Ты родишь для меня (СИ)

Как он может мне такое говорить? В глазах скапливаются предательские слезы, я выдыхаю, прокручивая снова и снова все услышанное. Что ты такое, Герман? Я не знаю тебя, Чудовище!
— У меня есть деньги, в конце концов, это моя компания! Как ты можешь?! Как твой язык вообще поворачивается?! Мой отец положил свое здоровье, чтобы поднять этот бизнес, он тянул все сам, завещав все мне.
Но я была…была не в силах пережить горе потери, а трезвый ум был просто необходим. И, конечно, Герман встал у руля, пока я приходила в себя.
— И где сейчас твой отец? А ты посмотри, кто числится генеральным в его компании, ага? — стальной голос врезается в мое сознание.
Это все слишком. Слишком.
— Ты…мерзавец, — ломающимся голосом отвечаю, наблюдая за скрученными пальцами в широкой ладони. Мужчина смотрит на меня самодовольно, словно этих слов и ждал, а затем отпускает меня и уходит, оставляя позади себя холод и боль.
Ночую я в гостиной, обхватывая дрожащее тело руками, меня не греет ни одно одеяло, меня не трогает больше ничего. Я продолжаю смотреть на мигающую гирлянду, сжимаю в руках мандарин, а потом жадно вдыхаю приятный аромат цитруса. План действий складывается слишком четко. Несмотря на пробоину в груди, я не упаду.
На следующее утро, когда Герман уезжает на работу, собираю вещи, одежду, украшения и мелкие безделушки из прошлого, напоминающие мне о моих близких, и ухожу, кинув на стол ключи от квартиры. Я сажусь в машину и отрезаю себе путь к возврату, бросая прощальный взгляд на окна квартиры, в которой прошли счастливые дни. Если это, конечно, были они, а не моя созданная иллюзия.
3
Зайти в квартиру родителей не могу, это я начинаю четко осознавать, стоя под подъездом невзрачной пятиэтажки. Снег под ногами скрипит, а руки давно заледенели, превращаясь в две синюшные льдинки. Храбрости как не было, так и нет. Мне физически больно видеть родные стены, но идти куда-то еще не представляется возможным.
У всех подруг свои семьи, дети, падать им на голову еще и со своими проблемами неправильно. И я стою, бегло осматривая окна знакомой квартиры. Не была там три года, все вопросы решал… муж, а я так и не нашла в себе силы двигаться дальше. Сжимаю ключи в кармане дубленки и медленно распадаюсь на атомы.
Боюсь, что окажусь там и умру от боли. Как там жить? Как дышать этим воздухом, в котором наверняка все еще есть отголоски родных людей?
Я даю себе сутки, чтобы все это пережить. А дальше, дальше тебе, надо собраться, Вита Латыгина, собрать всю волю и пойти, несмотря на то, что боль съедает тебя изнутри. 
Мне нужно все обдумать в спокойной обстановке и без истерики. 
Сколько я так стою — не представляю, но, когда начинается снегопад, кто-то окликает меня.
— Виточка, солнышко! — в следующий момент я оказываюсь в нежных объятиях.
Хватает мгновения, чтобы узнать…
— Лилия Петровна, здравствуйте.
Мамина лучшая подруга совсем не меняется, кажется, что она застыла в одном возрасте. Что в тридцать пять, что в сорок пять…что сейчас одинаковая, она явно принимает эликсир молодости.
После всех событий я не смогла поддерживать с ней связь, не могла сталкиваться с прошлым, и сейчас, глядя в добрые глаза женщины, я испытываю стыд. Прикрываю глаза и изо всех сил сжимаю руки в кулаки.
— Как я скучала, детка! Милая, что же ты на морозе стоишь? — женщина хватает меня за руки и так смотрит в глаза, что хочется разрыдаться.
Все в ней знакомо мне с детства, и почему-то так веет теплом, что прижалась бы крепко и не отпускала. Она бросает взгляд на чемодан, а затем на мой внешний вид. В глазах отражается беспокойство, но затем женщина захлопывает его теплом.
— Да так…
Надо отдать должное, никаких расспросов нет.
— А давай чай попьем, я ватрушки испекла, помнишь, как раньше? — глаза женщины загораются особым блеском, она всегда любила готовку и часто наведывалась к нам с вкусняшками.
Я уже молчу о том, что в детстве весь двор знал о лучших ватрушках, которые каждые выходные раздавала Лилия Петровна исключительно по доброте душевной.
 
— Конечно, давайте, — отказаться я бы не смогла ни за что.
