Юми и укротитель кошмаров

Крадучись, Художник вернулся в царство, где правили два хиона. Откуда-то справа донесся смех, но кошмар вряд ли направился туда. В квартал развлечений люди ходили не за тем, чтобы поспать.
«Вот он», – подумал Художник, различив впереди на вазоне черные разводы. Куст тянулся к хионным линиям и их питательному свету. Художнику, шагавшему по пустой улице между растениями в вазонах, казалось, что они приветственно машут руками.
Новый след он обнаружил у подворотни. Настоящий след, черный, дымящийся. Кошмар эволюционирует, впитывает человеческие мысли, превращается из аморфного сгустка тьмы в нечто плотное. Наверняка он еще расплывчат, но из текучей черной массы уже выросли ноги. Даже обзаведясь ногами, кошмары редко оставляли следы, поэтому Художнику крайне повезло обнаружить настолько четкий.
Он свернул на более темную улицу, где светились лишь тонкие хионные нити. В этом сумрачном месте Художнику вспомнились первые одиночные обходы. Несмотря на усердные штудии и стажировку у трех разных художников, он чувствовал себя беззащитным. Все его эмоции и страхи вдруг вскрылись, как незатянувшиеся раны.
Теперь же страх был надежно спрятан под грубыми мозолями опыта. Тем не менее Художник покрепче перехватил сумку и с кистью на изготовку покрался дальше. На стене он заметил отпечаток ладони с чересчур длинными пальцами, похожими на когти. Да, приближаясь к добыче, кошмар стремительно обретал форму.
Художник нашел его в конце узкого переулка, у голой стены. Чернильно-темная сущность семи футов высотой отрастила две длинные руки, которые изгибались пуще необходимого, с вытянутыми кистями. Раскинув пальцы, кошмар цеплялся за стену. Его голова сквозь камень заглядывала внутрь здания.
Высокие кошмары, особенно длиннопалые, всегда тревожили Художника. Похожие фигуры – фрагменты запертых в подсознании страхов – являлись в его собственных расплывчатых снах. Он неосторожно шаркнул ногой по брусчатке, и существо вытащило голову из стены и повернулось к нему. бесформенные черные струйки тянулись вверх, как дым от костра.
Лица не было. Когда у кошмаров появлялись лица, это означало, что дело дрянь. Но, как правило, на передней стороне головы была кромешная мгла, буквально сочащаяся черной жижей, чуть похожей то ли на слезы, то ли на плавящийся свечной воск.
Художник мгновенно возвел психическую защиту и успокоил разум. На тренировках этот важнейший навык нарабатывался в первую очередь. Кошмары, как и прочие хищники, питающиеся разумом, умели чувствовать мысли и эмоции. Они предпочитали самые энергичные, самые жаркие. Спокойный разум не представлял для них интереса.
Тварь повернулась и снова сунула голову в стену. У здания отсутствовали окна, но такая мера предосторожности была нелепой. Кошмарам стены не помеха. Убрав окна, жильцы еще сильнее зажимались в своих каменных коробках, начинали страдать от боязни замкнутых пространств и усложняли работу художникам.
Художник медленно, аккуратно достал из заплечной сумки холст – полотно в раме три на три фута. Положил на землю перед собой. Затем вынул тушечницу – черную, с потеками. Кошмаристы писали исключительно черным по белому, без применения других цветов, потому что требовалось изобразить подобие кошмара.
Тушь была смешана таким образом, что давала множество оттенков серого и черного, но в последнее время Художник с этим особо не заморачивался.
Он макнул кисть в тушь и склонился над холстом, но задержался, разглядывая кошмар. Чудовище продолжало испускать пар, и его силуэт по-прежнему оставался неясным. Скорее всего, это была первая или вторая вылазка кошмара в город. Чтобы обрести вещественность и стать опасным, требовалось не меньше десятка таких вылазок, и всякий раз приходилось возвращаться в Пелену, чтобы не испариться целиком.
Судя по облику, этот кошмар совсем свежий, он вряд ли сможет навредить Художнику.
Вряд ли.
Тут-то и кроется загвоздка, почему художники так важны, но отнюдь не незаменимы. Их работа необходима, но не срочна. Любой кошмар можно обезвредить, изловив его в течение первых десяти вылазок, и почти всегда так и случалось.
 
