Зеница ока. Вместо мемуаров
Корабль «Не тронь меня!» (2002)
На полпути в Биарриц из Вашингтона
Стоп, Америка!
— Василий Павлович, говорят, что вы уезжаете из Америки?
— Да, постепенно. У меня в университете остались два весенних семестра. А так, купили небольшой домик в Биаррице во Франции, на море. Это на Бискайском заливе. Там, кстати, Набоков провел свое золотое детство. Там Стравинский долго жил, Чехов. Вообще много было русских. В этом январе я был там две недели. В маленьком русском ресторане мне говорят: «Заходите к нам на старый Новый год, будут одни русские». Я зашел выпить шампанского. Ресторанчик набит битком, гул голосов — и ни одного русского слова. Это третье поколение русских, они языка не помнят, но знают, что 13 января надо встречаться. Поскольку по-французски я не говорю, то тем более ничто не будет отвлекать от писательства. Разве что траву буду подстригать.
— Вы недавно написали, что кончилось время романа. Для романиста не слишком оптимистичное заявление.
— Это была лекция, которую я прочитал по-английски в Университете Майами штата Огайо. Романы останутся, но как рыночный продукт, покупаемый в супермаркете вместе со стейком. Умирает роман самовыражения и самоиронии, который достиг своих вершин в XIX и в первой половине XX века. Внедряться в анализ личности героя и его автора у нынешних читателей нет ни времени, ни желания. Возникла железная классификация: любовный роман, детективный, готический, женский, авантюрный и так далее.
— Что же будете делать?
— Искать своих читателей. Не бояться сужения их круга. Ни в коем случае не писать, подлаживаясь под рыночные вкусы. Писать так, как ты хочешь. Мне кажется, что и компьютерная технология может помочь в создании какого-то гипертекста, вокруг которого может возникнуть клуб активных читателей-соавторов, которые, имея основной текст, будут импровизировать наподобие джазовых музыкантов.
— То есть это изменение формы романа, а не его умирание?
— Это оптимистический сценарий. А есть простая точка зрения: никому вы не нужны. Сидите и сами себя…
— Перелистываете?
— Я хотел сказать: дрочите. Всюду отчетливые черты отталкивания от жанра самовыражения. Я читал интервью Антуана Галлимара, серьезного французского издателя, которому славу создал новый роман — Роб-Грийе, Бютор, Натали Саррот, Клод Симон и другие. Так вот он сказал прямо: «Сейчас бы мы их не стали печатать».
— В Америке та же тенденция?
— Если автор начинает умничать, если видят гротеск — возникает активное неприятие. Когда у меня в Америке вышел «Новый сладостный стиль», было много рецензий. Как восторженных, так и враждебных. Очень влиятельный журнал «Нью рипаблик» напечатал большую статью: «Остановите карнавал. И Аксенова в особенности!» И остановили. Мой последний и лучший роман «Кесарево свечение» мне там завернули. Сказали, что он такой же, как «Новый сладостный стиль», а тот продавался плохо, всего семь тысяч.
— Ну и хорошо, вы же русский писатель, а не американский!
— Да, в России этот жанр еще популярен. Я только что прочитал два романа — Евгения Попова и Александра Кабакова. Типичные романы самовыражения. У них есть свои читатели. Моего «Кесарева свечения» продано тридцать тысяч экземпляров, и продажа идет. Значит, есть читатели. Значит, надо собирать свои манатки из Америки, как в восьмидесятом году из СССР. Я ведь, по сути дела, уехал не из-за «Метрополя», а спасая два романа — «Ожог» и «Остров Крым».
— То есть сегодня это не только перемена места жительства?
— Знаете, я работал в американском университете двадцать один год. Мне кажется, я рассчитался за гостеприимство. Я чувствовал себя в своей тарелке, мне нравилось работать со студентами. И там как-то знали, что я не только профессор, но и романист. И вдруг это общество указывает мне мое место: ты — профессор в отставке. А я не профессор в отставке. То есть я профессор в отставке, но, кроме этого, я еще что-то другое.
— До профессорства были Василием Аксеновым и после профессорства им останетесь.
— Да, Аксеновым. Так что на покой уходить не собираюсь. А от университета себя освобождаю. И возраст уже подошел.
— То, что прежняя жизнь закончилась, повлияет на творчество?
— Я надеюсь, что в Биаррице найду все, что мне нужно: сад, дом, море, отсутствие болтовни, компьютер. А захочу поболтать — на самолет и в Москву.
Гротеск в жизни и в литературе
— Америка за эти двадцать лет душу не натерла?
— У меня настоящее отвращение выработалось к книжному бизнесу. Они себя ведут и работают просто как гады. Вообще все, что касается бизнеса в Америке, это действительно агрессия и вопиющая сторона жизни. Где прекрасные качества американского народа подменяются. Но есть другие американские черты, которые мне симпатичны. Все эти нормальные ребята, которые ходят на футбол, сидят в барах, любят музыку кантри — то, что называется «голубыми воротничками». Мне, между прочим, очень нравятся американские «копы», полицейские. У них есть свой стиль, все четко выработано, даже походка. Или такие команды спасателей, которые бегут как спецназ: спасать, спасать… Там много черных ребят. Такие люди мне нравятся. Или солдаты, летчики, моряки — те, что «Аль Каиду» раздолбали. На них Америка стоит. И в то же время масса уродств в этой стране. В том числе — в книжном мире.
— Как, наверное, в любом бизнесе?
— Да, мне одна девочка рассказывала, как после университета и защиты докторской диссертации по компьютерам поступила в большую фирму. Ее посадили в один из стеклянных кубиков, в которых сидят несколько сотен человек. Все нормально друг к другу относятся, шутят, босс шутит со всеми, все его любят, он всех любит. Вдруг начинаются увольнения. Появляются два человека, встают у вас за спиной, говорят: «Собирайтесь и уходите. У вас тридцать минут». — «А почему вы тут стоите?» — «Чтобы вы ничего не испортили».
— Великолепно…
— Один мой друг поднимался по лестнице в издательском деле. Стал вице-президентом очень большой компании. И вдруг приходит на работу, а на столе бумага: «Дорогой Том. Для нас было большой радостью работать с тобой. Больше мы не нуждаемся в твоих услугах». И все. Никаких объяснений или возможности что-то оспорить.
— То есть катится какая-то махина, в которой нет логики?
— Мне кажется, они даже в коммерческих делах сами проваливаются, ничего не соображая. Примеров миллион. Скажем, со мной. Говорят: «Ваши книги плохо продаются». А вы, суки, сделали что-нибудь, чтобы они продавались? Вы не напечатали ни одного коммерческого объявления на мои книги. Надеялись, что будет много рецензий. Их было много. Но американская публика не читает рецензий. Она читает коммерческие объявления. Если оно большое и крупными буквами, значит, это серьезная вещь, в которую вложены деньги. Если хотите продать больше, то рискните, купите пару объявлений. Но они делают другое. Они вычисляют человека, который якобы сделает им большие баксы. Последний случай: черный интеллектуал, красавец, все родственники работали в разных администрациях. И дают ему за ненапечатанную книгу аванс — четыре с половиной миллиона! Это значит, что надо продать полмиллиона экземпляров. В девяноста процентах случаев они проваливаются. Объявляют раскрутку книги, а о ней потом ничего не слышно. В другом случае какая-то девка — сейчас очень много романов, написанных красивыми женщинами, — которой за одно название — «Промельк чулка» — дают два с половиной миллиона. За ненаписанную книгу! И все, эта книга потом нигде не появляется!