Терновая цепь
С другой стороны, как он мог просить Мэтью выговориться, излить душу, если сам молчал?
– Мэт, – заговорил он. – Я должен тебе кое о чем рассказать.
Мэтью поднял голову. Оскар, которому тоже, казалось, стало любопытно, уставился на Томаса.
– Вот как?
– Мне не нравятся девушки, – выпалил Томас. – Ну, то есть они мне нравятся. Они милые, и Корделия, и Люси, и Анна, они замечательные подруги…
– Томас, – перебил его Мэтью.
– Меня привлекают мужчины, – сказал Томас. – Только мужчины.
Мэтью улыбнулся.
– Вообще-то, я догадывался, – сказал он. – Но не был уверен. Ты мог бы признаться мне в этом и раньше, Том. Думаешь, я стал бы относиться к тебе иначе? Ты говоришь так, как будто клятвенно обещал мне написать руководство по соблазнению женщин.
– Я не признавался потому, – очень тихо произнес Томас, – потому что первый мужчина, который мне… которого я до сих пор… – Он сделал глубокий вдох. – Я люблю Алистера. Алистера Карстерса.
Оскар зарычал. Очевидно, это была реакция на имя «Алистер».
– Ах. – Мэтью прикрыл глаза. – Ты…
Он смолк, и Томас понял, что Мэтью пытается разогнать алкогольный туман в голове, чтобы мыслить ясно. Пытается справиться с импульсивной реакцией.
– Я не могу тебя судить, – произнес он наконец. – Видит Ангел, я достаточно наделал ошибок, причинил боль многим людям. Я не уверен, что вообще кого-то могу судить. Даже Алистера. Но… Алистеру известно о твоих чувствах?
– Да, – ответил Томас.
– И что он думает по этому поводу? – Мэтью открыл глаза. – Он не… вы двое не?..
– Он отказался быть со мной, – спокойно ответил Томас. – Но не потому, что он что-то имеет против меня. Он сказал, что это не принесет мне счастья. Мне кажется… в каком-то смысле… он считает, что не заслуживает счастья. А может быть, он несчастлив и верит в то, что это заразно, если ты понимаешь, о чем я.
– Да, я понимаю, – произнес Мэтью слегка озадаченным тоном. – Могу себе представить, сколько людей от сотворения мира отказывали себе в любви и счастье, потому что считали себя недостойными. Они не понимали, что отвергать любовь, жить без любви – это и есть самый тяжкий грех. – Он взглянул на Томаса своими темно-зелеными глазами. – Ты любишь его?
– Больше всех на свете, – воскликнул Томас. – Но только… все это очень сложно.
Мэтью усмехнулся. Томас притянул его к себе и положил его голову себе на плечо.
– Мы все уладим, – пообещал он. – Все наши проблемы. Мы же «Веселые Разбойники».
– Верно, – пробубнил Мэтью. После долгого молчания он добавил: – Думаю, мне пора перестать пить столько вина.
Томас кивнул, глядя на пламя.
– И это тоже верно.
11. Паладин дьявола
На черной виселице сгинув,Висят и пляшут плясуны,Скелеты пляшут СаладиновИ паладинов сатаны [31].– Алистер! – с досадой воскликнула Корделия. Упираясь руками ему в спину, она толкала брата в сторону кареты – точнее, пыталась. К сожалению, это было все равно что пытаться сдвинуть с места скалу. Он застрял на пороге. – Алистер, садись в карету.
Брат стоял, скрестив руки на груди, с хмурым лицом. «Даже в мире, погруженном в хаос, некоторые вещи остаются неизменными, и это утешает», – подумала Корделия.
– Не хочу, – огрызнулся он. – Кроме того, я прекрасно знаю, что никому не нужен на этом дурацком сборище.
– Мне нужен, – терпеливо уговаривала его Корделия, – и остальным ты тоже нужен, и вот тебе письменное доказательство.
И она помахала сложенной в несколько раз бумажкой. Записка была доставлена утром, после завтрака, мальчишкой-рассыльным по имени Недди, самым «регулярным» солдатом Нерегулярной армии «Веселых Разбойников».