Мне захотелось простого человеческого уюта, иначе я просто не справлюсь с лавиной боли.
— Как вы вообще? — выдавливаю из себя, рассматривая лицо, усыпанное глубокими морщинами. Не от горя, а от бесконечной улыбки. Эта женщина светит ярко, как летнее солнышко в знойный день, и всех вокруг она старается окружить своим теплом.
Я задаю однозначно глупый вопрос, но не знаю, что в таком случае можно спросить, если честно.
— Я лучше всех, милая, здоровы с переменным успехом, а там как Бог даст. Внуков еще поднимать, да и не от всех дождались мы, старуха и старик, — бросает на меня печальный взгляд и продолжает, — сыновья вообще не спешат, слава Богу, хоть дочь родила.
Замираю, услышав опять крупицу информации. Да, у Агаты двое девочек, двойное счастье. Это прекрасно, но на глаза наворачиваются слезы. 
— Да какая же вы старуха, Лилия Петровна? — хмурюсь и сжимаю теплую ладошку. — Совсем девочка еще.
Мы поднимаемся на второй этаж, я осторожно поглядываю на родительскую дверь и прикусываю губу, а затем несмело заношу небольшой чемодан в знакомую трешку семьи Агаповых. До боли знакомую. Перед глазами проносятся флешбэками события прошлого, от самого маленького возраста.
Ностальгия обнимает меня со спины до болезненных спазмов в теле.
Эта лестничная клетка наполнена детством в чистом виде. Куда ни глянь, на самом деле. Квартиры Латыгиных и Агаповых в свое время можно было бы соединить, так уж мы были близки. Все мы.
Зайдя внутрь, понимаю, что у Лилии Петровны и Юрия Сергеевича ничего не меняется. Вся та же атмосфера бесконечной любви, просто в квартире уютно и не хочется уходить. Так бывает.
Еще я ни разу не слышала, чтобы они устраивали скандалы, сколько я их помню… А ведь миллион лет вместе и хоть раз могли бы поругаться.
«Жене моей памятник при жизни ставить нужно» — это первое, что всплывает в голове, если подумать об Агапове Юрии Сергеевиче.
— Наш начальник еще работает, — словно читая мои мысли, говорит Лилия Петровна. Мы раздеваемся и проходим в обставленную по последнему слову техники кухню. — Говорю, что хватит парней строить уже, без него разберутся, дорогу надо давать молодым, но увы. Нет достойного преемника на место генерала-полковника, что ли?!
— Юрий Сергеевич живет своим делом, — заправляю выбившуюся прядь за ухо и осторожно осматриваю стенку с фотографиями в старых рамках. С ужасом понимаю, что на одной изображена я в объятиях Агаты и Влада, двоих из трёх детей четы Агаповых. Нам пять, и жизнь наполнена бесконечной радостью и весельем. Позже к нам присоединился Герман, а пока мы втроем. Не разлей вода.
Что-то заставляет внутренности сжаться. Было время, конечно. Знакомые голубо-серые омуты смотрят на меня открыто и еще с той детской непосредственностью, что когда-то была во всех нас.
— Ты цитируешь его, детка! Но я волнуюсь, давление шалит, да и сердце, опять же, побаливает иногда. Немолоды мы уже, а он до сих пор штанги тягает. Ну вот какой зал? — Лилия Петровна упирает руки в боки и недовольно хмурится.
Женщина замечает мой заинтересованный взгляд, которым я обвожу совсем новую кухню. С грустью понимаю, что та была лучше. Роднее. 
— Ой, а знаешь, Влад тут недавно распорядился все изменить, сам заказаз, оплатил, чтобы удобно было. Я с боем отвоевала семейный стол-книжку, ну вот куда без него? А Юра так вообще держал нейтралитет, представляешь? — Лилия Петровна достает ватрушки, а у меня от трепета руки дрожат. Запах заполняет легкие и раздувает внутри меня необъяснимое счастье. — Юра и нейтралитет.
И правда, он всегда занимал хоть чью-то сторону. Даже если дело касалось детских шалостей. Все-таки знакомые люди, семейные проблемы, но такие теплые они, эти проблемы.
Под благовидным предлогом смываюсь в ванную, где с трудом перевожу дыхание и ополаскиваю лицо теплой водой. Взгляд падает на зеркало, в котором я вижу изможденную девушку с глубокими синяками под глазами. Карие глаза потухли, а веер из черных ресниц больше не делает их цепляющими, запоминающимися. Как было раньше. Когда-то давно, так давно, что и не вспомнить.