Художник успокаивал себя подобными мыслями. Это было весьма прагматично и входило в перечень необходимых навыков. Выровняв дыхание, он постарался вообразить, как будет выглядеть этот кошмар, какую форму он примет со временем. Считалось, что можно получить власть над кошмаром, если понять, на что он уже похож, и нарисовать правильно. С этим у художника было трудно. Точнее, он полагал результат не стоящим труда.
Поэтому Художник вообразил бамбуковую рощицу и принялся за дело. Длинные членистые руки напоминали бамбук.
Он нарисовал множество бамбуковых стеблей. Можно сказать, что Художник изображал каждый сегмент с научной точностью – сначала небольшой боковой штрих, затем длинная линия. Кисть на миг задерживается на холсте, чтобы оставить пятно-перегородку. Каждый сегмент можно нарисовать, не отрывая ее от холста.
Это был весьма простой и действенный способ, что в последнее время Художник считал очень важным. Рисуя, он не выпускал из сознания центральный яркий образ.
Как обычно, столь целенаправленные мысли привлекли внимание кошмара. Он замер, а затем снова вытащил голову из стены и повернулся к Художнику, сочась своей собственной тушью.
Тварь направилась к Художнику, передвигаясь на руках, которые прямо на глазах обретали форму узловатых стеблей.
Художник не останавливался. Штрих. Линия. Листья он рисовал быстрыми мазками, делая их темнее, чем стебли. По мере приближения кошмара на его руках появлялись похожие наросты. Когда Художник изобразил под бамбуком кадку, сущность резко скукожилась.
Рисунок завладел вниманием кошмара. Зачаровал его. К тому моменту, когда тварь достигнет Художника, превращение уже закончится.
В последнее время Художник не погружался в живопись с головой. Твердил себе, что это всего лишь работа. И выполнял ее на совесть. Когда рисунок был закончен, кошмар даже стал звучать как бамбук. Стебли тихо постукивали друг о друга, аккомпанируя вездесущему жужжанию хионных линий.
Художник опустил кисть. На холсте осталось идеальное изображение бамбука. Тварь, скопировавшая его точь-в-точь, шелестела листьями по стенам. Затем, издав звук, похожий на вздох, кошмар рассеялся. Художник намеренно превратил его в нечто безобидное. Угодив в ловушку, тварь не смогла убежать в Пелену, чтобы восстановить силы. Она попросту испарилась, как вода на раскаленной сковородке.
Художник остался в переулке один. Он сложил инструменты, вернул холст в сумку, к трем неиспользованным. И продолжил обход.
Лицом к лицу с кошмаром
  
Глава 4
 
Гейзер начал извергаться, когда Юми проходила мимо – держась на безопасном расстоянии – к месту проведения ритуала.
Живописный фонтан вырвался из дыры посреди деревни. Кипящий столп, дар подземных духов, достигал высоты сорока футов. Эта вода была жизненно необходима: в Торио крайне редко шли дожди, а реки… Ну, попробуйте представить, что с потенциальными реками делала раскаленная земля. В стране, где жила Юми, вода не являлась редкостью, но она была сосредоточена в ограниченных областях, а потому пользовалась особым почетом.
Воздух вблизи гейзеров был влажным, он питал перелетные растения и прочие организмы. Над такими местами нередко собирались облака, даря столь нужную тень и изредка проливаясь дождем. Вода, не превратившаяся в пар, падала в огромные бронзовые корыта, расположенные шестью концентрическими кольцами вокруг гейзера. Корыта не касались земли, оставаясь прохладными, и вода из них текла по желобам к ближайшим домам. Всего домов было около шестидесяти, и возможность расшириться для деревни еще сохранялась, учитывая, сколько воды извергал гейзер.
Разумеется, дома строились в отдалении от гейзеров. Как бы ни были те необходимы, лучше держаться от них на безопасном расстоянии.