Последний князь удела(СИ)
Целую седмицу горожане и окрестные крестьяне лопатами и пешнями ковыряли берега Волги. К моему искреннему удивлению раскопали два настоящих клада, общим весом в полпуда серебра. Немало не стесняясь, Тучков, на основании того, что всё наёденное сыскано по слову князя, забрал половину сокровищ в казну. Остальное по моему указанию он поменял на московские копейки, уж больно диковинными выглядели старинные монеты. В течении нескольких дней народная молва удесятерила размер старого татарского клада, и теперь у нас имелось алиби на практически любое количество медных и серебряных денег.
В связи с этим отправили в Новые Холмогоры приказчика Васькина реализовывать свинцовую монополию. Очищать металл предполагалось у города Мологи, а извлекать из добытых примесей серебро в Угличе. Сдавать на царские монетные дворы драгоценный металл в слитках было нельзя, во избежание ненужных расспросов. Поэтому требовалось или перечеканить на золотоордынские дирхемы или выделывать сразу московскую деньгу, что сэкономило бы нам примерно десять процентов от перебиваемой монеты.
Получив первые пулы вместе с мелким серебром, разъехались по округе княжеские люди, скупать тряпьё, шерсть и лён. На эти должности я велел брать людей старых или покалеченных, к прочим работам негодным. При княжьем тереме было три десятка христарадничающих приживал, многие из них вполне искренне хотели заниматься посильным трудом. Мной планировалось обеспечить всех хоть на что-то годных городских нищих работой, полных инвалидов переселить в богадельни, по образцу новгородских, а не желавших трудиться сознательно - изгнать.
К середине лета добрался я до села Девяткова. Картина была весьма неутешительна. Поля княжеской яри и озими побила хлебная ржа, на засеянном клевером паре пасся деревенский скот. Призванный к ответу староста лишь недоумённо разводил руками:
-Дык на пару-то скотина с извека пасётся. А коли нельзя - так городить поле потребно, а нам о том никто вестей не присылал.-
-Подумай сам. Зачем поле было засевать клевером? Чтоб потом потравить его? - пытался я воззвать к разуму тиуна.
-То княжья придумка, нам сии замыслы непостижимы. Велели окромя зерна сеять польную траву - мы молебен сотворили да посеяли. Про что да для чего - то не про наш ум,- стоял на своём упёртый селянин.
Помимо того что улучшавшая плодородие травка была до корней сожрана скотом, она ещё и проросла некрупными пятнами, остальная пашня зеленела обычными сорняками. Староста от небрежения при посадке полностью отнекивался. По его словам, семена рассыпали везде поровну, а где чему расти, то Господь решает. С отчаянья велел насыпать с собой два мешка земли, один с места где клевер рос, другой с заросшего пустыми травами участка. Загадку эту я надеялся решить в Угличе.
Мне было крайне интересно, насколько удобна была в работе сооружённая по моим рисункам веялка. Староста долго искал тех, кто зимой провеивал княжье зерно. Явленные работники ничего конкретного сказать не могли, ограничиваясь лишь скупыми ответами.
-Свою рожь кто-нибудь от мякины и сора чистил на этой штуке?- кивнул я на первую сельскохозяйственную машину.
- Вроде Фролка пахнул жита,- почесав в затылке, сообщил сельский тиун.
-Больше никто?- полное отсутствие интереса крестьян к нововведению меня озадачило.
-Вроде нет. Баяли - изломаешь, мол, отвечай потом перед князем. Ну её, придумь сию, от греха подальше.-
-Фролка чего ж полез?-
- Да от дури своей природной. Говорил, де, семи смертям не бывать, а одной не миновать, дюже любопытственно как хитровина угличская семя веет. Коль он чего напортил, ты уж княже на него не шибко серчай, с малых лет он такой оплазивый,- доверительно сообщил мне девятковский староста.
Селяне явно не стремились к прогрессу. Из сорока с лишним мужиков села и прилегающих деревенек воспользовался дармовой веялкой лишь один и то по местным понятиям почти что дурачок. Найденный по моему распоряжению Фролка, парень лет двадцати пяти, ничем внешне от прочих пахарей не отличался, те же домотканые холщёвые рубаха и порты, да обмотанные вокруг ног поршни. Но вот был он не по-деревенски любопытен, благодаря чему и стоял сейчас передо мной, ожидая неведомых неприятностей.
- На своей ниве с вирвиём не бегал ли, как яз на княжей десятине указывал? - начал я расспрос нетипичного селянина.
- Бегал с сынишкой, - сокрушённо признался тот. - Спытать хотел, худо аль добро выйдет. На паре клиньев ржицу колыхал, а на остальных - нет.-
-Ну и что вышло?-
-Вроде потучней хлеба уродились, где вервиём ржицу тешили.-
-Как звать тебя?-
-Фролкой кличут, сын Липка яз, княже,- ещё раз в пояс поклонился парень.
-Поедешь ли в тиуны ко мне в иное село?-
-Нет, - активно замотал головой крестьянин.- В полные холопы не пойду, в посупление впаду от сей тяготы.-
-Чего ж сразу в холопы? Урядимся как-нибудь, - мне такая негативная реакция казалась удивительной.
- Правда нам ведома,- втянув голову в плечи, тихо проговорил Фрол.- По сельскому тиунству есть полный холоп.-
-Порядимся по-честному. Когда захочешь - обратно вернешься,- заверил я любознательного девятковца.
- По рукам ударим?- хитро глянул на меня исподлобья ушлый мужичёк.
-Хоть бы и по рукам,- не виделось мне в этом ничего страшного.
-Князю не веришь?- влез в разговор раздражённый Тучков.
Липкин сын предпочёл отмолчаться, но по его поведению было заметно, что действительно не верит. Пришлось слезть с коня и предложить ему бить рука об руку для закрепления обещаний. Уже после этого Фрол стал интересоваться переездом и размером земельного участка предназначенного для поселения. Сообщение о том, что ему придётся стать главой артел батраков, не сильно его воодушевило. Но обещание выделить ему безоброчно после честной семилетней отработки надел в тридцать четей доброй земли, развеяло его сомнения.
Из Девятково я возвращались не сильно обрадованным. Внедрение чего-то нового силами самих деревенских жителей представлялось крайне маловероятным. Видимо начинать придётся с единичных образцовых хозяйств, обрабатываемых силами наёмных и подневольных работников.
В Угличе нас ждал очередной посланец от боярина Годунова. Он привёз краткое письмо - приглашение прибыть к Троице-Сергиеву монастырю, куда царский шурин отправлялся на богомолье и весть о победе на реке Хопре русских полков над азовскими татарами. Когда я передал письмо для ознакомления Тучкову, тот окаменел. Причина такой реакции на довольно рядовое послание крылась в титуловании отправителя. Борис именовал себя царским шурином и праѓвителем, слугой и конюшим боярином, дворовым воеводой и содержателем великих государств - царств Казанского и Астраханского. Я к формализму местных отношений до сих пор не привык и к громко звучащим титулам относился спокойно. Ждан же такое поименование Бориса Фёдоровича счёл попыткой узурпации трона при живом царе, и, задыхаясь от негодования, произнёс: