Все лестницы ведут вниз (СИ)

2
Дарье Николаевне стало гораздо легче, а потому спокойнее. Грипп — как она решила — отступил, а самое страшное — опасность потерять работу — миновало. Порой проявлялось что-то «остаточное», но все реже приходилось отпрашиваться на день — когда слабость и головокружения невозможно было переносить на ногах.
Когда все это «обострение» миновало Дарью Николаевну, а мысли: как бы побыстрее воротится домой и упасть на диван отступили немного поодаль, она вновь задумалась о своей Анечке — «бедном ребенке с затянувшимся переходным периодом». Такие отношения, складывающиеся между ними уже второй год, хотя отчасти и стали привычными для матери с дочкой, но по хорошему недопустимы. Под одной крышей, но словно чужие люди! Как же было хорошо, когда Анечка была такая развеселая, жизнерадостная, любознательная девочка!
Поправить положение не легких отношений с дочерью Дарья Николаевна пыталась исключительно общением, иногда навязывая Ане какой-нибудь разговор или не интересную, нудную тему. Мать считала, что этого достаточно, потому как во время переходного возраста Ани, необходимо всеми возможными способами поддерживать общение и ждать, когда девочка, наконец, «перебесится», то есть вырастит. Она почему-то не замечала, что общения все меньше, а дочка откровенно не желает о чем-либо говорить, часто с брезгливым видом вставая посреди разговора. Анечка вообще почему-то считала, что вправе срываться на матери. Возможно, в ее глазах, мать — это одна из основных причин ее несчастья; через нее — мать, Аня появилась на этот свет, который совсем не ее свет — он не ждал Аню, а даже удивился ее появлению, ведь ее рождение — очевидная ошибка, самое что ни на есть недоразумение.
***
Дарья Николаевна была на кухне — готовила ужин. Аня же, истощенная злостью, лежала на кровати закинув руки за голову и разглядывала ничего не выражающими глазами досконально известный, до малейшей трещинки, потолок. До сих пор, после стольких часов, в ее голове продолжал раздаваться поднятый классом хохот, столь же отчетливый и обезоруживающей, как это было в ту самую минуту. Ане отчетливо запомнился писклявый смех «живодерки» за спиной, видела злорадные улыбки «шакалок», обернувшиеся посмотреть на покрасневшую и растерянную Аню. В сотый раз за день Аня мученически простонала, не в состоянии забыть эти стыдные секунды. Казалось, лицо до сих пор отдает жаром, а шея покрывается капельками пота.
— Анюта, поможешь мне почистить картошку? — окликнула мама из кухни.
С минуту молчания без единого шороха из комнаты, как правило означало, что Аня не выйдет на кухню, пока не будет готов ужин, и Дарья Николаевна уже разочарованно, со вздохом помотала головой, как в коридоре послышалось шарканье тапочек по полу. Не поднимая ног, Аня прошла на кухню и молча свалилась на стул. Она как ночь не спала: бледная, уставшая, вся изнеможенная. На ней совершенно не было лица. Достав из кармана телефон, Аня, уперевшись локтями в стол, стала с безразличным видом водить пальцем по экрану.
— Поможешь почистить? — обернулась Дарья Николаевна.
— Нет, — вяло сказала Аня не отрываясь от телефона. — Я сегодня устала.
Дарья Николаевна присмотрелась к дочке.
— Ты не заболела? Вид у тебя не важный. Может завтра не пойдешь в школу? Посиди денек дома, — с радостью проявляла заботу она.
— Угу, — выдавила из себя Аня. — Завтра не пойду, — добавила она и бросив телефон на стол, сказала: — Нам надо завести собаку. Я уже все продумала. Выгуливать ее буду я. Спать она тоже будет со мной… Кормить, мыть… Все буду делать сама… Я уже присмотрела для нее поводок в зоомагазине на Лесной — черный, с шипами на ошейнике, — старалась быстрее проговорить эмоционально изнемогшая Аня, но язык ее пару раз путался.
Теперь Астра нужна Ане как никогда. Надо быстрее забрать собаку из приюта, первым делом научить ее команде «фас», да еще так — фантазировала Воскресенская, — чтобы она по интонации могла понимать, как кидаться на человека. Крикнет Аня команду резко и громко и побежит Астра, метясь пастью в лицо жертвы; крикнет протяжно и топнув ногой — ухватиться за руку и будет кусать, словно кость обгладывая, пока Аня не остановит собаку. Научить кусать за руки — теперь наипервейшая задача Ани, как только заберет Астру из приюта.
 
