Все мои лица (СИ)

Скатившись по лестнице, оказалась в подсобке магазина – полки с пакетами и коробками, вешалки, еще какая-то хурда – не разглядывала. Вынеслась в зал, оттуда на улицу. Удивленные взгляды продавщиц шлейфом.
Я бежала, сворачивая на каждом углу, влево, вправо, снова влево. Подворотнями и дворами. Не оставаться долго на одной прямой. Через полчаса, запыхавшись, исцарапав горло судорожными вдохами, застыла в каком-то дворике между старых пятиэтажек у помойки. Сил больше не было. Присела за контейнер. Сердце колотилось, за квартал слышно. Никто не гнался за мной. Я все-таки опять сбежала. Твоя Эвелина сдрыснула, козлина. Не догонишь!
Но какая я все-таки дура. Идиотка. Дебилка конченная. Почему я решила, что он не узнает мой адрес?! Это же так просто, а мне даже в голову не пришло. Расслабилась: я дома. Счастье. Вот и досидела, дождалась. И куда мне теперь? К Машке в общагу? Но и её адрес он найдет без труда. Броненосец скажет. А может Африка и сама говорила, он же приходил к ней.
Я сидела в вонючем углу за помойными баками и соображала, как быть. Надо сосредоточится. Постепенно холод проникал под куртку, пот, стекавший по спине, замерзал. Это путало мысли. В результате я не придумала ничего и просто позвонила Африке, хорошо мобилка осталась в кармане, а не в сумке, что валяется теперь под лестницей брошенной квартиры.
Дожидалась её в крохотной кафешке. Села у сортира, так чтоб через окно было не разглядеть. Грела руки кружкой капучино. Поглядывала из-под надвинутого капюшона на дверь. Ёрзала. Все еще тряслась от пережитого ужаса. Африка влетела лохматой кометой. Заозиралась. Кинулась ко мне. Села, загородив от остального пространства.
– Ну?!
– Что ну-то? Выследил меня, паскуда. Куда теперь? Без документов далеко не уедешь. Надо было сразу к Броненосцу заявиться, отметиться: вот она я. Директриса бы мне документы отдала. И валить из города нахрен. В Москву, например. Там потеряться просто. А я, коза дебильная, раскисла. Вместо мозгов – кисель. Я дома! Красотень!
Машка погладила мою руку:
– Пошли пока ко мне, там что-нибудь придумаем.
Я замотала башкой:
– Африка, ты тоже идиотка? Он же знает, что у меня есть только ты. Он уже, поди, у общаги ошивается. Ждет. Ты ему свой адрес давала?
Пожимает плечами:
– Не помню. Может и давала. Внутрь-то он не полезет. А ты будешь там сидеть, наружу не высовываться.
– И долго? Пока вахтерша или комендант меня не рассекретит и не погонит метлой под зад. Не, не вариант.
Машка задумалась. Я заказала ещё пару кружек капучино. Себе и подруге. Куда мне теперь торопиться. Могу тут до закрытия кофеёк распивать. Так мы и сидели молча. Африка что-то перебирала в мозгу, хмурилась, иногда качала кудлатой своей гривой: отметала негодящие варианты моего спасения. А я, переложив свои проблемы на Машкины плечи, просто потухла, перегорела, как лампочка. Ни одной мысли в пустой голове.
Входили и выходили люди, внося короткие волны холода, мигала гирлянда в окошке, окрашивая наружный мир радужными сполохами, хлопья снега за стеклом опускались разноцветными парашютиками.
Я почти уснула над остывшим кофе, когда Африка толкнула меня кулаком в плечо:
– Слушай, ты мне про Рустама рассказывала. Надо к нему пойти.
– К петит узбеку? Зачем? Он-то тут при каких делах?
Подруга развела руками:
– А к кому? Это единственный твой знакомый кроме меня. Давай пошли, – она глянула на экран смартфона, – не закрылся ещё, наверно.
На двери магазинчика болталось «Закрыто», но Рустам был внутри, разбирал какие-то коробки. Я постучала по стеклу.
Высунулся в приоткрытую дверь:
– Я уже кассу закрыл. Чего хотели-то?
– Рустам, пустите нас. Нам поговорить… – что ещё добавить, мне не пришло в голову.
Но вид у меня был, вероятно, вздрюченный. Рустам пропустил нас внутрь, запер дверь и спросил:
– Случилось чего?
Я кивнула. Но объяснить внятно всю ситуёвину не могла. Откуда разматывать клубок? От кукольного заповедника? От аварии? От моего попадалова в детдом? Пока я дергала за обрывки нитей в своей памяти, Африка выступила вперёд, как всегда, выруливая мою жизнь на новый поворот.
