Между никогда и навечно (ЛП)

— Что, черт возьми, случилось, Сав? — нарушает тишину мой голос, и Саванна замирает.
Она стоит неподвижно, лицом к окну, целых три вдоха, прежде чем хмуро оглянуться на меня через плечо.
— Ничего.
Она натягивает через голову мокрую футболку, немного кряхтя, когда ей приходится поднимать руки выше плеч. Я спускаю ноги с кровати и встаю.
— Какое там ничего, Саванна, — шепчу я. — Ты выглядишь так, словно тебе в бок врезали ботинком со стальным носком.
То, как вздрагивают ее плечи, говорит мне, что я, вероятно, попал в самую точку.
— Кто это сделал?
— Заткнись, Левит, — выплевывает она, затем начинает открывать окно, собираясь уйти.
Я направляюсь к ней и беру за плечо, разворачивая к себе.
— Саванна, кто поставил тебе этот синяк?
Мой шепот звучит громче, брови хмурятся. Она смотрит мне в глаза, затем ее веки опускаются.
— Просто забудь об этом, Леви.
Я медленно наклоняюсь и берусь за подол ее футболки. Когда она не отталкивает меня, осторожно приподнимаю ткань, пока не вижу синяк целиком. У меня перехватывает дыхание, и я с трудом сглатываю.
— Саванна…
Я не могу сказать ничего другого. Язык будто онемел.
Вблизи синяк выглядит еще хуже. Пурпурно-сине-черный. Местами опухший. Прищурившись, мне кажется, что я почти могу разглядеть след от ботинка, но это может быть мое воображение. Пальцами другой руки я слегка провожу по ее коже, и Саванна резко втягивает воздух, быстро отступая. Мои руки опускаются по бокам.
— Саванна, это… это плохо. Хуже, чем раньше.
— Просто забудь. Пожалуйста.
— Ты больше не можешь оставаться там.
Не знаю, что еще сказать. Не знаю, что я могу сделать. Как подобное может происходить? Как Бог допускает, чтобы такое случалось с Саванной?
— Ты должна уйти, — настаиваю я, и она смеется.
Это пустой и жуткий смех. И когда она говорит, то кажется побежденной.
— И куда?
— Ты должна рассказать кому…
— Нет. — Глаза Саванны становятся безумными, и она пихает меня в плечо. — Ты не можешь никому рассказать, Леви. Не можешь. Поклянись.
— Саванна, тебя так сильно пнули, что половина тела почернела. Ты должна кому-нибудь рассказать.
— Знаешь, что произойдет, если я кому-нибудь расскажу, Леви? Меня отправят куда-нибудь похуже. — Она закрывает глаза и вскидывает голову к потолку. — От него я, по крайней мере, знаю, чего ожидать.
Я качаю головой. Как она может так думать? Он непредсказуем.
— Он убьет тебя, Сав. Ты ведь это понимаешь? Он убьет тебя. У тебя может быть внутреннее кровотечение или что-то в этом роде.
— Это случилось несколько дней назад, — говорит она с грустной ухмылкой. — Если бы у меня было внутреннее кровотечение, я бы уже умерла.
— Вот черт, Сав, как ты можешь мириться со всем этим? Почему не пытаешься укрыться в безопасном месте? Ты должна защитить себя.
— Как думаешь, почему я здесь? — рявкает она. — Как думаешь, почему я прихожу сюда? Думаешь, просто потому, что хочу быть ближе к Господу?
Я прикусываю язык. Мне хочется сказать ей, что если она расскажет моему отцу, он ей поможет. Вот чем он занимается. Он помогает людям. Это его работа как пастора. Он мог бы ей помочь, но, видимо, она предпочла бы, чтобы бойфренд ее матери забил ее до смерти.
— Если ты больше не хочешь, чтобы я сюда приходила, тогда ладно, — говорит она, поворачиваясь и подходя к окну. — Ты мне не нужен, понял? Я могу…
— Заткнись, Саванна. Ты знаешь, что это не так. Перестань вести себя как негодница.
— Ты только что назвал меня негодницей?
Она смеется, затем пытается скрыть, что это движение заставляет ее морщиться.
— Хочешь пнуть меня после того, как меня уже отпинали?
Мой рот открывается. Я в ужасе. Чувствую себя ужасно. Я начинаю извиняться, но она закатывает глаза.
— Я просто шучу, Левит. — Она снова открывает окно. — Не будь таким слабаком.
Теперь я закатываю глаза.
— Меня не так зовут.
Она ухмыляется.
— Достаточно близко.
