Сестры Ингерд

Госпожа Люге вела меня по коридору. Сперва она молчала, но потом не выдержала:
-- Я бы постеснялась, находясь в гостях, пойти к хозяйке дома в такой одежде, – сказано это было как бы в воздух, но, безусловно, относилось ко мне: в коридоре больше никого не было.
-- Я бы постеснялась, находясь на службе, делать замечания гостям хозяина дома.
Я ответила ей ровно так, как требовалось. Мадам Кларимонда, недовольно фыркнув, заткнулась и молча довела меня до двойных роскошных дверей.
Помещение оказалось более чем роскошным. Три огромных окна заливали комнату солнечным светом. Дивной красоты наборной паркет, отражая лучи, блестел так, что начинали слезиться глаза. Стены комнаты были то ли облицованы мрамором, то ли расписаны так, что подделка была неотличима. Пылал огромный камин, вся верхняя полка которого была заставлена всевозможными стеклянными вазами и статуэтками.
Часть пола, примерно половину, покрывали два гигантских ковра с одинаковым рисунком. Вдоль стен комнаты под огромными яркими натюрмортами были расставлены диванчики, кресла и столики, круглые и овальные, которые объединялись в несколько мебельных групп. По мне, комната была излишне помпезная и пригодная только для парадного приема большого количества гостей.
Однако именно здесь, почти теряясь во всем этом золоченом великолепии, у стола рядом с огромной шкатулкой сидела моя сестра, перебирая драгоценности так, чтобы солнечный свет играл на каждом камушке. Она подставляла украшение в яркие лучи, любовалась отблесками и игрой света и несколько небрежно бросала в шкатулку. За ее спиной стояла высокая строгая горничная в коричневом платье и белоснежном льняном фартуке.
Прошло секунд тридцать-сорок, когда я поняла, что Анжелка нарочно не обращает на меня внимания. Не стала дожидаться особого приглашения, прошла к этому же столу и сказала:
-- Рада приветствовать вас, госпожа графиня.
Я поклонилась, как этого требовали правила. Затем я отодвинула стул и села напротив нее. Место я выбрала для себя такое, что между нами оказалась откинутая крышка шкатулки, и больше я не могла видеть, что именно там лежит. Зная любовь сестрицы к показухе, я понимала, что сейчас слегка расстроила ее.
Графиня раздраженно хлопнула крышкой и скомандовала горничной:
-- Уноси!
Затем села поближе к столу и, презрительно фыркнув, начала беседу:
-- Что за убогие тряпки на тебе! Конечно, ты всего лишь баронесса, но уж могла бы выпросить у мужа что-то более достойное.
Я только улыбнулась и промолчала. Вступать с ней в спор и что-то доказывать совершенно не хотелось. Кстати, выглядела сестра очень даже неплохо: никаких отеков или мешков под глазами. Напротив – молодая, красивая и цветущая женщина, одетая в излишне роскошный для дневного времени туалет из бордового бархата. Затканная золотом прямоугольная кокетка на платье тоже казалась излишеством, тем более что по ней еще раскинулось массивное золотое ожерелье.
Вообще-то, в нашей прошлой жизни сестра тоже любила различные побрякушки. Но все же там она отдавала предпочтение тонким, изящным и дорогим вещам. Мне казалось, что у нее есть определенный вкус и понимание, где украшения уместны, а где нет.
-- Ну что, тебе и сказать нечего? Вообще-то не отвечать хозяйке замка невежливо.
-- Простите, госпожа графиня, я похоже не расслышала ваш вопрос. – ответила я вполне равнодушно.
Еще немного поразглядывав меня, юная графиня Паткуль со вздохом сказала:
 
-- Тебе везет. Ты не беременная… Ходишь куда хочешь, делаешь что угодно, даже есть можешь то, что пожелаешь.
Напоминание о ее беременности настроило меня на какой-то более миролюбивый домашний ряд. Я спросила:
-- Сколько месяцев?
-- Четыре, почти пять. Похоже, я залетела еще в столице.
Мы разговаривали с ней на русском языке, и Кларимонда с удивлением и раздражением поглядывала на нас со своего места. Она не понимала ни слова и, похоже, была этим недовольна.
-- Я не понимаю, почему ты жалуешься. У тебя тот муж, которого ты пожелала. У тебя свекровь, которая знает все о том, как нужно вести хозяйство замка. Скоро у тебя будет малыш, и жизнь заиграет совсем другими красками, – расстраивать беременную мне совсем не хотелось, потому я разговаривала с ней спокойно, совершенно не желая задеть или обидеть.
-- Тебя бы на мое место! Мне нельзя вообще ничего! Меня не выпускают на улицу утром или вечером – простыну! Мне не дают есть мясо с огня – вредно! Мне не позволяют кататься в карете – опасно! Мне даже не разрешили завести фрейлин и менестреля, утверждая, что они будут слишком много болтать и утомлять меня! Вывозят только раз в неделю на молитву в храм, и то едем всей семьей вместе с мамашей. Что толку от моих бесчисленных туалетов и драгоценностей, если их никто, кроме меня, не видит?! Я уже жду не дождусь, когда вот это все кончится! – и она хлопнула себя по слегка выступающему сквозь тяжелые складки бархат животику. – Даже гостей в замке почти не бывает! Ты не представляешь, как мне все надоело!.. – на глазах Ангелы закипали злые слезы.
А я не слишком понимала, чего она ждет от меня: «Посочувствовать ей? Ну, изобразить-то сочувствие я смогу, только ведь ей надо не это. Пожалуй, сестрицу очень утешит, если я сейчас буду жаловаться на собственную нищету и на то, что муж, например, бьет меня. Вот тут она расцветет от радости. Но ведь я не чувствую ничего такого, никакой особой нищеты и прочих ужасов. А уж с мужем мне повезло так, как не везло никогда в жизни. Я просто не представляю, что и как ответить, чтобы не расстраивать ее еще больше.».
Между тем, еще некоторое время поныв, сестра начала с дотошной жадностью выспрашивать, как живу я. Ее интересовало буквально все. Сколько комнат в замке и сколько человек прислуживает мне. Какие у меня есть украшения и сколько всего платьев в моем гардеробе. Какие блюда готовит наш повар и что мне дарит муж. Я отвечала абсолютно честно, чем, кажется, все же слегка порадовала графиню. К концу нашей беседы Ангела даже начала улыбаться, не забывая брезгливо морщить нос и бормотать как бы про себя:
-- Фу, какая нищета! Просто ужасно!
К себе в комнату я возвращалась, оставив за спиной улыбающуюся сестру, сумевшую по контрасту оценить собственное благополучие, недовольную госпожу Кларимонду Люге, которая, выйдя из зала проводить меня, почти сразу спихнула на руки первой проходившей мимо горничной и, изобразив полупоклон, вернулась в комнату к графине.
Я испытывала к сестре странную жалость: да, она не самый лучший человек и даже не самый порядочный. Но во многом это не ее вина. Такой ее воспитали. Ей придется очень сильно ломать собственный характер и интересы, чтобы стать в этом мире счастливой. Если она, конечно, захочет обычного человеческого счастья.
 Глава 46 
Дорога домой оказалась для меня очень печальным уроком. До замка оставался буквально один переход, когда одна из телег, переезжая ветхий мосток через узенькую спокойную речушку, перевернулась, и часть груза попала в воду. В общем-то это было не слишком страшно. Общими усилиями груз собрали, разложили на просушку. Лишняя ночевка – ничего слишком сложного.