 
– Рустам, меня Машей зовут, – улыбнулась она сахарно, – я Ленкина подруга. Тут такое дело. У Ленки парень. Ну, вроде бы нормальный был. Ну, мы думали, нормальный. Не пьёт, книжки читает, умный. А оказалось, нарик. Я вот читала, что наркоманы, очень стараются выглядеть нормальными. Типа, общительные, весёлые, всё такое. Типа, им с людьми интересно. А на самом деле, они только про свою ханку, или что там у них, думают. Ну, про дозу. Вот и этот очень здорово притворялся. А тут нагрузился наркотой и на Ленку с ножом кинулся. Она еле вырвалась. Теперь домой прийти не может. Он там. А ко мне нельзя. Я в общаге живу. И этот козлина, ну Ленкин, в смысле, он в курсе, где общага. А Лена никого кроме вас в городе не знает. У неё друзей больше нет. В общем, помогите, Рустам, спрячьте Лену где-нибудь. Хоть на пару ночей.
Африка продолжала улыбаться, округлив просительно свои черносливовые глаза. И руки к груди прижала. Вот прямо, кот из «Шрека»: пожалуйста, пожалуйста, пожа-а-алуйста… Из её слов получалось, что Рустам – мой друг. Может, это и сработало? Мужчина друга в беде не бросит. Если настоящий.
– Онасини скей, – покрутил он головой, – вот беда…
Помолчал. А я думала: «Что беда?» То, что я навязалась ему или то, что со мной случилось? В Машкиной версии. Если ему настоящую историю вывалить, что б он сказал? Онасини скей?
– Ну поехали.
Машка подхватилась:
– Я с вами. Ленку провожу. Я же должна… Ну в смысле…
Договаривать: «Знать, куда вы её денете», – не стала, постеснялась.
Ехали мы долго, уже и город нормальный кончился, частный сектор пошёл – заборы, редкие фонари, лай собак. Свою старенькую шкоду Рустам остановил у деревянных ворот неразличимого в темноте цвета. За воротами оказался большой старый дом: мелкая расстекловка подсвеченной изнутри веранды, три ступеньки без перил, едва видимый дым над трубой. В углу двора темнели сараи.
– Заходите.
Открыв дверь, он что-то крикнул не по-русски, и в сени вывалили ребятишки. Пара мелких глазастых черноголовых пацанов и девочка постарше, русая, с косичкой. За ними выкатилась, другого слова и не подберешь, маленькая кругленькая, сильно беременная женщина в пестром узбекском платье.
– Папа! – девчонка первой повисла у Рустама на шее, мальчишкам достались отцовы колени, выше не дотянуться.
Женщина спросила что-то, поведя глазами в нашу сторону. Рустам что-то ответил, добавив в конце по-русски:
– Поживёт у нас.
Женщина кивнула, протянула нам с Машкой обе руки:
– Мамлякат, – улыбнулась. – Это моё имя. Проходите.
Потом мы ели плов. Потом Рустам отвез Машку. Она отзвонилась, добравшись до общаги: «Нет, этого твоего не видела. Рустам из машины не выходил. Так что всё хоккей, не очкуй, подруга».
Через три дня я уже работала у Рустама. Сначала разбирала товар в подсобке, потом встала за прилавок. Не в том магазинчике, что возле моего дома. Совсем в другом районе. Хозяйничала там Мамлякат, но ей на седьмом месяце было тяжело, так что мои руки пришлись в пору. Жила я в одной комнате с Веркой, той русой девочкой, дочерью Рустама от русской бабы, что в результате бросила и его, и своего ребёнка, нашла себе побогаче, чем петит узбек. Верка, серьёзная и ответственная, взяла меня под свое крыло, так же, как и младших единокровных братьев. «Когда папа и мама Мамля уходят, я старшая в доме, – говорила семилетняя хозяйка, хмуря светлые бровки, – на мне и дети, и зверьё». Зверьём она называла кур, жившего в будке пса Шурика и пёструю безымянную кошку, предпочитавшую жить на чердаке и спускавшуюся только к миске с кормом.
Через пару месяцев в нашем доме… Чуете, как быстро я привыкаю? Вот уже и Рустамова изба, в которой я и оказалась-то случайно, стала для меня домом. И не просто, а нашим. То есть и моим. Какая-то кошачья приспособляемость. Обошла по периметру, и всё – это мой дом. Ну да не важно. В конце февраля в доме появился младенец: Мамлякат родила мужу еще одного мальчика, такого же крепенького, с глазками-маслинами и чёрными волосиками, как и два его старших брата. Забот прибавилось у всех. Но Верка, безусловно, считала, что только у неё.