— Анюта, давай немного подумаем, хорошо? — осторожно сказала Дарья Николаевна, сделав интонацию как можно нежнее. Она принялась резать картошку на доске.
— Понятно, — сквозь зубы произнесла Аня и схватившись за телефон, собралась вставать.
— Ты бы пока почитала, — указала мама на телефон Ани, — как держать собак, ухаживать за ними. Ведь нужно не только выгуливать и мыть… А если она чем заболеет! Это надо же к ветеринару везти, прививки ставить. Там, доча, много-много всего. Когда я была как ты возрастом, твоя бабушка — мама моя — царство ей небесное (быстро перекрестилась, подняв голову к потолку), тоже…
— Да ты так и скажи, что против, — сказала Аня, повысив тон. — Начинаешь мне тут втирать то, что я и без тебя знаю. Я же говорю, что все продумала! Если что, у Ленки есть знакомый ветеринар. Надо быстрее вытаскивать Астру! А то, придет какой-нибудь урод, и заберет мою собаку, — с обидой в голосе закончила она.
Мысль, что кому-то кроме нее достанется Астра, очень расстраивало Аню.
— Астру? — спросила мама.
— Самая умная собака в приюте. Она и большинства людей умнее, — дулась Аня.
— Ну чего ты? Анюта, я же не говорю, что против. — Повернувшись, ласково посмотрела на дочь. — Просто…
— Обязательно надо все усложнять, — недовольно проворчала Аня, и бросив телефон на стол, обхватила свою лохматую, растрепанную голову. — Как же вы все меня… Достали! Я уже устала от всех вас, — шипела она. — Только и можете свои лицемерные правила навязывать. Ты тоже паутину стала плести? — подняв голову с претензией обратилась она к матери.
— Что?.. — обернулась мать.
Раздался звонок в дверь. Дарья Николаевна вздрогнула.
— Посмотришь, кто там? — испуганно посмотрела на дочь.
— Сама иди, — не поднимая головы проскрипела Аня, — а лучше вообще не открывай.
К огромному стыду, который всегда так остро испытывала Дарья Николаевна, в дверях стояла Лисенко — та самая «толстуха», как называла Аня эту полную женщину из органов опеки. Всякий визит Лисенко изматывал Дарью Николаевну — она сильно нервничала, до того, что начинала дышать часто и прерывисто; задыхалась от волнения, а движения ее становились скорыми, неосмотрительными и очень неловкими. Голос подскакивал и обрывался на середине фраз, как перетянутая струна.
Инспектор производила крайне неприятное впечатление с самого первого дня своего появления. Лисенко из числа людей, которые с виду приветливы, улыбчивы и доброжелательны, но не умеющие скрыть под напущенной ревностью к ценностям добрых человеческих отношений копимую годами озлобленность. Это обнаруживается в ее часто проскальзываемой хамской тональности и ярко выраженной бестактности. По мимике лица можно отчетливо проследить, как ее тщедушный мирок разрывается в противоречиях: губы приветливо, доброжелательно растянулись, но глаза как застыли, впились — всматриваются, выискивая слабости, которых в себе же скопила с лихвой.
— Вот и пожаловала к вам по формальностям, — всякий раз говорила с порога Лисенко. Только эти «формальности» изматывали Дарью Николаевну тоннами вопросов — назойливых и однообразных, формально повторяющихся с каждым приходом инспектора.
Услышав знакомый до тошноты голос «толстухи», Аня сильнее сжала голову в висках и словно из-за боли незаживающей раны простонала. Она так и сидела за столом не двигаясь, закрыв глаза и нехотя слушая вопросы Лисенко, последовательность которых ей досконально известны. Ничего не изменилось за пол года с лишним, за исключением одного — у Лисенко появилась навязчивая мысль куда-то отдать Аню, «чтобы не шаталась себе праздно», тем и третировали маму с дочкой каждым своим визитом.
 
Непременно Лисенко проходила в комнату, где постоянно проваливалась в диван и каждый раз гримасничала неудобствами, в которых ей приходиться работать.