В записке «Веселые Разбойники» просили Корделию и Алистера приехать после полудня в таверну «Дьявол», «чтобы обсудить текущую ситуацию». Корделия обрадовалась, получив приглашение, – только в этот момент она осознала, как сильно боялась, что друзья исключат ее из своего круга. За то, что она дурно обошлась с Джеймсом, с Мэтью, за то, что отказалась выслушать Люси. Но нет – ее пригласили, и в обычных дружеских выражениях; более того, ее друзья хотели, чтобы Алистер тоже приехал с ней, в письме назвали его по имени.
– Никак не могу понять, зачем кому-либо из них может понадобиться меня видеть, – ворчал Алистер.
– Вероятно, Томас их уговорил, – предположила Корделия, и, услышав эту фразу, брат забыл о том, что надо сопротивляться. Он отпустил косяк двери, за который так крепко держался, и они оба едва не рухнули на ступеньки. Корделия услышала негромкий смешок Райзы. Служанка, закутанная в шубу, сидела на месте кучера.
Они забрались в карету и поехали, при этом у Алистера был немного ошарашенный вид, как будто он не мог до конца поверить, что поддался на уговоры сестры. Он взял с собой копья и любимый кинжал, поскольку Корделия была без оружия, – на всякий случай, чтобы, забывшись, не вызвать Лилит. Ей не хотелось даже думать об этом. Она была Сумеречным охотником, и выходить из дома безоружной для нее было все равно что выйти без платья, только первое было намного опаснее.
– Почему ты все время в разговорах со мной упоминаешь Томаса? – спросил Алистер. Они проезжали мимо белых террасных домов; над дверями уже были вывешены веночки из остролиста. Райза решила ехать кружным путем, чтобы избежать пробок, неизбежных в преддверии Рождества возле универсальных магазинов Найтсбриджа.
Корделия молча взглянула на брата.
– Томаса Лайтвуда, – пояснил он, поправляя шарф.
– Я поняла, что ты имеешь в виду не Томаса Бекета, – усмехнулась Корделия. – А упоминаю я его потому, что я не совсем уж глупа, Алистер. Я помню, как ты внезапно появился в Институте как раз в тот момент, когда его арестовали, и заявил, что он не виновен в убийствах. Якобы ты был твердо уверен в этом потому, что тайно следовал за ним несколько ночей подряд.
– Вижу, ты хорошо осведомлена, – буркнул Алистер.
– Мне рассказал Мэтью. – Она протянула руку и прикоснулась к щеке брата. – Нет ничего постыдного в том, чтобы волноваться о судьбе и благополучии другого человека, Алистер. Даже если ты ничего не получаешь взамен.
– «Рана – это место, через которое в вас входит свет», – произнес Алистер. Это была ее любимая цитата Руми. Корделия быстро отвернулась и сделала вид, будто смотрит в окно.
Она приказала себе держаться как взрослая женщина, не плакать, несмотря на доброту Алистера. Девушка невидящим взглядом смотрела на оживленную Пикадилли, на торговцев, везущих тележки с венками из остролиста и плюща и деревянными игрушками. Мимо проезжали омнибусы, разрисованные рекламами бисквитов в жестяных банках и рождественских хлопушек с сюрпризами.
– Ты ведь не против сейчас встретиться с Джеймсом, а? – спросил Алистер. – Или тебе будет неприятно видеть его?
Корделия потеребила кружевную отделку на юбке. Она надела бледно-лиловое платье, которое купила ей мать летом, когда они переехали в Лондон; на нем было слишком много рюшечек и оборочек. Кроме этого платья, из ее вещей в доме матери были только элегантные наряды из Парижа, но, когда Корделия открыла свой чемодан и прикоснулась к шелковым и бархатным тканям, тщательно переложенным тонкой оберточной бумагой, на нее нахлынула печаль. Воспоминания о днях, проведенных в Париже, были омрачены тенью – так темнеют пейзажи и лица на старых фотографиях.
– Я оставила его, Алистер, – сказала она. – А не наоборот.
– Я знаю, – кивнул он, – но иногда мы оставляем любимых, чтобы защитить себя, верно? А не потому, что хотим быть одни. Конечно, возможен и другой вариант, – добавил он. – Возможно, ты влюблена в Мэтью, и в этом случае лучше скажи мне об этом сейчас, чтобы не преподносить мне этот сюрприз потом. Я морально подготовился к этому сообщению и думаю, что смогу выдержать.