Все лестницы ведут вниз (СИ)
Стоя под козырьком подъезда своего дома, Аня, прислушиваясь к неистовому грохоту, весь его гнев принимала на свой счет, будто в ненастье ее и только ее вина, и больше никого. Она виновата, что дождь не желает более вымывать грязь с земли, сделать ее чистой и благородной; она виновата, что он, разочарованный, взялся за хлыст, словно мелочный человек, который зная, что если ничего не изменит, так хотя-бы побьет.
Вопреки и назло Ане, насмехаясь над ней, дождь захлестал землю сильнее, что есть мочи, словно долго копил силы и наконец обрушился, считая свой гнев справедливым. Порывистый ветер яростно подтолкнул Аню, подняв вверх ее небрежно остриженные до плеч и окрашенные в черный цвет волосы, в корнях которых просвечивался ее натуральный — огненно-рыжий. Озлобленно, будто Аня и вправду виновата за все пороки мира, толкнул ее в грудь, обдал сырым ветром ее лицо и забравшись за воротник куртки, насмешливо обнял в ознобе ее плечи.
Аня застегнула молнию до конца, до самого горла, но ворот все равно оставался открытым. На ней была старая, изношенная, темно-зеленная по поясницу куртка с карманами на груди и рукавах. Осенне-весенняя куртка, но в такой ливень едва ли выдержит всепроникающую влагу — слишком тонкая и легко промокаемая, как и ее капюшон, который Аня накинула на голову.
Поняв, что стоя на месте она ничего не выигрывает, а идти все же предется, Аня, перешагнув через две ступеньки, тут же оказалась в луже. Она и забыла, что любимые высокие ее ботинки потрескались в подошве и теперь надо бы смотреть, куда ступаешь. Холодная вода просочилась внутрь и впиталась в носок, теперь неприятно прилипший к пальцам ног. Аня, стоя под дождем и глядя на свою правую ногу, поморщилась и вспомнила, что с левым ботинком дела обстоят не лучше. Обидно, ведь это ее любимые ботинки — где она в них только не ходила. Раньше никакие сугробы, зимняя слякоть и осенние дожди не стесняли ее шага. Пожалуй, это была лучшая ее находка, сравнимая только с выкидным перочинным ножом. Даже куртка, имеющая столько преимуществ в карманах, за исключением ее неустойчивости к влаге, не была на столько цена Ане.
Для маленького роста девочки, которой только исполнится пятнадцать лет, Воскресенская обладала завидной решимостью. Такими вещами, как промокнуть и продрогнуть Аню не проймешь. Если она решила идти, то пойдет при любых обстоятельствах — назло всему, даже вопреки себе самой, но обязательно сделает задуманное. Это в ее характере!
Дождь стучал по увесисто набитому серебристого цвета рюкзаку, натянутом на спину Ани и потертой на поясе черной сумки лямкой через плечо с изображением маленькой белой птицы в уголке ее передней стенки. Ливень насмешливо испытывать на стойкость ее куртку и капюшон, который в три минуты сдался.
Девочка шла опустив голову и глядя себе под ноги, по возможности перешагивая множество луж на своем пути; перепрыгивая стремительные ручьи. Она все еще надеялась, что может хоть как-то спасти свои ноги от противной сырости. Такого неприятного ощущения в своих ступнях Аня не испытывала с мая прошлого года, когда ее, в футболке, джинсах и кроссовках, посреди улицы застал проливной дождь. Тогда она поняла, что нет ничего противнее, чем сырые ноги.
Холодные капли скатывались по ее щекам, по лбу, задерживались на ресницах и губах, а с носа, казалось, льет непрерывной струей. Приходилось каждый раз поддергивать головой, чтобы стряхнуть с лица неприятно щекочущую влагу, непрестанно поливающую ее промокшую голову. Вскоре Аня поняла бесполезность всех своих нехитрых маневров и прыжков через лужи и ручьи — в ботинках уже был свой паводок, циркулирующий по ступням от пяток до пальцев ног и обратно. Теперь ее шаг стал решительнее и быстрее; она уже не думала куда ступать, где можно провалиться подошвой, а где лужа не столь глубока. Смирившись с неизбежным, Аня наступала куда попадет, иногда проваливаясь в воду по самую щиколотку; тогда паводок в ботинках заметно пополнялся, но разве теперь это могло ее расстроить? Потертые до бела, немного обвисшие синие ее джинсы, стали прилипать к коленям и голеням, стесняя шаг.
