Красный рассвет. Иноходец (СИ)

— Какая ситуация? А, когда ее типа брат бросил?
— Да.
— Кстати, как там брат? Добрался до вертолета?
— А ты не знаешь?
— Нет, откуда?
— Ну, мог бы спросить.
— Да мне как-то неинтересно было.
Родионов еще раз многозначительно хмыкнул, с удивлением глядя на меня.
— Вообще-то Альберт затаил на тебя злобу, и я бы не стал этого сбрасывать со счетов.
— Да на меня много кто злобу затаил, я просто постоянно ударов ожидаю и не сильно запариваюсь по этому поводу. Но он выжил, как понимаю, да?
— Да. Добраться до вертолета они не успели, но закрылись в каюте. Волна вынесла катер далеко на берег, где вертолет через несколько часов их нашел и подобрал. Поломало ребят и девчат немного, но живые все.
— Повезло.
— Согласен.
— И между Черных и Станкевич сейчас начался предметный спор о качестве воспроизведенного потомства?
Родионов негромко рассмеялся.
— Это у вас так называется? Но в общем, ты прав. Только она не Черны́х, а Чёрная.
— Понял. Альберт сын Черной от первого брака?
— Да.
— То есть между ним и Алисой вообще никакой кровной родственной связи нет, только бумажная?
— Именно.
— А эта... Алиса Станкевич. Как она вообще такой… получилась?
Родионов после моего вопроса заметно помрачнел и вздохнул.
— Ты про ее крайнюю степень невоспитанности?
— Я бы по-другому это назвал, но если в общем, то да, об этом.
— Генрих был видным парнем, ну а то, что клинический идиот — заметно не сразу, девушки велись. И в первый раз он женился довольно рано. Его жена погибла в автокатастрофе через два года после рождения дочери. Ходили устойчивые слухи, что погибла в машине любовника, когда он ее домой подвозил. Не справился с управлением на гололеде. Генрих после этого дочь не то что не воспитывал, но и практически не видел — она лет до четырнадцати, плюс-минус не знаю точно, жила у бабушки в Саранске. Когда бабушка умерла, Генриху пришлось забрать дочь к себе. В Москве отправил он ее в сто пятьдесят первую школу. Слышал про такую?
— Нет.
— Образцово-показательная школа, хотя на первый взгляд вполне обычная. Но в каждой параллели классов учатся дети непростых родителей, никак не пересекаясь с обычными. К тому времени как Генрих забрал девочку, у него или проснулись отцовские чувства, или отношение поменялось, в общем он ей потворствовал и несколько раз выгораживал из серьезных скандалов. Очень серьезных — ее даже из школы два раза выгоняли.
— Из одной и той же?
— «Сто пятьдесят первая школа» — это собирательное название, таких школ по стране много, в Москве чуть меньше десятка.
— Ясно. Он анализ ДНК сделал?
— Что?
— Тест на отцовство я имею ввиду.
Родионов снова крайне внимательно на меня посмотрел, но вопрос комментировать не стал.
— Да, это его дочь.
«Интересно, а откуда Родионов знает, что Станкевич тест ДНК делал?»
— Ясно.
Углубляться в дебри отношений отцов и детей я не стал, не мое дело. Тем более что после объяснения Родионова мне действительно стали ясны и полностью понятны и поведение Алисы, и природа ее воспитания.
— Генрих в общении человек сложный, как ты понимаешь, — после долгой паузы снова заговорил Родионов, заказав у Лидочки уже третью (куда столько?) чашку кофе. — Не исключен вариант, что он начнет на тебя давить.
— Каковы разрешенные рамки возможностей моего ответа?
— Если драться полезет, мне позвони.
— Может прямо драться полезть?
— Я образно.
— Хорошо, понял.
Остаток пути проделали в молчании, да и скоро уже снижаться начали, заходя на посадку в Шереметьево. Здесь, прямо на взлетно-посадочной полосе, меня ожидала машина с эскортом сопровождения. Только меня, чтобы довезти до места встречи с Генрихом Станкевичем.
Родионов летел дальше, куда точно — не сказал. «По служебной необходимости».
Ладно, неважно это. Сейчас более интересно, как сложится разговор со вторым секретарем московского обкома. Уже прямо горю желанием увидеть этого удивительного своими личностными качествами человека.
  
