О чем поет тагельхарпа (СИ)

  
О чем поет тагельхарпа
   
Глава 1
 
Роар говорил: «Мы уедем, а метель занесет наши следы — нас не найдут. Дай только знак!» Он говорил: «Я люблю тебя. Не делай этого, не губи себя!» Но Ингве ответила «нет» и теперь мерзла в седле, следуя за отцом и двумя его дружинниками, пока еще не отказавшимися от службы у ярла Бьёрнсона. Как же он сейчас, наверно, доволен и даже счастлив! Еще бы: добился своего, сломил сопротивление дочери, котораяпоначалу категорически отказывалась идти замуж за соседа — престарелого ярла Керкегора.
Вздохнув, Ингве отвернулась от широкой отцовской спины и, будто бы пряча нос в теплый мех дорожного плаща, покосилась себе через плечо. Снег теперь даже не падал, а летел мимо плотной пеленой, через которую лишь изредка проглядывали очертания всадника, двигавшегося там, замыкая отряд.
Роар… Который тоже ответил «нет», когда Ингве попросила его остаться дома, не провожать, отпустить. 
— Ваш долг, моя госпожа, диктует вам подчиниться воле отца, вступить в брак и этим вернуть роду ярлов Бьёрнсонов утраченное благополучие. Мой — охранять вас в пути. И далее. Если на то будет ваша воля и воля вашего супруга.
Воля супруга… Традиция договорных браков жила веками. Чаще всего мужчины, заключая подобный статусный союз, стремились объединить земли или даже страны. При этом жены, взятые ими из равноценных по статусу семей, становились для них полноправными спутницами — они вместе вели дела, вместе растили общих детей. Но Ингве совершенно точно знала — не в ее случае. Слишком мерзкими были взгляды ярла Керкегора на брак, высказанные им, когда он приезжал на смотрины; слишком жадными оказались его прикосновения, когда чуть позже отец с похабной понимающей ухмылкой позволил «купцу» получше изучить «товар», за которым он в дом ярла Бьёрнсона и прибыл.
Сидел, смотрел, да еще и приговаривал: 
— Не соврал я вам, уважаемый ярл. Хороша дочка у меня. Волосы, что твое золото, глаза синие, будто ручей весенний. Можете и остальное оценить, разрешаю. 
И старый Керкегор оценивал… Пока Ингве не перехватила его руку. 
Нет, она никогда не была против статусного брака. Но все изменилось после того, как приставленный к нейотцом умелый воин и опытный телохранитель Роар Холльберн — статный, смешливый, кареглазый — полюбил Ингве в ответ на ее собственные чувства. Стал не любовником, а любимым. Человеком, с которым Ингве не только познала всю глубину искреннего чувства, но которому сочла бы за счастье подарить всю себя без остатка... И с которым теперь будет вынуждена проститься навсегда.
Роар… Захотелось окликнуть его так, как они окликали друг друга во время конных прогулок или на охоте, хлестнуть лошадь, приняв грудью порыв ветра и ледяной снег, а потом уже вместе, вдвоем, рвануть в сторону, пригибаясь от нависающих ветвей, и…
Ингве лишь мотнула головой, возвращая себя с небес на землю. Долг. Дочерний. И долг перед обедневшим родом, думы о котором сдавливали голову, будто колючим терновым венцом из древней сказки. И неважно, что отец, отдавая дочь замуж за отвратительного старика со скверной репутацией, делает это только ради себя и своего любимчика — старшего братца Ингве, который за последние пару лет промотал все, до чего дотянулся. И даже больше. Отцовский хирд и тот усох до двух воинов, которым пока что находилось чем платить за службу.
От тоски хотелось завыть волчицей. И желание это, похоже, было столь сильно, что, когда Ингве вновь отвернулась от ехавшего впереди отца и скосила глаза назад, даже показалось: по пятам за замыкавшим вереницу всадников Роаром бежит большой волк. Мгновенный испуг за любимого пережал горло, но новый порыв ветра, на секунду разметав снежную круговерть, показал: примерещилось.
 
Да и откуда взяться дикому зверю рядом с большой придорожной таверной, полной людей, к которой минуту спустя свернул отец?
— Переночуем и переждем непогоду, — буркнул он, спешиваясь и бросая поводья подбежавшему служке.
В зале было жарко. Огонь, пылавший в двух огромных очагах, наполнял таверну теплом, столь нужным любому путнику, решившему отправиться в дорогу посереди зимы.
Отец занял стол поближе к очагу и тут же потребовал себе грога и свиную ногу с капустой. Желаниями Ингве, как и всегда, никто не поинтересовался, но это было и неважно — есть не хотелось. Ни есть, ни пить, ни спать. Ни-че-го. Боль, будто терновым венцом сжимавшая все это время голову, стала еще сильнее — того гляди кровь из-под вонзившихся в кожу шипов потечет…
За спиной в зале кто-то провел по струнам, и Ингве, не удержав любопытство, повернулась на звук. Оказалось, в проходе между столами появился старик-скальд с тагельхарпой в руках. Он раскланивался и наигрывал что-то бессмысленно-мелодичное, готовясь к выступлению. Слушать его тоже не хотелось, и Ингве было отвернулась, но тут скальд заговорил-запел, сплетая слова с мелодией струн, и стало ясно, что выбрал он для своего выступления как раз ту самую старую сказку, которая невольно вспоминалась всю дорогу: про юную дочь великогосеверного конунга и терновый венец.
— И явился в страну с севера злой и могучий колдун — повелитель волков и холодных зимних ветров, — декламировал, продолжая наигрывать на тагельхарпе, скальд. — И никто не мог его победить. И даже самые преданные ярлы и форинги не смогли защитить своего конунга и его прекрасную синеглазую дочь — все полегли, сражаясь, прикрывая трон своими телами, умирая, но не отступаясь. И снял злой колдун корону с головы убитого конунга, а после приказал готовиться к свадьбе его дочери, которая теперь осталась совсем одна. Когда же та ответила «нет», он обвил ей голову магическим венцом из терновой лозы. И упала юная дочь великого северного конунга на камни родного, теперь обезлюдевшего замка, лишаясь сил и воли. И волки, пришедшие с колдуном, стояли вокруг ее бездыханного тела и выли, задирая уродливые морды. А их хозяин тем временем продолжал творить свое поганое колдовство. И возникло под телом юной дочери конунга волшебное ложе — прекрасное и ужасное одновременно, потому что было оно все из зимних роз — колючих, будто взгляды завистников, холодных, будто снег на ресницах мертвеца, и совершенных, как сама уложенная на ложе из них дева. И сказал колдун, что будет та спать на этом ложе, оплетенная шипастым терновником, до тех самых пор, пока не найдется тот, кто окажется сильнее злой волчьей магии, кто сможет победить ее. И ушел колдун, смеясь торжествующе, а та волшебная терновая лоза, что стала юной дочери конунгуа ее новым венцом, все росла и росла, пока не оплела собой весь замок, скрыв его ото всех. И с тех пор так и лежит та юная дева в центре родного, но давно мертвого замка. Одна. На ложе из колючих зимних роз. С терновым венцом на челе. Потому что так и не нашлось в мире никого, кто сумел бы победить волю злого колдуна.
— А я слышал другой вариант этой старой байки, — нарушая последний трепетный звук струны тагельхарпы, вдруг сказал отец Ингве.
Скальд, явно обиженный подобным беспардонным вмешательством, сломавшим красивый финал сказания, вскинул голову, и его инструмент, до того певший низко и красиво, взвизгнул надрывно.
— Если кто-то желает рассказать свою историю…