Спустя несколько минут, через дворы и переулки, огибая дома, перепрыгивая через заборчики площадок и протискиваясь между гаражами, Аня уже изрядно замерзла. Полностью промокнув, она, и без того худенькая девчонка, совсем мелкая и выглядевшая скорее лет на тринадцать, чем на свои четырнадцать, скукожилась, как брошенный на улице котенок. Кулачки в холодных карманах, локти прижаты к бокам, голова опущена, плечики подняты к щекам. А ветер все напирал — испытывал на стойкость, будто бы и без того ее несчастный вид не давал повода прекратить эту пытку. Но Аня хоть и худа и хрупка, но девочка стойкая, сильная характером; ее зеленые глаза с образовавшимися под ними мешками смотрели устало, но как всегда — целеустремленно. Ее неизменно насупленные на глаза редкие брови — теперь окрашенные в черный, — с образовавшейся складкой на переносице, только подчеркивали упорство ее непростого характера.
Вскоре Аня вышла на Парковую улицу, где располагалась единственная школа этого маленького провинциального городка. Сутулясь, дрожа от холода и не поднимая головы, а только повернув ее немного вбок, она, пройдя мимо главного входа школы, начиная от дверей стала отсчитывать окна первого этажа. Встав напротив пятого окна, как было видно, пустующего кабинета, она сняла с плеч свой рюкзак и отошла на несколько шагов подальше. Ухватившись обеими руками, она с силой и разворачиваясь телом, кинула его, разбив стекло. Увесистый рюкзак, ударившись об парту, глухо свалился на пол. Почти беззвучно посыпались осколки стекла, заглушенные шумом дождя.
Ничего не ожидая, Аня, сложив руки в промокшие карманы куртки, пошла себе, как и шла до того ранее — не быстрее и не медленнее. Самое страшное для нее сейчас — это ливень; и ветер — его злой спутник в этот день, такой же обозленный, насмешливый и разочарованный в собственном бессилии.
Зайдя за школу, Аня присела на пустующей — как и весь город — остановке. Под ней хотя-бы не льет и можно передохнуть от надоедливой, всюду проникающей сырости. Достав из пачки сигарету, Аня с нескольких попыток, прикрываясь руками, подкурила ее, выпустив серый дым вслед за ветром.
Хотелось подумать, как начать, когда она придет в кофейню. Ведь буквально с час назад все казалось очень просто, теперь же настала очередь сомнениям. Не тем сомнениям, что могут поколебать в решимости — обратного пути у нее нет: либо так, или снова стать жертвой нависшей над Аней злой ухмылки Судьбы. Но этого не будет, вновь не повторится. Никогда! Только так, не иначе. На крайний случай Аня просто уедет из этого города; заберет Астру из собачьего приюта и пойдет куда вздумается. Но задуманное уже не казалось так легко осуществимым, как представлялось это ранее — даже видится теперь сомнительным.
Холод сотрясал ее тело, да так, что с трудом хваталась губами за кончик сигареты, чтобы сделать очередную затяжку. Думать не получалось — холод сковывал не только тело и руки, но и мысли. Бросив сигарету не докуренной в лужу, где она моментально угасла, Аня быстро встала и поправив свою сумку с бока на спину, скорым шагом направилась дальше.
Улица Каменная, на которую вскоре вышла Аня, пролегала таким образом, что круглый год и каждую минуту суток по ней непрерывно носились ветра, иногда игривые, веселые, а порой, как сейчас — лютые и назойливые. В эту погоду, когда ливень, ветер то и делал, что зло насмехался над Аней. Он словно озлоблен слишком задержавшимся летом и заигравшись в своей ярости, подыгрывал осадкам. Одно хорошо — идти осталось немного: кофейня по правую сторону этой улицы.
«А если еще не открыл?» — спросила себя Аня. «Сегодня воскресенье, в девять может не открыть», — нагнетала она. Если так, то это совсем не хорошо — очень не хорошо. Придется ждать, а переждать негде, только если под деревьями, рядом выстроившимся по тротуарам улицы. Они сами стоят беспомощные, волнуемые стихией, продрогшие, не в силах более сдерживать осадки на своих ветвях; даже листья спешно опадая, оставляют — не жалея — своего родителя, медленно превращающегося в уродливый каркас. Перед дождем они бессильны, не говоря уже о неумолимом ветре.