Глава 22
  
Покинув Шереметьево, везущий меня кортеж низко полетел по Ленинградке. Мимо замелькали привычно-непривычные московские пейзажи, после — когда мы свернули на Садовое кольцо, Москва и вовсе стала почти неотличима от себя прежней. Чисто, аккуратно, местами ярко, много людей и машин.
Петроград в этом мире был столицей Российской Федерации, а Москва с относительно недавних пор, с девяностых — всего Советского Союза. И здесь, хотя въезд в старый город как и в Питере платный, днем и ночью без перерыва кипела жизнь. Москва никогда не спит и в моем старом мире, а здесь сам статус города располагает — практически столица мира. Французы с британцами правда пока с этим не согласны, но местные мои соотечественники как понимаю серьезно работают над решением этого вопроса. 
Совсем скоро машины съехали с Садового кольца и подъехали к одной из «сталинских высоток» — неподалеку от Белого дома, на площади Восстания, как я увидел табличку с названием. В моем мире эта площадь как-то иначе называлась, точно не «Площадь Восстания», но как — я не помнил, а скорее всего даже и не знал. 
Подъехали мы прямо к одному из входов в здание, и дальше я уже пошел только в сопровождении Семеновича, который явно собирался не отходить от меня ни на шаг.
— Ты и со Станкевичем со мной разговаривать будешь? — спросил я у Семеновича, когда мы в лифт зашли. 
— Нет, рядом просто буду, за дверью. Если что, кричи. 
— Есть вариант, что надо будет кричать?
— Ну вдруг он драться полезет. 
— Ты сейчас серьезно?
— Серьезно что?
— Что драться полезет.
Родионов тоже на нечто подобное намекал совсем недавно, и второе упоминание об этом меня честно сказать напрягло. 
— Не то чтобы совсем серьезно, но такой вариант я бы не исключил. 
Хм. Семенович, в отличие от своего руководителя, в шутку сказанное не переводил. 
В этот момент раздался мягкий звуковой сигнал, двери лифта открылись. Мы вышли в коридор, и оба не сговариваясь остановились, чтобы закончить обсуждение. Я посмотрел вопросительно, Семенович продолжил:
— Генрих несколько раз срывался на подчиненных. Там… в общем, увидишь его, поймешь, у него на лице все написано. Благодарности ты от него точно не дождешься, скорее ушат помоев получишь. Насчет рукоприкладства… я поэтому и здесь, с тобой. Конечно подобное у него совсем давно в последний раз было, он уже себе такого не позволяет, но ты же сам понимаешь, как на людей действуешь. 
— А как я на людей действую?
Вот теперь Семенович удивился.
— Тебе не говорили?
— Нет. 
— Ты всегда держишься крайне отстраненно. От этого большинству кажется, что ты смотришь сильно свысока. Для многих это невыносимо, а уж как для Генриха будет… Если будешь в разговоре с ним держать свою морду лица как обычно, думаю ему это очень не понравится. К тому же ты улыбаешься часто, причем делаешь это так, что очень сильно раздражает. 
— Даже тебя?
— Меня не очень часто, но бывает. 
Вот это ничего себе. Услышанное меня серьезно озадачило: я раньше как-то не думал об этом. То есть получается, что на многих людей я действую так же, как и Мэйсон-младший со своей белозубой улыбкой? 
«Значит я также, как и прокурорский сын окружающих раздражаю?»
Неожиданно. Очень неожиданно. Для меня услышанное оказалось самым настоящим сюрпризом. 
— Ладно, не расстраивайся, — заметил как изменилось мое лицо Семенович. — Ты щ-щегол еще, просто жизнь до конца пока не понял. Ты ведь почти не обращаешь внимания на других, это серьезно задевает. Но вообще, тебе раньше этого не говорили ни разу?
— Нет.
— У тебя друзей не было что ли?
— Нет.
Семенович только что явно забавлялся. Но сейчас увидел, что я говорю серьезно и подтрунивать перестал.
— Ладно, пойдем. 
Квартира Генриха Станкевича занимала сразу два этажа. Гулко, пусто, местами ярко и кричаще дорого-богато. Прямо музей самый настоящий, настоящая резиденция барства с вкраплением сусального золота к месту и не к месту. Нет, я понимаю отсутствие вкуса, но такое…