилась еще одним безответным вопросом, собираемом ею — жадной — веками. Время идет — вопросов больше, ответов меньше.
Улица, ведущая в сторону города здесь постоянно темная, не освещаемая. Раньше в домах зажигался свет и через окна выглядывал тусклый свет. Сейчас же темно, как у Ани на сердце — ни огонька в нем, ни даже искорки; и так, казалось ей, теперь останется навсегда, пока она сама не прыгнет в объятия холодной земли, которая только и жаждет того, когда Анька оступиться — окончательно и бесповоротно.
Шла она медленно, мелкими шажками. Каждая ее мышца ныла от напряжения, а в животе метался из стороны в сторону крик — рвался через грудь наружу, но Аня сдерживала его сжав чуть ли не до боли зубы. Ей бы лучше остановиться, упасть на траву и закричать на весь город, который равнодушно не хочет ее знать — он всегда был глух к ее слезам.
 
Впереди Аня увидела грузную фигуру человека, которая зашла за калитку, стукнув дверцей позади себя, от чего задрожав, заскрежетал деревянный забор. Аня поравнялась с домом куда зашла эта огромная тень. Свет уже загорелся в одном из двух окон. Ей этот дом известен — Аня давно знала, где живет Лисенко — одинокая женщина, в одиночестве своем сама же виноватая, как виновата была ее мать.