Больше мы ничего не говорим. Саванна считает тему исчерпанной, и я позволяю ей так думать. Я стою и смотрю, как она выбирается из моего окна, и не ложусь обратно, пока полумрак не поглощает ее. Я пялюсь в потолок вплоть до сигнала будильника, а потом принимаю решение.
 
— Мама, — зову я, заходя на кухню. — Где отец?
Глава 3
САВАННА
Я выскальзываю из дома Леви едва появляются первые признаки рассвета. Двигаюсь тихо, чтобы не разбудить его мать-кракена.
Она такая сволочь. Считает, я собираюсь развратить Леви или что-то типа того.
Мои губы подрагивают, и я тихо смеюсь. Думаю, она не ошибается. Я только что вылезла из окна его спальни после ночевки. Мои джинсы и футболка все еще мокрые, но всего несколько минут назад на мне была пижама Леви.
И все же. Что, по ее мнению, я с ним сделаю? Займусь сексом? Принесу в жертву? Промою мозги, чтобы он присоединился к сатанинскому культу?
Нет, спасибо. Ничего из этого меня не интересует.
Я пинаю камешек с тротуара. Ненавижу, что она меня терпеть не может. Но еще больше я ненавижу то, что, вероятно, она права, ненавидя меня. А я всего-то хочу, чтобы моя дружба с единственным человеком, которого я могу выносить в этом долбаном дурацком городишке, не была такой трудной.
Пнув очередной камешек, пытаюсь не обращать внимания на то, как при каждом шаге в кедах хлюпает, а на пятках образуются волдыри. Не стоило мне бродить в грозу прошлой ночью, но особого выбора у меня не было.
Испортить единственные кеды или остаться дома, дожидаясь худшего.
Никакая обувь того не стоила.
Я иду по тихому городку, переходя от ровных тротуаров, освещенных уличными фонарями, к грязи, траве, трещинам и темноте. Безумие, насколько разниться окружение, если пройти всего милю. Дома становятся меньше, бурьян выше, пока я не добираюсь до своего квартала с домами на одну семью. Сойдя с дороги, пересекаю несколько соседских дворов. С восходом солнца уже не так темно, и мне не хочется, чтобы меня заметили.
Не то чтобы это было проблемой. Они, наверное, в отключке. Если бы удача мне улыбнулась, — а она всегда на меня хмурится, — я бы обнаружила их обоих мертвыми.
Я замедляю шаг, крадучись пробираясь во двор соседнего дома, осторожно ступая на цыпочках, чтобы не помять траву. Осмотрев дом, замечаю, что у обочины нет чужих машин, а значит, Терри не притащил никого из своих друзей. Задерживаю дыхание, чтобы прислушаться, и когда меня встречает тишина, ускоряю шаг, пока не оказываюсь у окна своей спальни. Медленно открываю его и пролезаю внутрь. От движений больнее, чем обычно, бок пульсирует и горит, но я не останавливаюсь, пока не оказываюсь на полу своей комнаты. Снова замираю и прислушиваюсь, ожидая, заметит ли кто-то мое появление.
Все по-прежнему тихо.
Я действую быстро: снимаю мокрую одежду и надеваю сухую. Моя пятка кровоточит, поэтому я натягиваю две пары носков и, сдерживая стон, снова мокрые кеды. Потом у меня урчит в животе. Я пытаюсь вспомнить, когда в последний раз ела. Точно не вчера.
На цыпочках подхожу к двери и прислоняюсь к ней ухом. По-прежнему ни звука, поэтому я поворачиваю ручку и открываю дверь достаточно широко, чтобы заглянуть в щель.
В нос тут же ударяет запах сигарет, прокисшего пива и чего-то химозного. Запах всегда кажется сильнее после ночевки у Леви или в Яме, и мне требуется минута, чтобы привыкнуть к нему. Занавески на окнах задернуты, в доме не горит ни единой лампочки, но из гостиной доносится храп.
И через эту гостиную мне нужно пройти, чтобы попасть на кухню.
Закрыв дверь, я прислоняюсь лбом к деревянной поверхности. Рисковать нельзя. Если он проснется — мне крышка, потому что с избитым до чертиков боком я не смогу быстро бежать. Желудок снова урчит, боль от голода смешивается с болью в боку, и я резко выдыхаю через нос.
Еще три года.
Мне просто нужно выжить еще три года.
Тогда мне исполнится восемнадцать, я получу аттестат о среднем образовании и смогу сказать своей маме и ее парню-мерзавцу, чтобы они отвалили. Мне больше никогда не придется видеть ни одного из них.